Читать онлайн Яма бесплатно

1

Сентябрь, 2011 г.

– Ну, не лежит у меня душа к стройке, – умышленно преуменьшил статус отцовской компании. – Не хочу этим заниматься. Как тебе еще сказать?

– Душа не лежит? Душа? – язвительно уточнил Николай Иванович. – Какие мы нежные! А на крутых тачках ездить – душа лежит? Или ты думаешь, деньги из воздуха делаются? Жить на что-то нужно! А жить ты у нас привык на очень широкую ногу, – закончил свою речь с жестким нажимом.

В гостиной повисла звенящая тишина.

Серега молча отвернулся к окну. Знал, нужно просто перетерпеть нравственные проповеди в неподражаемом исполнении отца.

Очередное осеннее обострение.

Который год ко дню рождению сына Николай Иванович Градский, выражаясь его же словами, пытался сделать из него человека. Нестерпимое желание похвастаться отпрыском на торжественном сборище придавало обычным монологам отца эмоций и сил. Как же! Уважаемые люди станут интересоваться, чем Сергей занимается, а на это требовался достойный ответ.

Того, что он учится в «мамкином» универе, становилось недостаточно. Это на первом курсе хватило фразы: «Серега не бездельник. Серега студент». Уже со второго начались советы и требования пересмотреть уклад своей бессмысленной жизни.

– Как-никак, я тебе все готовое даю! Бери и пользуйся, – продолжал отец уже тише, выверено спокойным тоном. – Четвертый курс. Пора вникать в дела, хоть понемногу.

По идее, на нервы должно давить не меньше привычного отцовского крика. Точить, как вода камень.

Точило ли?

Серега пытался и не мог найти внутри себя хоть какой-то отклик.

Ничего.

– Пап, спасибо. Только я сам решу, чем хочу заниматься, – уперто произнес, глядя отцу в глаза.

И Николая Ивановича понесло. Дернув удавку галстука вниз, заорал на всю гостиную.

– Чем это? По бабам таскаться? – лицо красными пятнами пошло. – В этом ты преуспел! К этому у тебя душа лежит! Потаскун, твою мать! Может, тебе еще платить за это станут? Ты спроси!

– Почему сразу по бабам? – негромко откликнулся «потаскун».

– А ты думаешь о чем-нибудь, кроме этого? Плаванье – забросил, каратэ – забросил…

– Ну, ты еще припомни бальные танцы во втором классе.

– Умничай, юмори… Давай! Я на тебя через пару лет посмотрю! Интересно, какую песенку ты запоешь…

В гостиную с невозмутимым видом вплыла габаритная краснощекая женщина. Зинаида Викторовна – любимая кухарка отца и по совместительству управляющая остальным домашним персоналом. Поставив на низкий столик разнос с кофейником и вычурными голландскими «черепками», она скупо улыбнулась на благодарность хозяина и так же тихо, ни разу не взглянув на Сергея, покинула поле боя.

– По каратэ ведь уже КМСа[1] получил. Плаванье тоже отлично шло. Превосходно. И главное, тебе же нравилось! Для здоровья – хорошо. Что ж тебя затащило-то на кривую дорожку?

– Надоело, – вяло отозвался отпрыск, наблюдая за тем, как отец помешивает кофе.

– Надоело! А по девкам таскаться тебе еще не надоело? Ты там мозолей не натер?

– Бать… – закатив глаза, тяжело выдохнул и скрестил руки на груди.

А в голове как будто часовой механизм запустился. Не нервничал, только строил предположения, сколько еще продлится этот нравственный суд.

– Не погнушался даже с этой тридцатилетней профурсеткой… Мать ее за ногу!

– Почему ты чуть что, к ней разговор сводишь? Год прошел.

– А меня, может, это до сих пор возмущает! Тебе не стыдно ее мужу в глаза смотреть? А мне вот стыдно! Хоть сквозь землю провались… Я в окно, если вижу, что Ракитин выезжает или заезжает – жду, пока отъедет.

– Придумаешь тоже… Ждешь…

– Вот жду! – проорал отец, и глаза его странно заблестели. – Ой, Господи… – безнадежно то ли выдохнул, то ли простонал. – Убить тебя мало, – добавил в сердцах и рубанул рукой воздух. – Я не понимаю, у тебя какая-то болезнь? Как это называется? Может, тебя обследовать? На опыты сдать… – отхлебнув кофе, уставился на сына нарочито задумчивым взглядом.

А тому – хоть бы хны!

Молчал, выдерживая отцовский гнев со скотским безразличием.

– Мало того, что бухаешь день через день, так еще и шаркаешься со всеми, без разбора! – продолжал психовать Николай Иванович.

На что Серега вынужденно пробурчал:

– Можно подумать, ты сам в ЗАГС непорочным шлангом шел.

Выразился, конечно, вульгарно. Но с отцом лучше так, чем в молчанку. Не получая живой реакции, тот бесился сильнее всего.

– Не шлангом. Но, знаешь ли, на двенадцать лет себя старше… Таких я точно не трогал. Даже не смотрел в их сторону.

– Да блин, я у нее паспорт, что ли, спросить должен был?

– А то, что у нее муж и ребенок-школьник, тебе, дурень, ни о чем не намекнуло?

Сергей неопределенно двинул плечами.

– Без разницы. Я хотел ее, и все.

– Все? Вы только поглядите на этого паскудника! У меня уже слов нет! Захотел он, – яро возмутился Николай Иванович. Даже чашку с кофе назад на разнос опустил. Замахал руками, бурно жестикулируя. – Думаешь, в жизни позволительно брать все, что хочется? Какие-то принципы должны быть! Рамки! А ты просто, я не знаю, моральный урод, получается.

Эти слова из отцовских уст должны были звучать страшно обидно, но Сергею и тут как-то пофигу было. Скорее бы только оставил в покое. Не понимал он, что отец срывается на крик не из вредности. Не осознавал природы человеческих переживаний. А уж родительских, когда сердце сжимается и кровью обливается от одной мысли, что с ребенком не все благополучно… Нет, не осязал Серега подобных чувств.

Запал Николая Ивановича, и правда, вскоре поутих.

Изо дня в день ведь наблюдал непробиваемый пофигизм сына. Предполагал, что все слова и доводы для него пустые. Понимал это… А все равно пытался как-то надавить, насильно задать правильный настрой.

Тщетно.

В эмоциональном плане у Сергея с раннего детства наблюдались проблемы. Сначала Николай Иванович радовался, что сын у него спокойный и уравновешенный: не плачет попусту, терпеливо выполняет задания, которые ему поручают, на родительские запреты реагирует адекватно, если кто-то из других детей истерически требует какую-то игрушку – молча отдает.

– Настоящий мужик, – горделиво хвастался отец.

Но со временем стал замечать: сын совсем безразличный, что во многих ситуациях выглядело ненормально. Ни Валентина Алексеевна – мать Сергея, ни уж тем более сам Николай Иванович эмоциональной деструкцией не страдали. Да и их старший ребенок, дочь Алеся, росла шумной и живой натурой.

Они пытались бороться с Серегиным пофигизмом. Перво-наперво делились теми эмоциями, которые чувствовали сами в той или иной ситуации. Без конца поясняли мотивы своих поступков. Ходили всей семьей к психологу. Когда та совершенно уверенно заявила, что у Сергея нет никаких патологических отклонений, Николай Иванович негодовал. Обвинив врача в профнепригодности, грозился подать жалобу и привлечь к дисциплинарной ответственности. Он действительно собирался это сделать. Вот только задор и шанс на успех пропали, когда еще два частных специалиста подтвердили поставленный диагноз.

Градский оставил отпрыска в покое, но порой отрешенность и черствость того вызывали непреодолимое желание биться головой о стену.

Серега вырос абсолютно и бескомпромиссно непрошибаемым. Никто и ничего не способно было его взволновать. Не потому, что он обладал высоким уровнем внутреннего контроля. По мнению Николая Ивановича, проблема состояла в том, что у Сергея напрочь отсутствовали эмоции. Он оставался равнодушным к любым событиям и ситуациям.

«Врожденный дефект, не иначе», – продолжал настаивать отец.

И тут уже, видимо, никакими мантрами и внушениями не поможешь. Хоть подростковый психиатр и утверждала, что изменения в лимбической системе возможны с возрастом и в случае Сергея даже ожидаемы.

– У меня сил на тебя не осталось, – глухо пробормотал Николай Иванович и скрылся в дверях домашнего кабинета.

Уже на выходе из гостиной Града перехватила мать. Зарядила о каком-то преподе, которого он якобы чуть не передавил утром на парковке.

– Да что вы ко мне прицепились? Что я вам сделал? – вырвалось невольно грубо. Не потому, что ощущал гнев или раздражение. Иногда просто так получалось, что оттенял свой голос не теми чувствами, которые нужно было показать. – Никого я не давил. А если ты о старике-очкарике, так он сам выперся на проезжую часть. Чумной какой-то… Уже гробовую доску за спиной тащит, а все равно лезет на работу.

– Сережа! Как ты смеешь так выражаться? – задохнулась возмущениями Валентина Алексеевна. – Немедленно прекрати! Степан Мирославович – замечательнейший человек! Исключительный. В наше тяжелое время именно такие «единицы» остро требуются науке, – подсела на любимого конька. – И вообще, даже если он не прав, уступи. Имей уважение к пожилому человеку.

– С какой стати? Ты сама всегда говоришь: правила одни для всех.

– Существуют исключения, Сережик, – заявила настойчиво, будто ему пять лет и он способен без возражений проглотить все это фуфло. – Ты сам должен понимать. Возраст нужно уважать.

– Тебя зомбировали еще в школе, вот это я понимаю. В ваше время почти всех так растили. Некоторым и с годами… – чуть не сказал «ума не прибавилось». Сдержался. – А потом жалуешься отцу, что тобой эти «возрастные» на работе помыкают.

– Что? Я не жалуюсь… – попыталась возразить мать и запнулась.

– Ладно. Твое дело. Только не надо еще и из меня лепить «терпилу» по своим совковым нормам. Сейчас мир другой. Тот, кто прогнулся – лох, а не мудрец.

Схватив олимпийку и ключи от машины, решительно двинулся на выход.

– Сережа… – мать, конечно же, поплелась следом.

Когда он впопыхах столкнул с тумбочки вазу со свежими оранжевыми георгинами, лишь порывисто прижала ладонь к губам.

– Ой, Сережик....

Хоть сын так и не обернулся, все равно пролепетала вслед:

– Будь осторожен.

[1] КМС – кандидат в мастера спорта

2

Звучавшая в помещении музыкальная композиция больше походила на непрекращающийся низкий гул. Самое начало вечера, а некоторых уже вовсю таскало по залу и нещадно полоскало в уборных. Обыкновенное дело для начала учебного года.

Безжалостная молодость – так много желаний и так мало ума. Сплошное «хочу»: требовательное и слепое.

В клоповнике Карпа не спрашивали паспорта. Собирались и совсем зеленые вчерашние школьники, и старшекурсники ВУЗов, и даже загульные женатики. На самом деле, дом Максима Карпова являлся большим и добротным особняком. Кроме того, находился в его полном распоряжении, с тех пор, как старик Карпова во второй раз женился, а новая жена предпочла жить в черте города. «Клоповником» дом нарек отец Градского, мол, собирается там всякая шушваль. Так и вошло в обиход среди той же шушвали.

Град заявился уже под градусом. Не пьяный. Но прям хорошо навеселе.

– Ой, Серега! Привет, – счастливо пискнула Наташка Смирнова, едва завидев парня. – Думала, ты… вы уже не придете, – с куда меньшим воодушевлением заметила нескольких других сокурсников. – Привет.

Градский мазнул хмельным взглядом по гарцевавшей в потемках толпе. Внимание привлекла рыжеволосая девушка с выразительными пышными формами. Благодаря алкоголю, интерес разыгрался молниеносно. Кровь в жилах загудела, низ живота налился приятной тяжестью. После домашних разборок Серегу, используя терминологию матери, как нельзя сильно тянуло на грех. Что-то себе доказывал? Нет. Элементарнее и примитивнее, секс являлся самым простым и быстрым способом почувствовать себя хорошо.

Но тут Смирнову вдруг бес попутал. Не дала отойти, схватив за локоть, зачем-то повисла на нем, словно без упора не могла стоять.

Смерив девушку раздраженным взором, бесцеремонно высвободился из ее захвата. Наташку проняло: краснея, поджала обиженно губы.

Градскому и тут, конечно, диагонально. Сама виновата.

Смирнова становилась незаменимой, когда ему очень срочно приспичит. Бывало, бухали толпой, Наташка и еще две девчонки, Нина и Дашка, падали на хвост, ну и, как водится, развезло, потянуло на плотскую любовь, а Смирнова под рукой. В остальное время она его не интересовала.

Серегу, в принципе, никто не интересовал в традиционном смысле этого слова. Чаще всего именно под воздействием алкоголя возникало зверское сексуальное возбуждение. Тр*хаться, в силу какого-то дурного чувства нетерпеливости, хотелось сию секунду.

Случалось, что на следующий день Град свою «ночную подругу» не узнавал. Не здороваясь, проходил мимо, чем заработал репутацию бездушного мерзавца. Хоть это и являлось очень близко к правде, все же поступал он подобным образом не намеренно.

– Глянь, – со смехом проговорил Карп, указывая рукой через зал. – Какая у Быка рожа потухшая. Дашка снова за что-то его песочит.

Проследив в нужном направлении, Сергей напоролся взглядом на уже знакомую ситуацию. Лицо и губы девушки двигались, выражая крайнее недовольство, в то время как Быков, втянув голову в плечи, пытался ей что-то возражать в свое оправдание.

– Ты эту рыжую знаешь? – спросил у Макса, пренебрегая непрущей его темой.

– Какую? А-а… Так это ж Мореходова с нашего потока. Ты, блин, что, ее раньше не видел?

– Не видел.

– Ты даешь, Град, – протянул недоверчиво. – Три года проучились на одной специальности. В прошлом году у нас физ-ра вместе с их группой проходила. Она всегда бежала последней, и с ней еще такая тощая шпала с вечно недовольной мордой…

Серега глянул на него, как на ненормального.

– Ты мне еще цвет ее треников скажи, я точно вспомню.

– Ладно, – миролюбиво усмехнулся Карп. – Идем, познакомлю.

– Я сам.

Не то, чтобы Градский противился посредничеству и сватовству. Когда «уже горит», его не особо волновали зрители, посредники и всякие случайные свидетели. Но в тот момент ему требовался еще алкоголь. Не переносил, когда вот так вот резко посреди вечера отпускало. Накатывала какая-то странная тошнота. Муторная и гнетущая.

– Град… – заныла Смирнова. – Мне душно.

– Так выйди на улицу.

– А ты?

– А я только оттуда пришел.

– Народу сегодня много, мне одной страшно.

– Возьми с собой Нинку. Видела ее новую стрижку? Она на любого нагонит страху до заикания.

Искал глазами стол с выпивкой.

– Серега… – дуя губы, не унималась Смирнова. – Я с тобой хочу.

– Со мной сейчас нельзя. Почти трезв, надо догнаться.

А сразу после этого диалога…

Десятки одинаковых фраз крутились у Градского в голове, в попытках объяснить себе, как же все началось. И ничего из сформированного не отражало действительности. События развивались вроде бы в реальном времени, просто накладывалось одно на другое, громоздилось, множилось, и, в конце концов, приняло экстраординарные объемы.

Сокурсница Градского, Алина Кузнецова, на пару с другой Кузнецовой – третьекурсницей Русланой, решили представить друзьям-знакомым свою младшенькую, слава Богу, последнюю сестренку – Доминику.

Серега оценил ее бегло, без особого интереса. Но первое впечатление сформировалось отчетливо и без приглашения отложилось в душе навсегда.

Маленькая. Глазастая. Смазливая.

Отталкивающие факторы возникли, едва она заговорила.

Амбициозная. Манерная. Напоказ правильная.

Выделялась из разгульной толпы строгим брючным костюмом и белой рубашечкой, перехваченной у воротника узким красным галстуком. Улыбнувшись, она пожала каждому поочередно руку, будто дипломат на деловой встрече.

«Только таких тут не хватало…»

Мало ему дома святых праведников.

Градский с Карповым обменялись насмешливыми взглядами, когда Ника, якобы извинившись за свой прикид, заявила, будто буквально только что вернулась с отборочного фестиваля КВН.

«Юмористка, бл*…»

«Выведите ее кто-нибудь…»

Сестер Кузнецовых в университете знали многие и старались поддерживать с ними дружеские отношения. Они являлись теми толковыми девчонками, которые за разумные деньги выполнят вашу лабораторку, контрольную или курсовик. Кроме того, при особом везении, у них можно было хоть что-нибудь списать во время зачета или экзамена.

В силу этих обстоятельств, к младшей Кузнецовой отнеслись очень даже по-божески. Компания новоявленных четверокурсников притворно благодушно приняла Доминику, невзирая на ее явный пролет по всем их нормам и меркам.

Град сходу выцепил, что малая выделила его из шумной толпы старшекурсников. Он же, потягивая пиво за разговорами с пацанами, поглядывал в ее сторону исключительно потому, что чувствовал эти ее заинтересованные взгляды. Хотя не похоже было, чтобы мини-Кузнецова стремилась привлечь его внимание. Все, что она делала – тупо пялилась. Не искала отклика и какой-либо реакции. Держала более чем приличную дистанцию и, едва Градский ловил ее взгляд, опускала глаза или торопливо отворачивалась.

– Что за г*вно? – поморщился Карп. – Это что, Бузков[1]?

– Где? – завертел бритой головой Эдик Нургалинский.

– Да нигде! Песню слышишь? Бузков, говорю, поет. Отдыхаем, мать твою… Убью когда-нибудь Верку, – упомянутая особа активно махала ему из-за стола с аудиоаппаратурой. – Специально меня бесит.

– Так иди, сделай ей что-то прямо сейчас.

– Ты дурак, Эдик? Что я ей сделаю? – понуро опустил голову. Вздохнул как-то тяжко. – Считай, родня… Почти.

– Сводная сестра – родня? Ну, ты и задрот, – заржал Нургалинский, толкая Макса в плечо.

– Мне бы такую «сестру» организовали, – с широкой ухмылкой поддержал его Град. – Я бы с ней точно подружился.

– Может, Карп и подружился, только не признается…

– Может.

– Так вдул или нет? – по своему обыкновению задал Градский вопрос напрямую. – Выкладывай уже, Карп.

– Идите вы на х**, ***нутые извращенцы, – раздраженно пробурчал Макс, избегая при этом зрительного контакта с кем-либо из парней.

– Может, выйдем во двор… – невнятно выдвинул предложение Олег Быков.

– Стой уже, Бык. Приплыл. Не рыпайся. А лучше присядь.

Отставив вторую пустую бутылку на стол позади себя, Серега извлек из кармана джинсов помятую пачку сигарет. Подкуривая, мельком поймал изумленный взгляд малой Кузнецовой. Видок у нее еще тот был! Словно она мультики смотрела, а кто-то резко переключил на порно.

«И хорошо».

«Быстрее поймет, что ей здесь не место».

– Пи*дец, – медленно выдохнув сигаретный дым, смачно выругался Градский, не сводя с девчонки взгляда. – Такой тухляк… Как вообще подобное можно слушать?

– Вообще-то, это Антон Курков[2], – подала та свой изнеженный голосок. – Никакой не тухляк, – выпалила на одном дыхании с неприкрытым возмущением, словно это ее собственное творение оскорбили. Чем снова напомнила его высоконравственных предков. – Песня хорошая очень.

Ну… ребята заржали. Серега громче всех. Самозабвенно, откидывая голову назад. Хохотали даже девчонки, которые наверняка не единожды прокручивали эту композицию на своих плеерах и телефонах.

– Ты свою очень хорошую песню можешь слушать у себя дома хоть до глухоты, – с небрежной насмешкой ответил ей Градский, так как выпад все-таки был в его сторону. – А здесь такое не катит. Верка просто прикольнулась. Так что не привыкай, у нас тебе не будет уютно. По крайней мере, пока не подрастешь.

Взгляд малой из возмущенного стал по-настоящему злым. Мысленно она с него скальп снимала, не меньше.

И Градский вдруг залип, наблюдая за резкой сменой человеческих эмоций. Казалось, время замедлилось, ибо как иначе объяснить то, что он расщепил каждую секунду этих перемен на лице Кузнецовой?

Выцепил взглядом отдельные фрагменты. Ее сверкающие зеленые глаза – коридоры ярких живых эмоций. Напряжение в острых скулах. Поджимающиеся розовые губы. Беглое скольжение языка по ним. Рваный и гневный выдох.

Изменилась энергетика вокруг нее. Пространство качнулось, и воздух внезапно стал тяжелым и горячим.

Она вдруг нарушила целостность его энергетической стены, оцепляя и создавая вокруг невидимый эмоционально-токсичный купол.

Выброс этих эмоций подействовал на Града, как удар в солнечное сплетение. Горячий поток, обжигая нутро, толкнул воздух вверх по груди, и у него перекрыло дыхание.

Гнев являлся сильной базовой эмоцией, совершить переход в которую можно из любой другой. И при этом из гнева возможно переключение на любую другую эмоцию. С гневом люди появлялись на свет, преодолевая дискомфорт и боль. Гнев служил толчком для многих сверхдостижений, часто являлся неким прорывом.

Град знал всю эту информацию в теории, но впервые ощутил столь ярко физиологически. А ведь эти чувства даже ему не принадлежали. Злилась девчонка, не он.

– Не бузи так, Серега, – вклинилась Руслана.

Странное энергетическое поле разорвалось, и поток энергии резко схлынул, оставляя после себя непонятную пустоту.

– А я и не бузил. Пока что.

– Ты тоже не начинай, Ник. Не заводись по пустякам, – мягко пристыдила младшую сестру Алина, дернув тонкую косичку, затесавшуюся между распущенными светлыми прядями.

Малая шарахнулась от нее, обиженно засопела, а потом резко развернулась и прошагала через импровизированный танцпол к парням, подпирающим дальнюю стену цокольного помещения. Не было похоже на то, что она их знает или что обращается к кому-то одному. Она, вроде как, предложила выбрать, кто из них хочет с ней танцевать.

От стены отлепилась высокая фигура безмозглого укурка Стаса Закревича, он и повел ее в середину зала. По мнению Града, которое он, конечно же, тогда не высказал, старшие Кузнецовы отреагировали на выходку Ники с преступным снисхождением. Покачиваясь под медленный ритм музыки, они лишь периодически поглядывали на то, как Закревич притискивал их «младшенькую».

«Малая, конечно…»

У Градского приличных слов на нее не нашлось. То, как импульсивно и самонадеянно она себя вела, граничило с самой обыкновенной дуростью.

Кому и что она хотела доказать?

С виду воспитанная и правильная, а на деле – мелкая пакостная интриганка. Манипулировала старшими сестрами, как вздумается.

«Да пошла она…»

Стал бы он еще о ней думать. Знать ее не знал. И не хотел узнавать.

«Жестокая любовь» Куркова показалась Граду самой тупой, сюрреалистичной и вызывающе длинной композицией, которую он когда-либо слышал.

«Сочинил же кто-то…»

«Бредятина…»

Окончательно пропал положительный настрой. Замутило, несмотря на приличное количество алкоголя в крови. Курил сигарету за сигаретой и даже не замечал.

– Град, харэ уже. Как паровоз, ей Богу…

Следующей композицией понеслась поднадоевшая «Голая», но даже это воспринималось приятнее предыдущего треша. Вернувшись в их компанию, Доминика общалась исключительно с сестрами. В его сторону какого-то хр*на больше не смотрела. Будто он ей резко разонравился.

«Отвернуло, значит?»

«И слава Богу!»

Как только звучал какой-то тягомотный бред, Закревич подходил к ним и уводил девчонку танцевать.

А Градскому, что до этого? По боку.

Обратно переключил внимание на понравившуюся рыжую, и, пожалуйста, не прошло десяти минут, она сама к нему подошла. Представилась Светланой или Миланой, из-за шума не расслышал. Не в этом суть, впрочем. Как раз к тому времени, когда они собирались подняться наверх, в одну из свободных спален, Смирнова дошла до градуса невменяемости и, набравшись смелости, потребовала Градского на разговор.

Сначала собирался ее послать. Потом, ни с того ни с сего, эта рыжая Светлана или Милана, глянув на него с раздражающим изумлением, настоятельно шепнула:

– Ты же не станешь ее позорить на виду у всех? Иди, поговори, я подожду.

Портить налаженный контакт, когда «уже горело», Граду вовсе не хотелось. А Наташка все не унималась и за руку его стала тянуть в сторону. Дура дурой. Решил сообщить ей об этом прямым текстом. Чтобы отлипла уже раз и навсегда.

  В полутьме прохладного холла поднялись на один пролет вверх, остановившись между цокольным и первым этажами.

– Слушай, Град, – начала Наташка и тут же пьяно рассмеялась.

Серега недовольно скрипнул зубами. Ожидая продолжения, не смотрел на нее.

– Серег… – обхватив ладонями его лицо, настырно заглянула в холодные глаза. – Я тебя…

– Ты перебрала, Смирнова. Сильно. Если не хочешь завтра гореть от стыда в моем присутствии, на этом и закончи свою пламенную речь. Нам еще год вместе учиться.

Отпихнул ее от себя. Наташка дернулась и, оступившись, задела полуободранную пальму в большом напольном вазоне.

– После секса с тобой не горю… Мы же не «зеленые», можем говорить откровенно о своих чувствах.

– Каких чувствах? – сделал еще одну попытку ее остудить. – О чем ты вообще?

– Ты был у меня первым, знаешь?

Градский хохотнул.

– Ты за идиота меня принимаешь?

Растерявшись, Наташка замолчала. Ресницами захлопала. Видимо, пыталась продумать дальнейшую тактику. Градский же решил сворачивать разыгравшийся спектакль.

– Кончай позориться. У нас с тобой ничего больше не будет.

Увидев, что он уходит, Смирнова побежала следом.

– Но ты мне нравишься, Град! Неужели непонятно?

Обернулся, только чтобы она шею себе на лестнице не свернула.

– Угомонись.

– Я сказала: ты мне нравишься! – в ее голосе зазвучали истерические нотки.

– Отлично, – буркнул Сергей отрешенно. – Чем я могу помочь?

Правда, не понимал, что он должен делать в этой ситуации. Как это его вообще касалось?

Слышал, что их уединение нарушили. Но останавливаться не собирался. Наташка стояла к подножью лестницы лицом, и ей, судя по всему, было плевать на свидетелей, а ему-то что тогда?

– Я думала… – засомневалась, но все-таки продолжила девушка. – Я думала, что тоже нравлюсь тебе. После прошлого вечера у Карпа. Ты же сказал, что я красивая.

– Нравишься не больше, чем другие. Ты красивая, только таких дофига. Понимаешь? Я был пьян и, если быть до конца откровенным, мало, что помню.

И тут Наташка ни с того, ни с сего, словно по команде, разрыдалась. Пронеслась мимо него.

«Истеричка».

Хорошо, хоть не свалилась с лестницы.

«Пьяная дурь».

Когда же Серега обернулся, взглядами его мозолила добрая половина их группы. Смирнова со своими рыданиями пристроилась на плече у сопереживающей всем и каждому Алины.

– Мы в бар за бухлом собираемся, а то закончилось. Ты с нами? – отозвался Нургалинский, словно ничего из ряда вон выходящего не происходило.

Все остальные разумно молчали.

– Нет, – глянул на Наташку. Подумал, что она тоже попрется. – Не хочу.

К недоумению Градского, пока все старательно игнорировали неприятный инцидент, за Смирнову вдруг впряглась эта раздражающая высокомерная малолетка.

– Было бы из-за кого плакать, – ободряюще прошлась рукой по подрагивающим плечам Наташки. А встретившись взглядом с Сергеем, презрительно сострила: – У него даже вид отталкивающий. Пустой и холодный.

Все присутствующие замерли, некоторые и дышать перестали. Ни один разумный человек не смел бы так разговаривать с Градским. Даже Карп себе бы такого никогда не позволил, а ближе него у Сереги друзей не было. Девчонкам так вообще банально вести диалог с ним бывало некомфортно, не то, что совершать какие-то наезды относительно его характера и поведения.

А тут какая-то малознакомая придурочная малолетка…

– Это ты ко мне сейчас обращаешься?

Крутанув бейсболку козырьком назад, спустился к подножью лестницы. Приперев мини-Кузнецову спиной к застывшей толпе, глянул с высоты своего роста. Она ему и до подбородка не доставала, а все равно голову закинула и нагло смотрела прямо в глаза.

Все знали, Град умел действовать агрессивно и жестоко. Зная, чего от него ожидают, научился поступать согласно выбранному макету поведения, хотя часто ничего вообще не ощущал.

Вот только сейчас он не пытался на ходу воссоздать эмоции, которых от него ждут.

Слова девчонки его задели.

Он на самом деле разозлился.

Ощущения… Ощущения… Ощущения… Их так много. Внутрь него словно закинули гранату. Каркас грудной клетки выдержал, а внутренности – нет. Все разлетелось. Горячими пульсирующими ошметками ударилось о стены, отскочило и по инерции обратно вернулось.

Сердце яростно носилось по грудной клетке – то вниз, то вверх, и вперед по ребрам. Фонило по всему телу – стучало в висках, гудело по венам.

– Град, Град, Град… – доносился со стороны приглушенный голос Карпа.

Не сразу услышал. В голове стояли туман, гул и шум, как после тяжелой наркоты. Зрение поплыло. И дышать приходилось, словно сквозь фильтры респиратора.

Сергею никогда не доводилось справляться со своим гневом. Он знал, что должен это сделать, а как – не понимал.

От толпы отделилась Руслана и уперлась ладонью в его напряженное плечо.

– Тормозни, Град, – он и не подумал сдвинуться. – Ника не хотела сказать ничего плохого. Иногда она просто забывает фильтровать свои эмоции, – на последней фразе предупреждающе глянула на сестру.

– Не нужно говорить за меня, Руся, – с ледяным спокойствием отозвалась малая и гадко усмехнулась. Но Градскому почему-то сразу легче дышать стало. Пока она не добавила следующее: – Я не к нему обращалась. Но говорила о нем.

– Ника, замолчи ты уже…

– То есть? – выдохнул он. – Ты же понимаешь, что это неуважительно?

В мыслях непрошено возник облик матери. Она выразилась бы подобным образом, но не Град.

«Нашел, что сказать…»

И вообще, не в его натуре спорить с девками. Хотя и они обычно его не провоцируют. А тут будто сглазил кто – сначала Смирнова, теперь еще эта выскочка…

– А ты, что, обиделся? Отлично. Чем я могу помочь? – ехидно повторила недавние слова Сергея Доминика. – Стреляться будем? Или, может, драться?

Осознал только, когда ощутил, как свирепо сжимаются его челюсти. Не искрошил бы зубы.

– Раз ты предоставляешь выбор мне, – тянул время, думая, как бы не свалиться к жалким угрозам и пошлым обещаниям. – Слушай сюда, маленький злобный гном: следующая пятница, парк возле универа, после четвертой пары. Один на один.

***

«Пустой и холодный…»

«Пустой…»

«Холодный…»

«Пустой…»

Ее мерзкий мелодичный голос засел у него в голове. Шел на повторе. Бесконечное количество кругов.

Она, конечно же, попала в яблочко. Шах и мат. Градский, и правда, был пустым, холодным и безмятежным. Всегда. И не сказать, чтобы это его хоть как-то раньше волновало.

А сегодня, когда Кузнецова прилюдно бросила эти заскорузлые слова ему прямо в лицо, вдруг взволновало. Словно эта мелкая сорвала с него какую-то внешнюю защитную оболочку. Оставила корчиться и извиваться под гнетом этих обвинений.

Серега раньше не понимал, когда кто-то нервничал или психовал. Сейчас же у него самого разыгралось в груди какое-то муторное тошнотворное чувство тревоги. Что-то там внутри монотонно гудело и ныло.

Градский не понимал, как и почему это случилось. Столько лет видел гнев отца и не ощущал его. А тут совершенно чужой человек… Он ее чувствовал. Каждую ее эмоцию.

«Возможно, все дело в ней…»

«Может, она действует так на всех…»

Секс с рыжей на некоторое время притупил внутренний нервный зуд. Но голова, как была тяжелой, так и осталась. Приходилось надеяться, что все-таки перебрал с алкоголем. На трезвую должно полегчать.

Уже дома, после ледяного душа, открыл настежь окна и сел за письменный стол. Со двора доносился лай собак и монотонное пение сверчков. Стрелки часов двигались и двигались, а Град безостановочно царапал старенькую тетрадь своим размашистым почерком.

Лучше бы ты промолчала…

Лучше бы никогда на меня не смотрела.

Люди бывают злыми, я же просто спокойный.

Независимый, монолитный, абстрактный.

Лучше бы ты промолчала…

Все эти взгляды и фразы,

Все эти бл*дские моменты типа душевные…

Губы твои нежные,

Милый румянец на атласной коже,

Дрожь пушистых ресниц…

Не пытайся даже понравиться.

Я на таких не ведусь.

Лучше бы ты промолчала…

И думать о тебе никогда не пришлось бы.

Теперь же в пустой и холодной душе

Мы с тобой на выбывание.

Тебя нет.

Меня нет.

[1] Здесь: вымышленный исполнитель, предположительно любимый певец вашей бабушки.

[2] Здесь: вымышленный, очень популярный исполнитель среди того же старшего поколения.

3

Нервное возбуждение отпустило. Тревога и гнев схлынули. Уже наутро после той злополучной вечеринки Сергей проснулся с безмятежной и непоколебимой тишиной в душе. В понедельник, столкнувшись с малолеткой в фойе универа, смотрел на нее пристально, дольше положенного, и ничего не чувствовал.

«Отлично!»

Он был в норме.

Она же продолжала вести себя, как дикарка.

В моменты случайных столкновений Сергей улавливал в ее взгляде вспышку узнавания, а следом за этим просто немыслимое раздражение и даже откровенную злобу. Выказав свое молчаливое презрение, эта ненормальная обычно отворачивалась. Градский особо не реагировал, плевать он хотел на ее к нему отношение. Один раз, так, эксперимента ради, снизошел, сам с ней поздоровался. Она не ответила.

Надеялся, что нервничает в ожидании условленной встречи. Ждал, что попытается извиниться и взять свои слова обратно. Его бы это устроило, так и быть. Не было никакого желания хоть как-нибудь возиться с неуравновешенной малолетней выскочкой.

Только вот Кузнецова к нему не подходила.

А с приближением часа Х, в промежутках этих убийственных переглядок, вопреки упорным сопротивлениям Градского, рос между ними какой-то странный градус напряжения. Пересекался с ней только в коридорах универа. Ни разу не разговаривал, дольше нескольких секунд не смотрел. А в груди вновь проснулось и закопошилось какое-то неуместное и неуютное чувство. Руки чесались грубо тормознуть девчонку, хорошенько встряхнуть и потребовать, чтобы вела себя адекватно.

Всем нравиться невозможно, Градский это понимал. Но как же достали эти ее абсолютно беспричинные злобные взгляды!

«Что он ей сделал?»

«Кто она такая вообще?»

От «громких» отцовских наставлений мозги кипели. Мать тоже, в своей обычной манере, проходу не давала. Нудила и нудила, без остановок. Наперед стала бить тревогу по поводу курсовика, который сдавать только в декабре. Еще и умудрялась нагнетать ситуацию чуть ли не до трагедии. Для себя, конечно. Серега был спокоен, как удав.

– Ты закончил с первым разделом?

– Еще нет.

– Как нет? А когда?

– Не знаю.

– Ты шутишь?

– Вовсе нет.

– Я настоятельно тебя прошу, подойди завтра к Катерине Игоревне. Не затягивай. Ты же понимаешь, как это важно?

– Ок.

– Объясни ей, с чем у тебя возникли проблемы. Обрисуй ситуацию. Ты же понимаешь, Сережик, как это важно сейчас?

– Ок.

Проблема была в том, что Сергей вообще ничего не писал. Давно нашел человека, который делал все за него. Не Кузнецовых, их «авторство» в универе стали узнавать. Разыскал доцента-пенсионера, который не стеснялся писать попроще, подстраиваясь под посредственную успеваемость Градского. Мать ни слухом не духом: до сих пор верила, что он все работы сам выполняет.

Святая наивность, ей Богу!

Он дома находился пару часов в сутки и то, чтобы поспать, а курсовой «в разработке». Как будто он к Карпу каждый вечер ездил заниматься.

Бежал из дома, лишь бы не слушать непрекращающийся поток родительских нападок. Домой исключительно ночевать и возвращался. По поводу ночлега у Града имелись свои заскоки: уснуть получалось только в своей комнате. Пару раз у Карпа оставался, проворочался до рассвета. Теперь же, нагулявшись, всегда рвался домой.

На протяжении недели Алина сделала несколько попыток поговорить с ним по поводу своей придурочной сестренки.

– Ты же понимаешь, что Доминика отреагировала слишком эмоционально в силу своего возраста?

Уже в ушах стояло это ее бесконечное «Доминика». Парило конкретно.

– А сколько ей? Двенадцать, что ли?

– Семнадцать, – пропуская мимо ушей жесткий тон, уточнила девушка. – Понимаешь, она в нашей большой семье самая младшая. Прадедушка, бабушка с дедушкой, папа с мамой, мы с сестрой – все с ней носятся. Вечеринка у Карпа – ее первая туса. Вообще никуда не ходила, понимаешь? Сначала действительно возраст не позволял, а потом не с кем было. Мы же с Русей постоянно в Одессе, даже летом, – откровенно делилась, не замечая того, что Град ее излияния вполуха слушает. – Да она никогда и не просилась на подобные мероприятия. Дом и школа – вся ее жизнь. А летом у бабушки с дедом в деревне отсиживалась. Сено, куры, гуси, огород… К сентябрю шоколадная, а волосы белые-белые… – продолжала с улыбкой. – Доминика сама себя воспринимает младше биологического возраста, понимаешь? Может вспылить по-детски, взбрыкнуть на пустом месте… Но, поверь, Град, она очень хорошая и добрая девочка.

– Добрая? – хохотнул, притомившись от затасканного «понимаешь». Люди любят перебарщивать этим словом. Суют просто в каждое предложение, будто все вокруг обязаны мыслить аналогично. – Она злая, как черт.

И это самое безобидное, что он готов сказать о малой вслух.

Алина потухла. С грустью догнала, наконец, что рассказ его не впечатлил.

– Ты ее совсем не знаешь, – изрекла с обидой. – Доминика – необыкновенная, – последнее сказано с каким-то разительным превосходством, будто ему, Граду, предстоит скорбеть об этом полжизни.

Его ухмылка в ответ на ее слова выражала глумливое презрение.

Алина перевела дыхание, чересчур концентрируясь на этом физиологическом процессе. Размышляла, что еще можно сказать. Свои подозрения о том, что Ника подсознательно Градского боится, выказывать не стала. Поняла, он от души посмеется. Возможно, даже как-то использует в своих интересах. А Ника ее потом не простит – ни за какие коврижки.

– Я пытаюсь сказать, Град, вот ты, как взрослый, должен повести себя мудрее.

Странно, но именно после этой фразы в глазах парня что-то изменилось. Алине определить бы еще, что именно? Плюс или минус?

– Она не придет? – спросил, в свою очередь сосредоточенно ее изучая.

А до этого ведь держался так, словно, слушая ее, проявляет царскую милость. Да, если бы не Доминика, Алина бы перед ним ни за какие блага мира так не прогибалась! Хвала Богу, Градский ею не интересовался, она им – и подавно. Три года удавалось поддерживать нейтральные приятельские отношения в стиле «привет-как дела-пока», не особо вслушиваясь в интонации ответов.

Однако в это мгновение они друг друга впервые прощупывали изнутри.

Бесхребетная и милая Алина за безголовую сестренку готова ему душу выжрать. Без особых раздумий и брезгливости. Ей на него на*рать, если что – таков был посыл.

Сергей его принял без каких-либо внешних проявлений. Только в груди появилось едкое жжение. Не было возможности и желания сиюминутно разбираться, что там еще за х*ень вылезла при упоминании этой долбанутой Доминики. Понятное дело, не гастрит. Что-то дурное, постыдное и совершенно ему ненужное!

– В том-то и проблема, Град. Нам с Русей не удалось уговорить Доминику проигнорировать назначенную тобой встречу.

Сергей откинулся на спинку стула и с деловым видом, будто в ожидании заманчивого предложения, скрестил руки на груди.

– И поэтому ты решила, что можешь уговорить меня?

– Да.

– Нет.

– Что «нет»?

– У тебя не получилось.

– Будь ты человеком, Градский!

– Аля, не учи меня, кем мне быть, лады? Без тебя хватает учителей, – ледяным тоном буквально рывком поставил ее на место.

Алина этот холод ощутила каждой клеткой. Не удержавшись, поежилась. С подступающим отчаянием наблюдала за тем, как парень поднимается и идет к выходу из аудитории.

Варианты решения проблемы отпадали один за другим. Оставалось только убить подонка. Эта мысль всерьез мелькнула в ее голове. И задержалась.

«Не дай Бог, он ее только тронет…»

«Не дай Бог!»

– Привет злобному Кузеньке, – бросил «подонок» перед тем, как захлопнуть дверь.

Злобного Кузеньку сестры забомбили советами, просьбами и указаниями.

– Если ты не появишься в парке, он ничего тебе не сделает. На следующий день забудет.

– Да! И решит, что я трусиха.

– Ник, ему на самом-то деле плевать, что ты собой представляешь, – обрушила Руслана с какой-то стати обидный для Доминики факт. – Через неделю он тебя и не вспомнит.

– А мне плевать, что он собой представляет, – горячо возразила и кулаки сжала до белизны. – Я себя в обиду тоже не дам.

И Алина посчитала, что пришло время озвучивать «план В».

– Мы пойдем с тобой.

Руслана кивнула.

– Ни за что! – выкрикнула Ника незамедлительно.

Как представила, от стыда даже слезы на глазах выступили. Подобного позора она уж точно не переживет! И без того… По сей день щеки горели, когда вспоминала свидание с Артемом Гуньковым. Ничего не предвещало катастрофы. Счастливую и взволнованную девятиклассницу Нику к кафе подбросил отец. Напутственных советов не произнес, комендантское время не установил. Это должно было насторожить Доминику. Но она-то решила, будто он спешит по своим делам. Какой же стыд ее обуял полтора часа спустя! Закончив обед, они с Артемом планировали еще погулять в скверике. Рассказывая ему что-то, она безмятежно улыбалась, пока не наткнулась взглядом на знакомый темно-зеленый седан. Спустя мгновение из салона показался отец. Поздоровавшись, он завел с Гуньковым вежливую беседу, хотя, естественно, в своей назидательной манере. Доминика слушала отстраненно, ей смертельно хотелось провалиться сквозь землю. Прощаясь с одноклассником и забираясь на заднее сидение отцовской машины, боялась даже глянуть в его сторону.

Больше он ее никуда не звал. Трагедия, возможно, и не приравнивалась к шекспировским страстям. Ведь Гуньков ей не особо нравился. Но социальный рост Ники этот инцидент тормознул капитально. Углубилось желание потеряться во времени. Держаться со всеми, как большой ребенок. Прятать внутри себя все мысли про большую и светлую. Ей же об этом еще рано… Взамен Нике прощали баловство, открытые эмоциональные манипуляции, вспыльчивость и категоричность суждений.

Однако становиться жертвой еще одного эпического позора Доминика не собиралась. Ни за что на свете!

– Никуша, – мягко прогундосила Алина.

Таким тоном начинались все их «взрослые разговоры».

– Знаешь, Алина, – перебила Доминика раздраженно. – А ведь это я могла бы быть на четыре года старшей, – сделала упор на небольшую разницу. – Ну, представь, носились бы все с тобой, как с пятилеткой, когда тебе семнадцать, – поймав момент, когда Алина поморщилась, добила вопросом: – Нравится?

Старшая Кузнецова, вернув на лицо осознание безоблачного благодушия ко всему миру, развела руками.

– Так получилось, что младшая у нас ты, детка. И поверь мне, в семнадцать я мечтала о старшей сестре, которая бы, при случае, поделилась со мной советом и опытом, – видя, что Ника норовит перебить ее, повысила голос. – Сейчас тебе кажется, что семнадцать и двадцать один – небольшая разница. Я тебя понимаю, тоже так думала. В семнадцать! Разница есть! Он тебя растопчет! Не прилагая даже особых усилий, никаких действий, понимаешь… – Доминика упрямо мотнула головой, скрывая, что от необычно резкого тона сестры, от несвойственного ей подбора слов – ее затрясло. – Мать твою, как ты не понимаешь? Ты глаза его видела? Целой и невредимой ты от него не уйдешь! Он обставит тебя в два счета!

Повисшую после этой тирады тишину колыхнул тяжелый вздох Русланы. Она попыталась отлепить старшую сестру от младшей. Но та вцепилась в предплечья Ники с такой силой, что с первой попытки это не получилось.

– Хватит, Аля.

Зрительный контакт между младшей и старшей длился столь длительное время, что глаза у обеих заслезились. Но никто из них не собирался сдаваться.

– Мне все равно, какие козни он против меня строит. Сама с ним разберусь, – твердо заявила Ника. – А если вы, не дай Бог, притащитесь следом за мной в парк, я брошу учебу и навсегда уеду жить в деревню к бабушке.

– Ника… – роняя слезу, взмолилась Алина. – Ну, ты в своем уме? – голос снова стал мягким, на одном дыхании. – Что же ты за глупышка-мартышка… Никуля, а… Никуш, не ходи к нему.

Только младшая – кремень.

– Разговаривай нормально, пожалуйста. Мне давно не пять.

– Аля, – простонала Руся, стыдясь разыгравшейся драмы, хоть в подобных ситуациях сама являлась лишь хладнокровным надзирателем, способным в особо острые моменты призвать обеих сестер к благоразумию и примирению. Отцепив, наконец, старшую от младшей, закатывая глаза и качая головой, тихо шепнула: – Ты делаешь только хуже.

– Ладно. Ладно, – повторила Алина несколько раз, в попытках вернуть себе обладание. – Не дуйся на меня, Никуш. Я просто… – громко вздохнула. – Я так за тебя переживаю, – сдерживая эмоции, прижала к груди ладони.

– Не стоит, – буркнула младшая.

Пока Алина мысленно клялась никогда в жизни не заводить собственных детей, ибо на фиг сдались эти сумасшедшие переживания, Доминика подняла глаза к ее бледному лицу. Заговорила сдержанно, но непоколебимо. С четкими паузами, будто это способно помочь сестре смириться.

– Аля, я пойду. Прими это. Не назло тебе. Просто так правильно. Я наговорила лишнего, должна ответить. От этого сейчас зависит моя репутация.

– Какая репутация, императрица? – Руслана всеми силами пыталась разрядить обстановку.

Вот только настрой Доминики не изменился. Сухой тон тоже.

– Я не желаю, чтобы общество, в котором мне предстоит существовать как минимум четыре года, считало меня трусихой и балаболкой.

– Градский выпускается в следующем году, – напомнила сраженная принятым решением Аля, голос ее звучал соответственно – убито.

– Это не значит, что он унесет мой «секрет» с собой в могилу.

– Ника!

– Хватит меня уговаривать. Зря только ссоримся…

Алина заметно раскисла. Но быстро взяла себя в руки.

– Ник, мы команда. Мы втроем круче, чем однояйцовые близнецы, помнишь? Но ты всегда будешь нашей младшенькой, сколько бы тебе ни было лет. Маленькой сестренкой, которой я заплетала косички и водила за руку в школу. Ты говоришь, четыре года – фигня. Может быть… В какой-то мере ты права. И все же существует связь, где эта разница по-другому работает. Я сейчас скажу, возможно, непозволительную вещь. С Русей все по-другому. Ее я тоже люблю. Но ты… Ты для меня, как ребенок. Не мамин, не папин, – заплакала все-таки. – Я тебе кашу варила. Я тебе сопли вытирала… Про месячные тоже я рассказывала, притом, что мама у нас – гинеколог. В пятом и шестом классах я из-за тебя в летний лагерь не ездила. Ты болела постоянно, мама говорила, лучше нам побыть в деревне у бабушки, и я соглашалась. Я же за тебя… что угодно… А ты говоришь, четыре года – фигня. Не фигня, Ник. Не фигня.

Пока Алина говорила, у Ники мурашки по телу носились. Пусть некоторые вещи ей и не суждено понять в силу того, что она все-таки последняя, и младших сестер у нее не имеется. Чувства, которые к ней испытывала Алина, не передашь словами. Нет. Это невозможно. Но под влиянием момента эмоции захлестнули Доминику, она и попыталась выразить их своим способом.

– А помните, в детстве я часто ныла из-за того, что у вас обеих рыжие волосы, как у мамы, а я белобрысая? Что мы сделали, чтобы решить проблему?

Ответом на этот вопрос прозвучал взрыв смеха.

Сколько бы они ни вспоминали и обсуждали этот случай, всегда хохотали.

– Боже, – выдохнула Алина между приступами смеха. – Я думала, если недолго держать тебя в воде с краской, получится естественно и незаметно. Будто ты подросла и сама собой порыжела.

– Ага. Гениально!

– Как вспомню папино лицо!

– «Красная! Она просто… бл*дь, я не знаю, красная!» – цитировала Руся звонок отца матери.

– Он, вроде как, понимал, что это всего лишь краска, а все равно испугался, словно мы тебя, четырехлетнюю, в яде искупали. – Алина плакала уже от смеха. – Ты была такой смешной! Сначала красная. Потом, наконец, рыжая. А после – желтая!

– Мне было тебя жаль. Честно. На улице старалась тебя прикрыть.

– Да, Русь, хорошо, что ты тогда была щекастиком.

– И пузатиком!

4

«План А: отговорить Града» – не сработал, «план Б: отговорить Нику» – провалился, «план В: отправиться на встречу с Градом втроем» – заморожен в связи с непримиримыми обстоятельствами.

В конечном итоге, пятнадцатого сентября молодые люди встретились в городском парке. Позже Ника этот день в календаре обвела сначала красным, а после – черным маркером. У нее не было четвертой пары, поэтому сразу после третьей она отправилась вместе с остальными ребятами из группы в общежитие. Переоделась в домашние шорты и футболку, чтобы Градский не подумал, будто она хоть немного для него наряжалась. Разогрев вчерашний плов и оставив на столе грязную тарелку, сделала вид, что поела. На самом деле не смогла, смыла все в унитаз.

Как увидела, что Град уже ждет ее недалеко от входа в парк, сердце в пятки убежало. Настолько вдруг страшно стало, не ожидала подобного.

А еще, помимо страха, внутри возникло очень странное волнение. Чего-то такого нервного, прям до трясучки, Доминика прежде никогда не испытывала. Ни перед экзаменами. Ни когда взяла без разрешения мамины серьги и одну из них потеряла. Ни когда на семейном выезде за пятьсот километров от дома уронила в пруд с моста ключи от папиной машины. Ни…

Да о чем она вообще?! Все испытания и неприятные инциденты на фоне ситуации с Градом казались полнейшей ерундой!

По ниточке. Перед Богом.

Жизнь или смерть.

Пыталась себя успокоить, мол, ничего критического не происходит. Но ощущения, инстинкты, предчувствие – этого от себя не утаишь. Не спрячешь.

Случалось, человек просто чувствовал – впереди прыжок в невесомую туманную бездну, после которого мир перевернется вверх тормашками. Случилось это и с Доминикой.

Ее захлестнуло.

Дыхание перехватило. Руки задрожали. В груди образовался какой-то немыслимый каламбур из эмоций.

«Мамочки…»

«Божечки…»

«Господи, помоги…»

Градский поднялся. Небрежно выбросил в урну выкуренную практически до фильтра сигарету и, повернув бейсболку козырьком назад, уставился на нее в упор.

У Ники внутри все нервные окончания затрещали, а он все смотрел, и смотрел, изучая ее без всякого выражения. Пришлось самой взгляд отвести, ибо стало невыносимо выдерживать этот контакт.

– Что ты хотел, Сережа? – проговорила на выдохе максимально ровно, имитируя инфантильную героиню затрапезного мелодраматического сериала, который смотрела летом с бабушкой.

Для верности в конце даже вздохнула и, возвратив на него распахнутые глаза, замерла.

Градский заторможено моргнул и хмуро сдвинул брови.

«Не перестаралась ли?»

«Наверняка перестаралась…»

«Блин… Больше так не надо».

Ей нужно было оставаться спокойной. Выдержанной. Хладнокровной.

Только ничего не получалось.

В груди все кипело.

В таком случае ей бы помолчать. Дождаться ответной реакции. Понять настрой Града. Но из-за дурного волнения ничего не выходило. На языке вертелись нелепые предупреждения и угрозы.

В нервном порыве озвучила, к сожалению, самые бредовые.

– Имей в виду, у меня третий дан по дзюдо, – выговорила с паузами между словами, вроде как, неторопливо и спокойно.

Наврала, конечно. Секцию дзюдо она посетила один раз. Пару лет назад в их городок занесло неудавшегося спортсмена, женился он на местной королеве красоты – дочери главы администрации. Организовал свою секцию, видимо, рассчитывал на достойный заработок. Для привлечения народа Аркаша, так прозвали молодого тренера, заявился с официальным визитом в гимназию Доминики и пригласил всех желающих на бесплатное вводное занятие. Каким-то непонятным образом она оказалась среди взбаламученной толпы школьников. Только не прошло и десяти минут, как до Ники дошло, что делать ей в секции нечего. И вообще, как заявил физрук, из года в год снисходительно рисующий в журнале «отлично», Кузнецова и спорт – абсолютно несовместимы. Правду сказал, обижаться глупо. Для Ники уроки физкультуры – та еще каторга.

Чего не скажешь о Градском…

«Самоуверенный мускулистый кретин!»

На ее глупое предупреждение он отреагировал вопиющей мерзостью. Несколько раз оценивающе прошелся по ее фигуре. Неспешно. Нагло. Откровенно. С ног до головы.

Нику затопило смущение. Буквально бросило в жар. Горели не только лицо и шея. По ощущениям догадывалась, что красные пятна пошли по всему телу.

«Какой же он все-таки козел!»

Если у Кузнецовой в голове и вертелись еще какие-то смехотворные угрозы, вымолвить их она уже физически не смогла. У нее случился невиданный паралич.

– А ты, я смотрю, даже имя мое запомнила, – произнес Градский, и тон его показался Нике унизительно равнодушным.

Разве так разговаривают с девушкой? Пусть она и позволила себе лишнего… Ей стало чрезвычайно обидно, едва успела поджать губы, прежде чем нижняя задрожала. Покусала их изнутри, чтобы хоть как-то в себя прийти.

– Отменная память, – голос, который вышел из нее, ничего общего с ней не имел. Чужой и скрипучий. Странно, что у Града не возникло желания заткнуть уши. Она бы заткнула, если бы не боялась, что он увидит, насколько сильно дрожат ее руки. – Как у тебя дела? – сама не поняла, почему именно этот вопрос покинул ее рот.

Серега тоже не скрыл замешательства. Приподняв бровь, чуть сощурил глаза. И все-таки ответил.

– Не жалуюсь.

Сейчас девчонка не казалась ему злой. Выглядела настороженной. До предела взвинченной. Только не злой.

Это Градского очень даже устраивало. Решил, совсем чуток, для порядка, ее помучает и отпустит.

«Пусть живет гном…»

– Так… Что будем делать? – не выдержала Ника вновь повисшей паузы.

Скрестив руки на груди, нервно глянула на ухмыляющегося Градского.

Некоторые люди не переносили разрывов в разговоре. Стремились говорить без умолка о чем угодно, лишь бы заполнять неуютную для них тишину. Наверное, Ника была из таких. А вот Серега любил выдерживать продолжительные промежутки между предложениями и отслеживать реакцию собеседника конкретно на себя, а не на свои слова. Без болтовни истинное отношение человека к человеку, будь то смущение, страх, сексуальное желание, неприязнь или симпатия – все прет наружу.

– Так что, Сережа?

Со стороны Доминики преобладало смущение. Да такое сильное… Граду с подобным еще не приходилось сталкиваться. От нее уж точно не ожидал! Неделю назад она выглядела в разы увереннее и смелее, а сегодня, казалось, вот-вот «отстегнется» – лишится либо сознания, либо рассудка.

– Пойдем.

Зашагал к воротам. Предполагалось, что она без вопросов последует за ним.

– А-а… куда?

Ему пришлось обернуться, чтобы обнаружить ее стоящей посреди аллеи на том же месте, что и пару секунд назад.

– В кино, – прямо сообщил малолетке и припечатал взглядом, давая понять, что проблема все-таки не в нем, а в ней.

– В кино? – повторила ошарашено и запнулась. Миленько разрумянилась, эта ее фишка Граду не нравилась. Или нравилась… – Я, вроде как, выгляжу не очень.

– Именно поэтому я собираюсь тебя выгулять.

– Очень смешно, – буркнула Кузнецова севшим голосом. – Очень. Я так смеюсь, аж живот болит, – и обреченно двинулась к нему.

Никаких глупых девчачьих сомнений у нее не возникло. Она и не подумала ему противоречить.

«Значит, за базар малая отвечает».

«Используем…»

– Смешно, – повторил за ней и улыбнулся.

Она действительно выглядела забавно. И дело было не только в одежде. Губы надула. Несчастный взгляд в землю опустила. Ссутулив плечи, руками чуть по-детски заболтала при ходьбе. Нику, на самом-то деле, мало волновало, какой у нее вид. Обидело ее именно то, что он над ней посмеялся. Градский был в этом настолько уверен, будто она ему сама сообщила. Хотя, может, телепатически?

«Черт…»

Он никогда не обнимал девушек. Лапал, щупал, оглаживал… Себе в удовольствие, в общем. Только Леська, сестра, когда ее накрывала хандра, частенько просила обнять. Даже теперь, будучи замужней, бывало, заявится в родительский дом и прямиком в комнату брата – сама к нему прильнет, еще и требует, чтобы он ее в ответ «крепко-крепко». Он, вроде как, не понимал, зачем ей это нужно. Ему вот не нужно. Но, разве с ней спорить будешь, когда она и так расстроена?

– Жизнь такая скотская, – чаще всего Леська произносила именно эту фразу.

Иногда что-то еще добавляла, а порой на этом их вербальное общение заканчивалось.

Впервые у Сереги возникла схожая абсолютно иррациональная тяга – обнять Нику.

Не стал копаться в себе, почему это чувство появилось. Сразу отбросил – и все.

«Нет. Нет. Нет».

«На хр*н надо!»

Даже при условии, что она «отстегнется» в ту же секунду.

За каким-то чертом через футболку подхватил и натянул полоску ее лифчика. Резинка со шлепком вернулась в исходное положение. Ника обернулась, но ничего не сказала. Только глянула на него типа «Чё надо?». Треснула бы по морде, и то приятнее было, чем взгляд ее этот.

Плелась она неохотно, то и дело поправляя на ходу свои короткие шорты. Но Град еще медленнее шел. Сам не знал, отчего так тянул время.

Может, ждал, когда она заорет? Потому что она заорала.

– Какой же ты придурок!

– Еще раз, пожалуйста.

Будто ему после первого уши не заложило.

– Ты. Меня. Слышал.

Создавалось впечатление, что она собирается его ударить.

– Ну, придурок, и что дальше? – спросил спокойно, непрерывно глядя в ее сверкающие глаза. – Ты поорала, тебе легче? Тебя, вообще, как часто отпускает? Или ты что-то глотаешь, чтобы на людей не бросаться? Тик-так, – постучал пальцем по циферблату наручных часов. – Пора принимать лекарства, гном.

Он вовсе не собирался заводиться и зеркалить ее эмоции.

Он не собирался заводиться, потому что это не в его характере.

Он не собирался заводиться, потому что ему на нее и ее чувства плевать. Пусть сама себе бесится и орет, ему-то что? Не в его натуре рвать связки.

Да и чего ради, собственно?

Пока Град продуцировал в себе разумные, трезвые мысли и держал за грудной клеткой, как ему казалось, полный штиль, Ника тупо выставила перед ним средний палец. А потом, воспользовавшись его замешательством, развернулась и припустила к общежитию.

Толчок в грудь, как электростимулятор, в одно мгновение вытолкнул наружу хаос умерщвленных эмоций.

– За такое пальцы ломают, – прокричал ей вдогонку, не анализируя своего поведения.

Не сейчас. Не в эту минуту.

– Так давай, – крутанувшись, малая зараза продемонстрировала тот самый жест уже с двух рук. – Вперед.

Ярость хлестанула тело горячей волной. Скрипнув зубами, умышленно прикусил язык до крови.

Если бы и знал какие-то определенные методы борьбы с гневом, воспользоваться не успел бы. Эмоции неслись быстрее сознания.

Ринулся за Доминикой. Схватил за плечи и встряхнул с такой силой, что зубы клацнули.

– Ты зачем нарываешься? Совсем дура?

– Сам ты дурак, Градский!

– Гном, я тебя уже почти ненавижу.

– А я тебя уже давно!

– Мы знакомы неделю.

– А я ненавижу тебя с самого первого дня! Мне хватило… – задохнулась. Глотнула воздуха, чтобы закончить. – Мне хватило одного дня, чтобы в тебя… Хватило одного дня, чтобы тебя возненавидеть!

Ее трясло. Она запиналась и задыхалась. А он смотрел на ее рот и ждал, пока она выплеснет весь свой гнев, будто ему это тоже нужно! Кожу на подбородке, куда ударялось ее беспорядочное горячее дыхание, вопреки южной духоте, осыпало мурашками.

«Что еще за фигня?»

Разжимая пальцы, осторожно отодвинул «прокаженную» малолетку. Ему, в принципе, не стоило ее касаться. Он же ее либо придушит, либо… чего хуже.

Кузнецова, похоже, решила, что их сражение окончено, и собралась уносить ноги.

– Счастливо, придурок!

«Пусть пиз*ует!»

«Флаг ей в зубы!»

«Е*анутая…»

И все-таки…

– Я тебя не отпускал.

Граду не требовалось повышать голоса. Стальное спокойствие в его грубоватом от природы голосе и без того вызывало у многих мандраж.

Не замечая глазеющих со всех сторон людей, Ника обернулась.

– Что, прости?

Напряженный прищур Града не был как-то связан с ее раздраженным фейсом. Заговорил он ровно, без всякой там злости.

– Ты мне так ничего и не доказала, Кузя. Холодный и пустой? Стреляться или драться? Ты сильно борзая, Кузя? Так отвечай за свой базар. А то орать и словами разбрасываться – это ты быстро. Влезла без мыла туда, куда нормальные добровольно не сунутся. Ты мне, Кузя, что-то доказать решила? Ты? Ты накосячила. А теперь, что? Ближе к теме, ссыканула. Сваливаешь. Это нехорошо, – наехал на нее, конечно, жестковато. Словно не девчонка перед ним, а дворовые раздолбаи. Словами и тоном  хладнокровно припечатал. Уловил перемены в ее настроении моментально. Она сто раз пожалела о своих выкрутасах. – Сегодня ты ничего не решаешь. Я сказал, мы идем в кино, и мы идем в кино, понятно тебе? В следующий раз хорошо подумаешь, прежде чем открыть рот.

Нике пришлось долго смотреть на Града, пока он втрамбовывал ей всю суть возникшего между ними конфликта. Доперла, что дура. Мысленно согласилась. Осознала, что лучше бы ей с ним вообще не связываться. Решила, что нужно постараться замять инцидент.

Смотрела на Града. Смотрела. И слов не находила. Не знала, как себя переломить. Невольно отмечала, какой он против нее… Большой. Не только в рост пошел. Крупный. Грудь широкая. Плечи массивные. Под свободной футболкой отчетливо угадывался внушительный рельеф мышц.

Понятное дело, Град не выглядел прямо-таки отталкивающим, как она сдуру ляпнула. Его напряженные скулы, твердая линия подбородка, несколько мелких шрамов на лице и более выразительный, рассекающий височную долю головы, пронзительные темные глаза – все это, конечно, производило впечатление. И моментами даже пугало. Но, вопреки всему, почему-то не отталкивало.

– Может… – она очень постаралась, чтобы голос прозвучал максимально доброжелательно. – Хм… Сережа, давай просто забудем о нашей нелепой стычке. И сегодня тоже все неправильно. Давай забудем обо всем!

– Ты сначала городишь то, чего не вывезешь, а потом думаешь? Сережа, давай забудем… Сережа… – передразнить ее, прямо-таки постарался. Словно она какая-то писклявая мямля. – Думаешь, на голосок твой сахарный лужей растекусь? Я ждал твоего раскаяния немного раньше. Теперь поздно, Кузя.

Развернулся, давая понять, что диалог окончен, и стремительно направился в сторону кинотеатра. В этот раз Доминике ничего другого не оставалось, как поплестись следом.

Закурил на ходу. Это, ведь, должно было притушить жжение в груди.

«Откуда оно там только берется, черт побери?»

«Что происходить вообще?»

– Я буду всем рассказывать, что у нас с тобой было свидание, – сморозила мурзилка, практически переходя на бег, чтобы подстроиться под его широкие  быстрые шаги.

Слишком аккуратно сморозила. Боялась, и все еще надеялась удрать.

Сделал две никотиновые тяги, прежде чем ей что-либо отвечать.

– Ты лучше молчи. Молчи, Кузя. Иначе наши «свидания» не закончатся до старости, – затянулся, выдохнул. – Бесишь ты меня. Одна ты меня бесишь.

Не смотрел в ее сторону. Пытался успокоиться. С изумлением отметил, что произошло это только, когда почувствовал, как ее попустило.

Синхронно.

Продолжал ломать голову, как подобное возможно? То ли она к нему подключалась, то ли он к ней… Одно точно, ему не нравились эти ощущения.

Абсолютно.

Доминика чувствовала себя неловко. Все в здании глазели на ее мятые трикотажные шорты и растянутую розовую футболку. Но она держалась молодцом, с прямой спиной разглядывала афишу, пока Град покупал билеты.

От попкорна и колы отказалась. Продолжила молчать, пока не начался фильм.

– Ты специально это сделал?

– Что?

– Выбрал пошлятину?

– Давай, с этого момента ты перестаешь быть ребенком, – он буквально попросил ее об этом. – Фильм нормальный, затюканная ты. Возрастной ценз – шестнадцать плюс. Тебе – семнадцать, не двенадцать.

– Главный герой «двигает» всех подряд, – возразила Ника едва слышно.

– И что? Молодой, холостой чувак. Так и надо.

– Ты так думаешь, потому что ты ненормальный.

– А ты типа нормальная?

– Не знаю, – честно ответила после небольшой паузы.

Они переговаривались шепотом, но люди все равно стали на них оборачиваться. Однако Граду стало не до них. Он пялился на Нику, пытаясь понять, предлагает ли она ему решить этот вопрос?

– Между прочим, фильм заявлен, как мелодрама. Наверное, должно что-то случиться. Типа того, что вам, девчонкам, нравится до слез с соплями…

– Ты откуда знаешь, что нам нравится?

– Знаю.

Вскоре у главного героя, и правда, начались трудности. Он встретил девушку из своего прошлого и горел в огне адских мук, между попытками ее добиться. Нике вкатило, как Град и предполагал. В один «особо острый» момент заметил, как она смахивает со щек слезы.

– Фигня. Такое начало слили, – пробормотал на титрах, потягиваясь, чтобы размять затекшие мышцы.

А Кузя осталась довольной. Разулыбалась. Раскраснелась. Вприпрыжку понеслась к выходу.

Пока они находились в кинотеатре, прошел дождь, и температура воздуха, как это бывает, критически понизилась. Опускающиеся сумерки отражались в больших лужах, и Ника в своем ярком куцем прикиде походила на попугая, который по ошибке оказался на Северном полюсе.

Серега не страдал приступами нерешительности и, в принципе, не был склонен мусолить одни и те же мысли. У него все просто обычно – либо «да», либо «нет». Но тут вдруг заколебался. Должен ли он отдать девчонке свою куртку? Благородство и забота о ближнем – это ведь тоже не по его части.

Чертыхнувшись, набросил на плечи Доминики олимпийку. Она не возразила, напротив, выразила благодарность улыбкой и взглядом. Нырнув руками в рукава, застегнула молнию до самого подбородка. Шорты исчезли из поля видимости. Остались голые ноги во вьетнамках. На них Градский и смотрел.

Переступая лужицы, она тогда спросила:

– А ты не боишься, что я влюблюсь и пристану к тебе как банный лист?

И он впервые осознал, что, мать его, боится, только не понял, чего же именно.

Вслух не отреагировал. Глянул только, типа она снова глупость большую сморозила – размером с Китай.

Принял решение, чтобы прекратить эти ее злые припадки и свои реакции на них, нужно с ней подружиться. Заполучить ее расположение и держаться на расстоянии «привет-пока». Тогда не возникнет никаких сбоев, химии и прочей научно-фантастической ерунды.

– Знаешь, – тихо сказал, поймав ее за руку. – Давай дружить.

Ника долго смотрела на него снизу вверх.

Чё-то там еще думала? Да он никому прежде таких слов не говорил! А она – стоит и ломается.

Потом и вовсе… Она заставила его сердце, мать вашу, остановиться. Тяжко вздохнула, будто сильно расстроилась, и высвободила ладонь из его руки.

– Нет, – ответила шепотом.

А Градскому показалось, что он ослышался.

– Не будешь со мной дружить?

– Нет.

– Не хочешь? – все не верил он.

Подумал, шутки дурацкие затеяла. Вот-вот миленько хихикнет и на все сразу согласится. Он ее тогда точно лесом пошлет.

– Нет, – и голос ее не дрогнул, и ответ не изменился.

– Нет?

– Нет.

«Как нет?»

«Что, значит, нет?»

«Почему, нет?»

«Да, кто она такая вообще?»

– Все, короче, – отступила от него еще на шаг. – К общаге меня не провожай. Не стоит нам вместе светиться.

– Почему это?

– Потому что ты придурок. А я приличная девушка.

– Дура ты набитая, вот кто, – вздохнул протяжно, показывая, как ему жаль, что она такая тронутая.

Кузька задержалась. Взглянула на него с ответным состраданием и тихо прошептала:

– Пошел ты, Сережа.

– Сразу за тобой.

Упрямо шел следом, хоть она и ускорила шаг, пытаясь оторваться. Натянув капюшон и низко опустив голову, хотела, видимо, влететь в двери четвертого общежития незамеченной.

Градский занял выгодное положение прямо перед лавочками, усыпанными студентами, которые его, без сомнения, все знают. Кто-то уже окликал по фамилии, пока он продолжал зрительно преследовать Кузину спину. После этого вечера и ее запомнят. Демонстративно уперев руки в бока, развернул плечи.

– Кузнецова!

Вздрогнув, она обернулась.

– Куртку мою верни, истеричка, – потребовал, растягивая гласные.

Рванув молнию вниз, Ника стремительно стащила с себя олимпийку и сердито швырнула ее Граду прямо в лицо.

– Подавись!

Он, можно сказать, стерпел. Только проорал, чтобы все услышали:

– Не думай, что я за тобой бегать буду!

– Да не приведи Господь, Сережа!

– Сережа… – как настоящий придурок, напоследок покривлялся.

Бесил его этот ее голосок! Пусть еще что-то скажет! Пусть снова его так назовет…

Увы и ах, конфликтное «свидание» закончилось на драматической ноте. Адресовав ему последний ядовитый взгляд, Ника забежала в общежитие. А он, яростно отряхивая ни в чем неповинную куртку, еще некоторое время смотрел на медленно раскачивающуюся дверь.

***

Алина с Русланой подскочили на ноги, как только младшая сестра отворила дверь в комнату.

– Пришла! Слава Богу!

– И где тебя столько времени носило?

– Я вот уже решалась маме набрать, – нервно выкрикнула Алина, размахивая зажатым в ладони смартфоном.

Ника флегматично передернула плечами и, скинув забрызганные грязью шлепки, прошла к своей кровати. Рухнула на бок, не раздеваясь. Поджимая продрогшие ноги, прикрыла глаза.

– Где вы, черт возьми, были? Мы прочесали весь парк.

«План В» все-таки вывели в действие. Нике оставалось только утешиться тем, что Град ее из парка увел.

– Почему ты телефон с собой не взяла?

– Не было, куда положить. Не таскать же в руках.

– Таскать! – прикрикнула на нее Алина. И тут же подозрительно прищурилась. – Где вы были? Ты видела, что на улице темно?

– В кино.

– Он тебя не обидел?

– Нет.

– Никуша, только не лги нам, – взмолилась дрожащим голосом Алина.

Опустившись на кровать, прикоснулась ладонью к ее холодной щеке.

– Ты же знаешь, что можешь нам все-все рассказывать? – добавила натянутая, словно струна, Руслана.

– Вы, что, больные? – чуть оживившись, обернулась Ника.

Глянула на сестер осуждающе. Сбросила руку Алины и, подложив под щеку ладони, снова закрыла глаза.

– Ничего он мне не сделал. Пальцем не тронул. Вел себя как кретин, и делов-то… А сейчас я собираюсь спать.

– Какой спать? Что он тебе говорил? Что вы вообще делали?

– Ничего важного, чтобы еще и пересказывать.

– Тебя не было три часа! Что-то же вы делали все это время?

– Я же сказала! Кино смотрели.

– Какое?

– «Соблазнитель».

Алина замерла с перекошенным лицом.

– Подожди, подожди… Что это за кино? И где вы его смотрели?

Нике снова пришлось подняться.

– Слушай, ты знаешь, что у тебя синдром гиперопеки? Лучше делай с этим что-то сейчас. Ты же слышишь меня? Я сказала, в кинотеатре.

– Но зачем ты с ним туда пошла? Он же… он же не нравится тебе?

– Нет, он мне не нравится, – заверила сестру без промедления. – Все нормально. Я просто устала и хочу отдохнуть.

– Оставь ее, – сдалась первой Руслана. – Ты же видишь, жива и здорова. Пусть спит.

Не спала. Не могла уснуть. Слышала, как сестры, сходив поочередно в душ, готовились ко сну. Переговаривались шепотом, чтобы ее не беспокоить. А сон к Нике все равно не шел. Сердце в груди отчего-то колотилось, а тело горело.

«Наверное, перемерзла и простыла…»

«Хоть бы…»

Перед мысленным взором зачем-то, как на перемотке, раз за разом прокручивался уходящий день. Все моменты с Градским. Все-все, что он ей сказал – дословно.

За окном усилился ветер, и снова припустил дождь. Нику отчаянно потянуло домой, в родную обстановку. И такая тоска ее обуяла, сердце в груди сжалось, налилось тяжестью и заныло.

С некоторых пор рвалась во взрослый мир, а сейчас – взрослый мир ее не принимал.

5

Телефонный звонок разбудил Градских на рассвете.

– Да? Что, опять? – бубнил спросонья Николай Иванович. – Хорошо. Сейчас спущусь.

– Что случилось? Кто это? – настенный светильник мягко осветил хозяйскую спальню. – Куда ты? Коля? Коля?

– Все нормально. Спи.

Какой там спать, если сердце уже зашлось тревогой?

Набросив длинный атласный халат, Валентина Алексеевна поспешила следом за мужем. В пустых коридорах дома царила мирная тишина, но сердцебиение все набирало обороты. Воздуха стало недостаточно. В прихожей пальцы судорожно смяли ворот, когда со двора донеслась невнятная ругань.

– Да что же случилось? – взволнованно выдохнула женщина на ходу.

Распахнув дверь, Градский-старший недобро усмехнулся.

– Все в порядке, мать, – успокоил жену, чуть повысив голос, чтобы быть услышанным с обеих сторон. – Додика нашего привезли.

– Коля, хоть ты… выбирай выражения.

Бросившись к двери, столкнулась в проеме с сыном. Громко ахнула, прижимая ладонь ко рту.

– Господи! Что опять случилось?

Из рассеченой брови Сергея сочилась кровь. Стекая по щеке, капала на клетчатую рубашку.

– Нужно "скорую"! Нужно… – поддаваясь панике, залепетала мать. – Господи, Коля, что ты стоишь?! Он же сейчас кровью истечет!

– Валя, ты в своем уме? Сейчас же прекрати истерику. Носишься с ним, как с писаной торбой… По-старинке «зеленкой», и пусть сверкает, как новогодняя ёлка.

– Знаешь что, Коля? – рассердилась. Посмотрела на мужа с выразительным упреком и материнской обидой. – Сейчас твой суровый воспитательный подход просто преступен! Столько крови, вдруг порез глубокий? Может, ребенка «зашивать» нужно!

– Вдруг, не вдруг… Я – не суровый воспитатель. Я – адекватно оцениваю то, что вижу. Не делай из меня зверя. Если бы тут было что-то серьезное, Валера бы его не домой привез, а в больницу, – в свою очередь рассердился Николай Иванович. – Успокойся. Все нормально с твоим ребенком! Пластырем заклеит – заживет.

– Не смей меня успокаивать! Если тебе плевать на сына, то мне – нет! Ни ты, ни Валера медицинского образования не имеете…

Отказываясь принимать участие в очередном «семейном совете», Серега прошагал мимо них и направился в свою комнату. С некоторых пор серьезно полагал, что в их доме все являлись ненормальными. Не только он, со своей бессердечностью. У отца – маниакальный психоз, у матери – паранойя. Хотя, несомненно, именно он причина их помешательства.

К сожалению, скрыться от удушающей родительской опеки Град не успел.

– Сережа, – заметив, что он уходит, мать припустила следом.

– Спасибо, Валера, – не имея времени на обычные светские беседы, отец «на отъеб*сь» поблагодарил милиционера, конвоировавшего Серегу домой. – Сколько с меня?

– Ну, как обычно, Николай Иванович.

Закрыв дверь в спальню, отгородился от внешнего мира. На мгновение замер, наслаждаясь тишиной. Медленно перевел дыхание, проморгался и направился через спальню прямиком в душ.

Стоял под теплыми струями, безразлично наблюдая, как грязно-кровавая вода сбегает в слив. Левое плечо прилично болело. Видимо, связку потянул. В уличной драке не оставляли время на разогрев. Мордобой, как правило, стартовал внезапно. Достаточно кому-то одному из участников конфликта выбросить кулак, слегка задеть оппонента – и понеслась.

Тестостерон. Норадреналин. Адреналин. Кортизол. Полная мобилизация всех внутренних ресурсов. Эмоциональный подъем, близкий к эйфории. Серега верил, что может испытывать все эти ощущения в моменты агрессивных уличных разборок.

До сегодняшней ночи.

Сердцебиение ускорилось, частота и глубина дыхания увеличились – стандартный старт. А дальше не возникло никаких эмоций. Ровным счетом – ноль. Все происходящее – без боли навылет.

Этой ночью дрался только потому, что того требовала ситуация. Не на Карпа же в самом деле надеяться. После алкоголя уровень защиты у того бывал нестабилен. Быку так и вовсе – то зуб вынесут, то руку вывернут.

Града же, без каких-либо преувелечений, называли семижильным. За годы беспечной юности никаких серьезных травм не получал. Да и держался в драке до последнего "панкратиаста" и последнего "часового". Останавливался, только когда всех в лежачее положение оформят.

Знал, что отец с матерью ему покоя не дадут. После душа застал их в спальне, в нетерпении сновавших по периметру. Обвинительный приговор вынесли сразу после его неподобающего возвращения домой. Не все еще высказали. Отец точку не втоптал, мать не наследила запятыми.

– Вам не надоело? – спросил серьезно. – Ничего ведь не изменится.

Градские оторопело застыли. Обычно они стартовали с наездами, а Серега уже походу вяло отмазывался. Видимо, и в этот раз речь заготовили, а тут он неожиданно активизировался раньше времени.

Ничего, и правда, не менялось. Он, как напивался – так и напивается, как ввязывался в драки – так и ввязывается, как участвовал в гонках – так и участвует… Если прекратить – то как ему вообще существовать? Зачем?

Только Градские не привыкли легко сдаваться. Упорства им не приходилось занимать. Воспитательный процесс – святое дело, хоть и бесполезное.

Отмерли.

– Как же так, Сережик? Кто это сделал? Какие-то хулиганы? Ты их знаешь?

Отец беспокойную речь матери поддержал громким язвительным хмыканьем.

– Ты даешь, мать… Ей богу, смешно! Это он, – за тяжелым выдохом последовал яростный указующий перст, – наш сын, хулиган! Авторитет доказывает! Шайку свою защищает, – расходился, сотрясая воздух оскорбительными речами.

Знал же, что все бесполезно. На х*ена убивал нервные клетки? Внутри Сергея ни единой эмоции не проскочило, в то время как на лице отца они танцевали безумный канкан. Ему ведь так не терпелось задеть бездушного отпрыска за живое! Хоть самую малость!

– Снова этот твой Карп за дело по зубам получил, а ты, крестный отец, массу тянешь?

Расширяя ноздри, Серега медленно вдохнул и произнес тем раздражающе отстраненным тоном, который отец так ненавидел:

– Пап, ты, давай, не перекручивай. Тебя там не было. А то, что донесли, черт знает сколько раз перевернуто с ног на голову.

– А я вот думаю, мало вам вломили! – в сердцах прокричал Николай Иванович. – Ты пятнадцать лет каратэ занимался, чтобы по убогим подворотням ногами махать?

– Нет. Не для этого. Мне нравилось в летнем тренировочном лагере. Без вас.

– Коля, я прошу тебя… – предупреждающе вставила мать. – Держи себя в руках.

Только, где там! Градский-старший эту просьбу даже не расслышал.

– Ну-ну, герой! Чего ты стоишь без нас? И где машина, позволь полюбопытствовать?

– В центре.

– Коля…

– Где именно – в центре? Или ты точно не помнишь? – с издевательской усмешкой.

Прерывая этот односторонний скандал, Град тронул отца за плечо, чем всегда выказывал некую привязанность, но отнюдь не стыд и расскаяние, как того хотелось Николаю Ивановичу.

– Возле Дюка[1], – бросил перед тем, как присесть на кровать.

– Возле Дюка…

Отключив звук, положил мобильник на тумбочку. Мать, тут как тут, склонилась, разглядывая рассечение на лбу.

– Мне кажется, нужно все-таки зашить.

– Мам, я устал и хочу спать.

Вздохнула тягостно.

– Ложись, конечно.

Упав на спину, разлегся поперек кровати. Закрывая глаза, выровнял дыхание. Пока мать задергивала тяжелые серые портьеры, отец еще некоторое время бухтел.

– Господи, доживу ли я, чтобы увидеть тебя человеком…

Провалился в темноту.

Сон был тяжелым. Он знал, что спит. Но в то же время слышал все, что происходило в реальности: монотонную работу климат-контроля, периодическую вибрацию телефона, далекий и приглушенный рокот газонокосилки. Управлял своими мыслями. Перебирал и отсеивал приходящие в забытье картинки.

Он о ней, конечно же, забыл и думать. Поначалу тянуло взглянуть. Проверить, смотрит ли она в его сторону. Узнать, каким будет ее взгляд: холодным, злым или тем самым, который наиболее его баламутил, – смущенным.

Перекрыл свои желания. Переключился.

Потом, ясное дело, само отпустило. Не замечал ее уже по привычке. Иногда чувствовал, что где-то рядом, но глазами не искал.

Временами рвался что-то о ней написать. Целые строфы помимо воли формировались в голове, некоторые слова на языке висели, пальцы зудели взяться за карандаш. Много чести для нее! Все в утиль, без сожаления.

Записи Града никто никогда не читал. Он их исключительно для себя делал. Сам же никогда не перечитывал, что называется, выплеснул и забыл. Столько этих потрепанных тетрадок в столе сохранилось, хватило бы, чтобы при желании отследить всю его бессмысленную жизнь. Прежде никогда не стыдился подобного рвения, зато о злобной мурзилке вдруг стало неловко даже думать. Не то, что писать.

Ни строчки. Ни слова. Баста.

Он не какой-то там Курков, чтобы сочинять сопливые рифмы о своей ненаглядной плюшке.

«Не твоей…»

«Не моей…»

«Не моя…»

«Не моя Республика…»

Она ему не нравилась, если разбирать зависший вопрос досконально. Все возникшие реакции случились на гребаном подсознании. Ничего более, казалось бы… Только, если углубиться в дебри человеческой психологии, в обособленный мир Градского, что может быть сильнее?

"Как такое вообще может быть?"

Нет, ничем серьезным эти ощущения не могли являться. Тупой гормональный выброс, на каких-то там спящих инстинктах. Если рассуждать логически, материнский инстинкт тоже не с самого рождения проявляется. Срабатывает в какой-то определенный момент. Требуется триггер[2]. Так и с Серегой получилось. Его лимбическая система претерпела ожидаемые изменения.

Почему ему это не нравилось?

Причин нашлось множество, и в то же время ни одной убедительной. Не нравилось, и все – остановился на этом.

В принципе перестал что-либо записывать, опасаясь того, что эта самая "ненаглядная плюшка" самовольно прорветься в рифмы и тексты.

Проспал «белый» день, а вечером его растормошила мать.

– Сережик… Сережик, проснись.

Открыв глаза, повернулся на звук ее голоса. Растирая лицо руками, глубоко вдохнул, словно во сне не дышал вовсе.

– Что случилось, мам?

Мелькнула мысль, что она обратно начнет канючить по поводу царапины на лбу. Если у нее не получится преодолеть свое бестолковое волнение, придется ехать к хирургу.

– Горе у нас, – с дрожью в голосе сообщила мать.

Уставился на нее, в ожидании каких-либо деталей и пояснений. Ведь, из ее уст подобная фраза могла означать, что угодно.

– Алесю утром прооперировали.

– В смысле? Что произошло?

– Ребенок… перестал шевелиться, – слова ей тяжело давались. Буквально роняла их с каждым своим выдохом. Осознавая серьезность ситуации, Сереге пришлось сосредоточиться на обрывках этих фраз, чтобы хоть что-то понять. – Поехала в роддом… обследовали… замершая…

И все равно ни черта не понял.

– Что это значит, мама?

– Ребенок умер внутри нее, – выдавила женщина, превозмогая кричащий эмоциональный протест, и горестно заголосила. – Ой, Боже, за что нам… В этот раз восемь месяцев… Почему мы? Почему у нас? Такое горе…

Серега молчал, не зная, что ей ответить.

– Пришла в себя. И даже не плачет… Наверное, сил не осталось. Просит только, чтобы ты приехал.

В больницу ехали в гробовом молчании. Отец рулил с несвойственной ему аккуратностью. Заторможено трогался на светофорах. Они все, будто взбесились в один вечер – встречали «красным».

– Плохой знак, – скулила мать.

Как будто ситуация и без того не достигла дна. Все самое худшее в их семье – уже случилось.

Отец, то ли настороженный этими увещеваниями, то ли увязший в своих собственных горестных думах, не набирал скорость больше шестидесяти. Полдороги и вовсе тряслись за каким-то ободранным грузовиком. Пешком быстрее бы добрались…

В белых стенах комфортабельной больничной палаты перед Градом предстала синюшно-бледная сестра. За эти проклятые сутки она невообразимо похудела. Наверное, такое впечатление возникало из-за отсутствия огромного выпирающего живота. Его больше не было. Точнее, ее. Девочки, к рождению которой Леська так одержимо готовилась. Серега видел все эти разноцветные микровещицы, мультяшную детскую комнату – кроватку с нелепой балдахинной конструкцией, ряды тюля, рюшей и бантов, навороченную коляску, разнообразные игрушки, черно-белые снимки УЗИ… Он, вроде как, тоже привык к мысли, что ОНА появится в их семье.

«И… что теперь?»

– Серый, – обрадовалась. – Серый…

Улыбнулась. Пошевелиться не пыталась. В руке сидела игла капельницы, а Леська боялась одного их вида.

– Серый…

Машинально двинулся к больничной койке.

Никакие слова на ум не приходили. Что тут скажешь? Не спросишь, как самочувствие и психосостояние. Понятное дело, очень хр*ново.

Мать ударилась в плач. Отец, и тот – туда же. Не скулил и не завывал, конечно. Скорбно утирал обильно скатывающиеся по щекам слезы.

– Мам, пап, – как-то слишком сурово одернула их Леська. – Езжайте домой.

– Ну, как же? – тут же воспротивилась мать. – Мы тебя не оставим. В такое время… Мы должны все вместе… Ой, Божечки… За что нам?

Алеся осталась непреклонной. Заявила даже, что от их стенаний ей только хуже становится, и потребовала оставить ее до утра.

– Жизнь такая скотская… – тихо прошептала после ухода родителей. – Я так устала. У меня сил совсем не осталось.

Он сидел на краю койки и смотрел в ее несчастные глаза, практически не мигая. Пытался понять, почему же он, сволочь, в эту минуту так спокоен? Нет, он, конечно, не хотел, чтобы сестра горевала. Желал ей исключительно добра и счастья. Ненавидел, когда ей делали больно. Но осознать чувства Леськи, разделить эти мучительные переживания у него не получалось. Внутри, будто неживое, все застыло.

– Они вынули ее из моего живота… мертвой, – делилась Алеся, не поднимая взгляда. – Я думала, трагедия – когда выкидыш на десятой, двенадцатой… Потерять ребенка, которого чувствуешь… знаешь, что она вот-вот родиться… по имени ее зовешь… Серый, вот это – настоящий ад.

Не понимал, зачем она говорит, если все слова настолько тяжело ей даются. Но хранил молчание, как и всегда, давая ей возможность высказаться.

– Я больше не хочу пытаться. Я не буду. Ни за что. Никогда. Я так устала. От боли. От слез. От взглядов этих… – сомкнув веки, откинула голову на подушку. Тяжело перевела дыхание. – Слава, мама, папа – они умирают от своего чувства горя. Мне же приходится справляться самой, словно мои чувства, моя трагедия – равносильны их. – Посмотрела на брата, в поисках поддержки. – Серый, разве моя боль не смертельнее? Я – мать. Я погибаю с каждым своим ребенком.

Кивнул, неспособный на что-то большее. Взял за руку. Ему ничего не стоило, а ей – было необходимо. Сжала его ладонь изо всех сил и, наконец, заплакала.

– Обещай, что женишься и заведешь детей, – после слез на сухих губах сестры появилась слабая улыбка. – А я обещаю любыми путями подружиться с твоей женой, чтобы она разрешала мне возиться с племянниками.

Град никогда никому ничего не обещал. И в этот раз промолчал, зная, что сестра не станет требовать словесных клятв.

– Где твой муж?

– Ты же знаешь Славу. Ему тяжело. Я просила его побыть у матери. Славе нужна поддержка, а я – не вариант сейчас.

«А я разве вариант для тебя?»

Смотрел же на нее… Слушал.

Но мысли стали укладываться в совершенно другую плоскость. Вспомнилась вдруг эта проклятая Кузнецова! Хуже всего, что без пошлости и какой-то подобной озабоченности. Лицо ее встало перед глазами. Не понимал, почему. В тот момент просто так получилось. Сердце в груди загремело, толкая дремучую, словно китайская грамота, религию. Чего оно хотело? На какие действия провоцировало?

Не принимал. Не слушал. Занято.

"Сука…"

Абсурднее всего было то, что он мыслями об этой заразной плюшке столько часов намотал, сколько не лицезрел ее в реальности. Ведь не видел ее пару недель! А до этого, что? Честное слово, смешно вспоминать эти бесконтактные дурацкие встречи.

"Смешно, сука?"

– Хочу сменить обстановку, – решительный тон Леськи прорвался в мутные дебри его сознания. Подвесило нехило. Упустил что-что из ее речей, прежде такого бы не случилось. Ему должно быть стыдно. Особенно в свете последних событий. – В Киев поеду, мне в «Home Continental» давно место предлагали. Слава не будет против, и ему работу найдем – специальность у него востребованная. Ты как считаешь?

Чуть сжал ее пальцы.

– Езжай, конечно.

Лицо Леськи прояснилось, будто она крайне нуждалась в его одобрении. В глазах вместе со слезами проступила робкая надежда.

– Все… наладится?

– Все наладится.

Заглянула медсестра, и Сергею минут двадцать пришлось слоняться в коридоре. Из других палат доносились крики, писк и кряхтение младенцев. Только за Леськиной дверью стояла тишина.

Как-никак, это угнетало даже каменного Града.

Позже, глубокой ночью, когда он бесцельно пялился на открывающийся из окна вид больничного двора, Алеся проснулась и снова долго плакала. Обнять ее не получалось. Ей пока не разрешали подниматься на ноги. Да и опасался он ненароком ей навредить. Сжимал пальцы, гладил по голове. Только слов для нее так и не нашел.

***

Мать с отцом потеряли к нему интерес. В доме поселилась угрюмая тишина. Без острой надобности не показывалась даже прислуга. Все затаились по своим углам.

Граду не спалось несколько ночей подряд. Сдавшись, вытаскивал из глубины своей холодной души какое-то подобие эмоций и чувств.

Сбежавшие дети поют и смеются,

Танец заводят, кружат хоровод.

Над осью земной белая карусель

Завершает дежурный дневной переход.

Новая девочка в розовом платье

Ищет глазами знакомую стать.

Нет, ей не страшно и  не тоскливо.

Мир незнакомый уж ею любим.

За руку девочку берет мальчуган.

Веселый и смелый,

Он из банды смутьян.

В прошлом году они спутали звезды,

Долго же Богу их пришлось разбирать.

Идут и воркуют,

Это для них долгожданная встреча.

Схожи у двоицы губы и нос,

А еще отцовский светлых кудрей скос.

С севера сада пару встречает крайне серьезный школяр.

Младшей сестре он дарует три леденца и бирюзовый шар.

Дети не плачут

И не тоскуют.

Некогда детям скучать по Земле.

В мире своем они реки рисуют,

Травы и косы, молочные горы.

Смехом звеня, ставят в небе новые звезды.

Лишь с приходом ночным

К Богу приходит долгожданный покой.

Тихо в раю,

Дети все спят.

В путах Морфея с каждым младенцем спит мать.

***

– Хорошо, что ты спустился. Мы в церковь едем.

Сдвинув козырек, Серега глянул отцу в лицо.

– У меня дела.

– Какие еще дела? – едва не задохнулся негодованием.

Недолго же длилось спокойствие.

– В семье горе – у него дела! Нужно службу заказать, помолиться.

– Я потом, дома помолюсь, – соврал, глядя отцу прямо в глаза.

Николай Иванович приложил усилия, чтобы соединить внешний вид Сергея и его слова воедино. Джинсы эти подранные, футболку с черепом и воронами, торчащий набекрень козырек бейсболки, взгляд пустой. Помолится? Он, совершенно точно, и креститься-то не умеет. Да и словарный запас далек от библейского, как Пномпень от Вифлеема! Привык жаргонами да матами изъясняться.

– Что ты за ирод, твою ж… – скрипнул зубами. Оглянулся на дверь, убеждаясь, что жена еще не спустилась. – Хоть вид сделай, что тебе не безразлично! Тебя же учили смотреть собеседнику в глаза, отражать реакции, проявлять сопереживания… Ты же лучше меня знаешь, как действовать! Потрудись хоть что-то сделать для матери, – осознал, что не дышит, когда речь из-за недостатка кислорода резко оборвалась. Ослабляя галстук, вдохнул. – И сестры, – добавил хрипло.

Вот только направить «ирода» на путь праведный уж целую вечность являлось невыполнимой задачей.

– Бать, что угодно, но в церковь не зайду. Меня там выворачивает.

– Потому что ты чертяка!

– Коля, прекрати немедленно, – подоспела-таки незаметно мать. – Сколько можно оскорблять мальчика? Ну, не хочет, пусть не едет. Не всем комфортно находиться в церкви, и это никакой не приговор! Чертяка… Господи, прости. Думай, что говоришь, Коля!

– Я не понимаю, почему ты вечно ему потакаешь? «Мальчику» с его грешками к Богу не помешает!

– Коля, мне сейчас совсем не до споров, – информировала категорично. – Чтобы молиться, не обязательно ходить в церковь.

– Мыслишь прямо как твой сынок. А я думаю, откуда это у него?

– Кроме того, – с нажимом добавила Валентина Алексеевна. – Кто-то должен поехать в Алесину квартиру, там рабочие приедут, чтобы заняться демонтажем мебели.

– Отец Давид каждый раз спрашивает, почему Сергей не появляется. Не сбился ли с пути, не загубил ли душу… – продолжал гнуть свою линию отец. – Стыдно в глаза ему смотреть!

– Естественно, спрашивает. Ему же обо мне давно донесли твои разлюбезные соседи и друзья, вот он и жаждет подробностей из первых уст, – ухмыльнулся Серега.

И правильно он, Николай Иванович, заметил – вид, как у чертяки!

– Так я ему и расскажу. Пусть помолится о твоей грешной душе.

– Фотографию мою возьми, чтобы наверняка, – подкинул идею отпрыск. – А воду он заряжает? Ты тару приготовил? Будем умываться и чай заваривать.

– Освящает! Это тебе не Кашпировский.

– Это еще кто? Хотя лучше не рассказывай. Я и без того в аху… крайне удивлен.

Крутанувшись на мысках сверкающих темно-коричневых туфель, Николай Иванович дернул лацканы пиджака и принялся застегивать пуговицы.

– Где Слава? Который уже час?

– Я здесь.

Леськин муж резво сбежал со второго этажа. У Сереги возникло подозрение, что он стоял за углом от лестницы и ждал окончания семейного консилиума.

– Тогда по коням, – выдал отец машинально затертое и полушутливое выражение. – А ты рабочими займись, – бросил Сереге связку ключей. – И чтобы без глупостей, а то я тебя…

Пришлось звонить старику-доценту и переносить встречу. Тот новость воспринял не слишком позитивно. Задобрил его, скинув на карту аванс.  После чего старик пообещал закончить первый раздел, из-за которого мать съела ему мозги, к среде.

Наяривали то Карп, то Бык. Звали на пиво и поговорить. Град отмахнулся, не вдаваясь в подробности. Мол, дома проблемы небольшие образовались, нужно помочь. Звучало, видимо, не очень правдоподобно. Карп потерял нить разговора и что-то промямлил о предстоящем землетрясении, который день о нем трубили по телевизору. Бык отключился, даже не попрощавшись.

Пока ходил по разнесенной на дощечки детской комнате, думал о том, что, на самом деле, никто другой, кроме него, не мог заняться этим вопросом. Морально никто из членов их семьи не был готов. Так на кой черт отец метал бисер, создавая вокруг его сволочной персоны никому не нужный ажиотаж?

[1] Памятник дюку (герцогу) де Ришельё в Одессе (также известен как бронзовый дюк) – бронзовый монумент в полный рост, посвящённый Арману Эмманюэлю дю Плесси, герцогу де Ришельё, открыт в 1828 году. Первый памятник, установленный в Одессе.

[2] Триггер (англ. trigger) в значении существительного «собачка, защёлка, спусковой крючок – в общем смысле, приводящий нечто в действие элемент»; в значении глагола «приводить в действие».

6

Она все-таки заболела.

Не успела сделать аварийный вдох. Не успела разбежаться. Без подготовки сиганула в неизведанную ледяную бездну. И зависла в этой пустоте, изнывая от холода.

Душу сковало беспросветное уныние. Ничего ей не хотелось, ничто не вызывало бывалый интерес.

Алина отпаивала чаями с травами, имбирем и медом, закармливала малиновым вареньем, по настоянию бабушки растирала водкой. Ника поначалу пыталась возражать, что все эти народные рецепты бесполезны и отчасти даже вредны. Однако, устав от суетливого беспокойства, которое выказывала старшая сестра, быстро сдалась и послушно приступила к выполнению ее указаний и предписаний. Лишь бы скорее отвоевать обратно свое личное пространство.

– Что ж ты такая кислая? Температуры нет… А может, еще чаю выпей?

– Аля, пожалуйста, успокойся. Меня уже тошнит от пряностей, сладостей и паров алкоголя, – отбрасывая одеяло, проворчала Доминика. – Дима тебе столько названивает… Займись лучше им.

– Ты болеешь, а я к Диме поеду? И речи быть не может.

– Я уже не болею, – возразила бодрее, чем себя ощущала. – Вот, поднимаюсь! Возьмусь за задания, которые принесла Катюха.

Оказавшись на ногах, тут же почувствовала головокружение. И все-таки, превозмогая слабость, под дерганые порывы сестры заправила постель. Переоделась из пижамы в домашний костюм и уселась за письменный стол.

– Правда, Аль. Суббота же… – разложив книги и тетради, постаралась вникнуть в смысл первого вопроса к семинару по философии. – Иди уже.

– Я так сильно тебе надоела?

– Не только мне. Руся вон даже домой поехала, чтобы не видеть твое безумное лицо.

– Руся – предательница.

Усевшись на соседний стул, Алина ненадолго притихла.

– Перестань меня сканировать.

– Выпей хотя бы бульон.… И я уйду, – встретив изумленный взгляд, поспешила уточнить: – На два часа.

– Боже, я тебя ненавижу, – засмеялась Ника.

И все-таки позволила сестре усадить себя за маленький обеденный стол в конце комнаты.

– Когда нам будет за тридцать, я с тобой вообще никаких контактов не буду поддерживать.

– Почему именно тогда?

– Чтобы ты не позорила меня перед моими детьми, – буркнула, отламывая от ломтика хлеба небольшой кусочек.

– Ха-ха, – посмеялась Аля. – Не надейся, что от меня будет легко избавиться. Так что, советую с детьми не спешить.

– Я сказала, за тридцать. Какая уж спешка?

– Ну, это как посмотреть… Некоторые и в сорок не решаются на первенца.

– Наша мама, как медик, против таких крайностей.

– Наша мама, как медик, за обдуманное материнство.

– Ну, все, отвянь, – шикнула Доминика. – Не понимаю, зачем нам это обсуждать? Я просто так сказала, а ты прицепилась… Некоторые и в восемнадцать рожают.

– Боже упаси! – всполошилась старшая сестра. – Меня удар хватит! Да и папу… И что ты там собираешь?

– Убираю жир, – сосредоточенно вылавливала плавающие в чаше желтые кляксы.

– Какой жир в бульоне?

– Это домашняя курица!

– Это второй бульон!

– У меня толстые ляжки!

– У тебя вавка в голове!

Для наглядности постучала по лбу кулаком. Этого хватило, чтобы Ника обиделась.

– Я сейчас вообще не буду есть.

– Тогда я остаюсь.

– Шантажистка.

– Кто бы говорил!

Прожевав хлеб, Ника сделала осторожный глоток бульона. Вкус ей понравился, и аппетит неожиданно проснулся.

– Я тут одну статью на днях читала. Симптомы, прям как у тебя… – прожевала хлеб. – Тебе совершенно точно пора рожать!

Алина неприлично громко захохотала.

– Какие чудные статьи ты читаешь. Научные исследования?

– Ага, из «Космополитен».

– Да ладно? – снова рассмеялась Аля.

– Ты как предохраняешься? А то там сказано, что ППА[1] оставляет чувство неудовлетворения обоим партнерам.

– Я принимаю таблетки. Стой, ты знаешь, что такое ППА?

– Из-за этого ты раздражительная. Из-за таблеток, в смысле, – выдала Ника новую информацию с набитым ртом. – Уже знаю, гуглила это ППА.

– Ты поняла, что это ненадежно? – тут же включилась Аля. – Самый фиговый метод контрацепции. Подожди, у меня где-то брошюры были. Мама дала, я девчонкам привозила.

Порывшись в небольшой картонной коробке, выложила на поверхность столика несколько цветных книжек.

– Фу! Что за гадость? Я же ем!

– Это сперматозоиды.

– Я знаю, что это сперматозоиды.

– Зачем тогда спрашиваешь?

– Машинально, – скривившись, ответила Ника, и они вместе захохотали.

Когда же Алина, наконец, ушла, Доминике совершенно неожиданно сделалось очень грустно. Не отдавая отчета причинам своей тоски, она даже тихонько поплакала. Только легче, как обычно случалось, не стало.

Уставившись невидящим взглядом в окно, разобрала все, что в душе накопилось. Переезд, смена обстановки, адаптация в социуме, яркие впечатления, новые знакомства, этот проклятый Градский… Он не предпринимал никаких попыток с ней поговорить. Он ее, в принципе, не замечал. До той злополучной встречи в парке ловила его взгляды в коридорах, в столовой, на лестнице: по вторникам и четвергам их группа на вторую пару из двести пятой в сто двенадцатую спускалась, а Никина – поднималась. Пока мимо его широкой фигуры протиснется, чувствовала, что смотрит, бесцеремонно и сосредоточенно изучая. Непонятно, чего хотел добиться этими взглядами? То ли изъяны выискивал, то ли просто смутить пытался…

После парка – ничего. А еще дружить предлагал… Верно она поступила, что отказала.

Вот только… Предчувствовала, что точка еще не поставлена. Боялась того, что еще может произойти. По-настоящему боялась.

Что же ей в таком случае делать?

Внутри притаилось незнакомое пульсирующее чувство, которое Доминика не рискнула доставать из-под завалов других эмоций.

Тормознула себя.

Снова взялась за учебный материал, хоть концентрироваться получалось с большим трудом.

***

Ее организм оказался способным существовать на автопилоте. Невиданная хворь отступила. Удавалось улыбаться и смеяться, разговаривать с сестрами и новообретенными приятелями, ходить на лекции и репетиции КВНщиков.

С учебой проблем не возникало. По правде, ей не хватало той нагрузки, что у них установилась с начала семестра. Последние два года Доминика только и делала, что готовилась к поступлению в ВУЗ, поэтому материал был не просто знаком ей. Многое из конспектов сестер знала наизусть. Минус вылез неожиданно – ей некуда было девать энергию. Зависала в мирах художественной литературы, а все равно чего-то не хватало.

Немного отвлекали репетиции команды КВН. Там Ника и выкладывала весь потенциал, который не использовался ею в реальной жизни. В юмористических постановках легко превращалась в самоуверенную и пылкую кокетку. Красивый костюм, яркий макияж, полумрак в зале – пела, танцевала, охотно примеряла различные маски.

Вот бы ей в реальности набраться смелости… Подойти к нему и извиниться.

Конфликт вроде как разрешился. С ее стороны больше не требовалось никаких действий. А отчего-то стало вдруг сложно бездействовать. Невыносимо.

Доминику Кузнецову заметили после первого же выступления. Некоторые даже заявили, что она ошиблась с выбором специальности. Ника же ответила, что в будущем непременно станет самым творческим бухгалтером.  При этом у нее всегда будет уверенность в завтрашнем дне.

Резко стали появляться друзья. Даже те, кто постарше курсом, встречая ее в универе или общаге, отпускали комментарии на подобие: «О, привет, малая! Я тебя запомнил».

Ника участвовала во всех культурно-художественных мероприятиях школы. Но там правила были строже, цензура выше и тематическая направленность чаще всего с каким-то благородным посылом. В университете же она встретила большую свободу действий и возможностей.

Ее одну, из всех первокурсников, внесли в список на выездные соревнования Южной Лиги КВН. И постепенно роли, сценарий и репетиции стали занимать больше места в голове, чем учеба. На занятиях чаще всего «выезжала» по наработанной базе, но совсем, конечно, не пускала на самотек. Порой и ночами приходилось что-то писать, доучивать, готовить доклад.

Все складывалось более чем прекрасно. Ее совсем уже не волновало, что для Градского она перестала существовать.

– Ник, – окликнула Алина на входе во двор университета. – Смотри.

– Что? –  отрешенно проследила за взглядом сестры. Глаза слипались, казалось, так и уснет на ходу. – А-а, да… Валентина Алексеевна, преподаватель философии.

– Градская, – с нажимом добавила Аля. – Мать твоего Града.

У нее, никак иначе, проклюнулся дар раскапывать то, что Доминике только-только удалось похоронить в воспоминаниях. До этого же молчала, словом о нем не обмолвилась! Только наблюдала за Никой больше обычного. Спрашивала, все ли у нее хорошо. Окликала по имени и замирала взглядом. Заглядывала в монитор, когда она копалась в сети. Казалось, интересовалась всем. О снах даже спрашивала, мол, она, Ника, полночи разговаривала. Чего, конечно, не могло быть! Откуда?

– Вот, что ты мелешь? Какой "мой"? – щеки и уши внезапно обдало жаром. – Не мой он.

– Чтобы ты понимала, как они живут… Видишь, кто ее привез? На какой машине?

– Ну, кто? Муж? Что здесь такого? Ты забыла, что мы опаздываем?

– Не муж это, а личный водитель. Привозит и ждет, пока она душу отведет, философствуя. Любит Градская свободные уши. А студенты – народ хоть и неблагодарный, зато – слушатель безропотный. Муж ее, отец Града, известный в городе бизнесмен. Наверное, дома перед ним по струнке ходит, а здесь строит из себя независимую глубокомыслящую личность.

– По-моему, она неплохая. И семинары у нее интересные.

– Неплохая.

– Наличие денег – еще не порок.

– Ну, смотри тогда дальше. Вот и сам Градский.

Во двор на большой скорости, провоцируя порыв воздуха и ажиотаж среди студентов, влетел желтый спорткар. Мотор с тихим урчанием стих, оставляя бьющую басами музыку. Градский открыл дверь, чтобы покинуть салон, и нецензурный афроамериканский речитатив заполнил всю стоянку.

Ника повторно покраснела.

Отец Кузнецовых мимо такого безобразия бы не прошел. А тут, будто в порядке вещей! Преподаватели и сотрудники университета лишь бросали недовольные взгляды в сторону злостного нарушителя порядка и спешно семенили к корпусу.

Градский улыбался.

У него все было хорошо. Он, конечно же, от ее отказа руки на себя не наложил и уж точно не печалился.

«Гад гадом!»

– Сама подумай, насколько у него пресыщенная жизнь.

– А зачем мне об этом думать? – окончательно рассердилась Доминика. – Мне все равно!

***

В один из холодных октябрьских вечеров, когда она во второй раз появилась у Карпа, заметила Сергея в компании незнакомой девушки.

Старалась не мозолить глазами его профиль. Он-то ее в упор не замечал. Значит, и ей не стоило.

Контроль и сопротивление – процессы, на которых Ника всецело сосредоточилась. И без Града хватало, за кем с интересом наблюдать. Совсем рядом с ней молодежь дурачилась, выполняя нелепые задания друг друга. Чуть дальше несколько парней, оккупировав систему караоке, горланили песни Круга. Группа девушек умудрялась под это танцевать.

Ника бы и сама с удовольствием присоединилась к поющим. Только вне сцены ей больше нравилось петь под гитару.

Когда подошел Стас Закревич, испытала невыразимую досаду. Он у нее с некоторых пор вызывал очевидное неприятие. Отвечала на его вопросы сдержанно и вежливо, но без особого энтузиазма.

– Ты что одна?

– С Алей и Русей.

– Мм, и где же они? – озираясь по сторонам, спросил Стас.

– В туалете,  – без обиняков ответила Ника. – Скоро придут.

– Я думал, вы, девочки, в туалет все вместе ходите, – заметил он, назойливо мозоля глазами вышивку на ее шерстяном платье.

– Не всегда.

Оглядывая помещение, помимо воли застопорилась на широкой спине Градского. В груди что-то мгновенно защемило.

– Это ручная работа? Кто вышивал?

Натянуто улыбнулась своему собеседнику.

– Бабушка.

Его брови чуть приподнялись. Показалось даже, что сейчас рассмеется… Но нет, он этого не сделал.

– Круто.

Возникла пауза, во время которой Доминика испытала какое-то совсем уж неприятное смущение. Не нравилось ей, когда Закревич ее так пристально разглядывал.

С неосознанной тоской провожала взглядом направляющегося к двери Града.

«Вернется же?»

«Хоть бы вернулся…»

– Куда ты все время смотришь? – обернувшись, проследил направление.

– Руся с Алей вернулись. Знаки мне подают, что скоро уходим, – быстро нашлась Ника. – А ты, я слышала, в баскетбольной команде?

– Справки обо мне наводила, – усмехнулся.

– Вовсе нет, – искренне возмутилась Ника. – Мы, когда на прошлой неделе в столовой встретились, Катька между делом обмолвилась.

– Да ладно, прекращай отмазываться. Не вижу в этом ничего позорного. Я о тебе тоже спрашивал.

– Но я не спрашивала.

– Ладно-ладно, – и засмеялся.

Не терпелось, конечно, донести до его ума, что она не юлит, но, вроде как, глупо было упорно настаивать, когда он тему закрыл. Заглушив вспыхнувшее раздражение, решила, что впредь постарается с ним меньше общаться.

– Может, на игру придешь?

– Когда? – спросила из вежливости.

– Во вторник.

– Посмотрим, – сделала вид, что задумалась. – Если получится.

Закревича такой ответ не устроил.

– Если получится? А почему должно не получиться?

– У меня, знаешь ли, тоже своя жизнь, – не сдержала сарказма.

Вздохнув, выглянула из-за его плеча. Обнаружив Града на прежнем месте, неожиданно для самой себя столкнулась с радостным душевным волнением.

– Что это значит?

– Репетицию могут поставить.

– Я и забыл, что ты звезда.

– Это типа насмешка?

– Нет, ты на сцене классно смотришься. Вообще, ты везде классно смотришься. И все у тебя круто получается, – заверил Закревич, нахально охаживая ее взглядом.

Ника поморщилась. Не хватало только, чтобы он решил, что она действительно ему интересна.

– Устала?

– Ну да, немного.

– Хочешь, я тебя в общагу отвезу? Или ты ждешь кого-то особенного?

– В смысле?

– Слышал, у Града на тебя виды были, – у Ники внутри все похолодело и задрожало. – Типа он к тебе в общагу приходил, под окнами орал, скандалил…

– Не приходил он ко мне, – бурно возразила, ощущая, как на щеках проступает румянец. – Мы в парке встретились, он проводил меня. Один раз. Ничего серьезного.

Виды у Града на нее…  Она ночами спать не может! У нее мир с ног на голову перевернулся – обратно никак! А у него виды… Пусть на девок своих виды имеет!

– Так я тебя подброшу?

– Что?

– Я подброшу тебя?

Девица, с которой Град разговаривал, забросила ему на плечо сначала одну руку. Потом вторую. Когда ладонь Сергея медленно скользнула ниже ее спины, она привстала на носочки и приблизила к нему свое лицо. Поцелуй получился коротким, но явно с языком. Девица его и после несколько раз лизнула по губам.

Ника словно в дурном сне оказалась. Все вокруг сделалось мутным и неприятным. Кто-то рванул цепь ее самоконтроля. Звенья с грохотом разлетелись по периметру помещения – собрать уже нереально. Затылок Града дернулся. Голова повернулась вбок. Никакими словами не оправдала бы то, как отчаянно она начала молиться, чтобы он завершил движение – посмотрел на нее. Казалось, вот-вот – еще мгновение, еще секунда… Дыхание Доминики задержалось. Сердце замерло. Все системы прекратили работу.

«Давай же…»

«Давай…»

Градский склонился к Карпу и что-то ему сказал. А потом, подхватив висевшую на нем девицу, поднялся с ней наверх.

Уронив взгляд, Ника в замешательстве уставилась на носки своих ботинок. Одним махом выдохнула воздух, который застрял в легких. Сглотнула. Оглянулась по сторонам. Всем, кроме нее, было весело и хорошо.

– Пойдем танцевать?

Рассеянно посмотрела на Закревича. Она ведь даже не заметила, когда заиграла медленная композиция. О том, что он рядом стоит, и вовсе забыла!

– Прости, Стасик. Кузя обещала мне, – влез между ними Карп.

Обещала? Может, когда-то давно? В любом случае, ей было совершенно безразлично, с кем из них танцевать. В свою очередь, извинившись перед Закревичем, пошла с Карповым.

Звучал саундтрек из какого-то старого криминального фильма. Красивое итальянское соло о несчастливой любви. Ника, как ни старалась, не могла вспомнить, откуда обладает этой информацией, если не припоминает ни имени исполнительницы, ни названия песни. Нужно было чем-то забить мысли, чтобы не думать о другом. Нужно было дышать. Нужно было… Не хотелось, чтобы кто-то расспрашивал, почему она вдруг скисла. Хотелось почему-то умереть…

***

Знал, что она пришла. Карп предупредил: «Кузя в здании». Причем звучало это объявление равносильно впечатляющему «Работает ОМОН!». Смотрел Карп на нее, в отличие от него, без ограничителей – долго и откровенно.

– Зачет малой. Красивая.

Все косы твои, все бантики, все прядь золотых волос,

На блузке витые кантики, да милый курносый нос…

Репертуар Круга никогда не казался Сереге сопливым. Раньше даже не замечал в текстах бабского присутствия. Почему сейчас, слушая орущих басом пьяных козлов, он представлял эту неуравновешенную мартышку? Кузя все испортила. Все на свете испоганила.

– Выйдем, покурим, – толкнул Макса в плечо.

Сам, конечно же, не смотрел на нее. Он и без того не в лучшей кондиции. Пьяный. Залип бы на ней, чувствовал. А там и до глупостей недалеко… От одного знания, что она пришла, тело онемело, а сердце ожило. В голове загудело от дурацких мыслей.

На заднем крыльце курили две томные девицы. Перекинулись парой фраз, пока дымили. Промерзнув, вернулись вместе в подвал.

– Закревич уже полчаса Кузю окучивает, – выбил новым сообщением из строя Карп.

По фигу! Он не собирался реагировать. Ему до нее не должно быть никакого дела.

«Бл*дь…»

– Она… одна?

– Ну, я же говорю, с Закревичем.

– Сука, Карп… Аля, Руся? Где?

– Не вижу их.

В груди что-то колом встало.

– Она с ним… Она с ним охотно общается? Или он… пристает?

– Ну да, охотно, – в очередной раз стрельнув взглядом через зал, ответил Макс. – Улыбается, что-то рассказывает…

– Выйдем.

– Ну, куда опять? Холод собачий.

Поплелся следом, конечно. На крыльце уставился на Града.

– Там, внутри, мне показалось… – не решился закончить.

Вслух произносить побоялся. Лепить в одно предложение Града, девчонку и что-то вроде слова «нравится» язык не поворачивался. Хотя чувствовал, что-то такое между ними было.

Серега усмехнулся и сделал глубокую затяжку. Чуть закидывая голову, медленно выдохнул дым. Обратно усмехнулся.

– Тебе показалось.

Карп поежился, засовывая руки в карманы джинсов. Холод такой стоял, что ему и курить не хотелось.

– Как знаешь, – отозвался тихо.

Серегу от нее таращило в тот вечер, после парка. Карп отчетливо запомнил выплеснутое пьяным Градским признание: «Кузя – сахарная плюшка. Кузю трогать нельзя. Видеть ее не хочу. Сучка».

И не смотрел. Макс отметил, что сама Кузнецова в их сторону частенько поглядывает. Серега же данное себе слово держал.

[1] ППА – прерванный половой акт.

7

Начались настоящие игры в прятки. Теперь и она избегала смотреть в его сторону. Никаких вечеринок у Карпа. Из сто двенадцатой в двести пятую – по отдаленному лестничному пролету. Приятным бонусом послужил буфет: по пути забегала за кофе. С новым ритмом жизни и приходом первых суровых холодов он ей стал необходим.

Прошло два месяца учебы, а Доминика по-прежнему не имела представления, что с ней происходит. Почему банальная адаптация настолько затянулась? Нет, со стороны создавалось впечатление, что она заняла свое место в обществе. Вот только саму Нику не покидало ощущение, что она – это вовсе не она.

Из-за орущей в помещении музыки телефонный звонок удалось принять только благодаря виброрежиму.

– Ника, ну, ты где? Видела, который час? – сходу зарядила Аля.

– Я с ребятами в клубе, – хоть и кричала в динамик наушников, сама слабо слышала собственный голос.

Свернув в длинный коридор, отыскала глазами табличку дамской уборной.

– Кто тебя туда впустил? Они там совсем оборзели? Никаких законов не соблюдают?

Огляделась. Не обнаружила ни души. Даже дверцы всех кабинок оказались распахнутыми, что редкость для подобного рода заведений.

– Обыкновенно впустили. Паспорт даже не спрашивали. Наверное, я выгляжу достаточно взрослой, – придирчиво проинспектировала свое отражение в зеркале.

Короткое темно-синее платье с квадратным декольте сидело практически идеально. Бедра, конечно, выделялись, но сейчас она бы их широкими не назвала. И ноги, обтянутые тончайшим темным капроном, лично ей очень нравились.

Сжав руками талию, Ника с довольным видом состроила своему отражению забавную рожицу.

– Алло? Алло?

– Все еще тут.

– Ты как в общежитие попадешь, взрослая? Отбой меньше чем через час! Что ты вытворяешь?

– Не волнуйся, Аля. Я с ребятами, – повторила, взбивая рукой волосы. Тронула пальцем темное пятно отбившейся под нижним веком туши. – Катюха со мной, Ромыч, Костик, Антоха, Кукушка… И я не пью!

– Ника, мне все равно не нравится эта затея…

– А когда тебе что нравится? – остановила увещевания сестры. – Мы выиграли кубок Южной Лиги. Можно мне порадоваться?

– Слишком часто ты стала радоваться вне дома.

– Такая жизнь, мамаша. Дети вырастают.

Отключив телефон, замерла перед зеркалом. Пожалела, что последние слова прозвучали слишком грубо.

Неожиданно стало невыразимо трудно давить внутри себя эмоции.

«Ну, что я здесь забыла?»

Не получалось веселиться. Тянуло домой. К маме с папой… А еще лучше – в деревню к бабушке. Наесться до отвала пирогов, дочитать начатую книгу и выспаться.

Денег не было. От полученной «за Лигу» премии оставались гроши.

«Эх, ты…»

«Лучше бы свитер себе купила…»

Дверь открылась, впуская резкие потоки воздуха и шума. Захлопнулась – почти та же тишина. Из нового – только пытливые взгляды шагнувших в помещение девушек. Внимание, к счастью, оказалось временным. Практически сразу они потеряли к Кузнецовой интерес. Цокот каблуков перенес их к зеркалам, где они, поправляя макияж, занялись обыкновенной трескотней.

На обратном пути, проталкиваясь через плотный поток хаотично движущихся человеческих тел, Доминика старалась ни с кем не встречаться взглядом. В прошлый раз убедилась, что это может быть неверно истолковано.

– Ники, ну, ты где пропадаешь?

– Да так, разминала ноги.

– И что без меня?

Ромка Черниченко поднялся, чтобы впустить Нику обратно за стол. В какой-то момент сместил позицию, соприкасаясь с ее бедрами своими. Она сильно смутилась от подобной близости, но попыталась это скрыть.

– Хорошо, что без тебя, – с широченной улыбкой заметил Костик.

Как только Доминика присела на диван, к уху ее прижалась губами Катя Уварова.

– Не проворонь Ромчика. Классный экземпляр!

Машинально посмотрела в сторону «экземпляра». Черниченко, словно ощутив возникшее любопытство, поймал ее взгляд. Без привычной улыбки, и от этой его серьезности Нике сделалось еще более неловко.

Классный он, не поспоришь. Высокий и симпатичный. Любил пошутить и посмеяться. В команде – генератор идей, а в реальности – хорошего настроения. Но… Нику Рома не интересовал.

На максимум изматывали мысли о другом человеке. Внутри сидело странное напряжение: тугая пружина, которую приходилось постоянно держать сжатой.

И она держала.

– Обо мне задумалась, красотка?

Когда Ромка склонился ближе, мозгу пришлось отдавать дополнительные команды, чтобы инстинктивно не отпрянуть.

– Всенепременно.

– Смотрю, прям из реальности выпала.

– Склонило в сон, Ромчик.

– Вот так, значит? – состроил обиженную мину.

Отсветила ему улыбкой, хотя душевное состояние скатилось к нижнему уровню уныния.

– Ага.

– Бессердечная.

– Да кто сейчас сердечный, Ром? Людей не осталось, одни притворщики.

– Я сердечный, – горячо возразил Черниченко. – То есть душевный. Вот сейчас бухаю с горя, что ты меня не любишь.

Ника фыркнула.

– Разве с горя бухают? Бухают абсолютно все по-дурости, только причины выдумывают разные.

– Так говоришь только потому, что сама никогда не напивалась. Вот попробуешь… – толкнул к ней рюмку с янтарной жидкостью.

– Увольте, – брезгливо поморщилась. – Обезьянничайте сами.

– Ну-с, как изволите, императрица.

***

Утром Нику ждала заслуженная проповедь от разъяренной Алины.

– Ты где, черт возьми, ночевала? Я чуть с ума не сошла!

Скинув сапоги и куртку, прошлепала мимо взлохмаченной сестры к своей кровати.

– Ну, что ты начинаешь? На ровном месте… – вздохнула. – У Кати, где же еще… Я предупреждала.

– Ты сказала: «Возможно, останусь». Я ответила: «Нет», – сердито воспроизвела их недавний диалог Аля.

Под эти громкие возгласы проснулась Руслана. Оторвала голову от подушки. Приоткрыв один глаз, опытным путем оценила накал конфликта.

– Опять? – фыркнула, отбрасывая с лица спутанные волосы. – Уварова – нормальная девчонка, Аль. Что смертельного? – поддержала младшую.

– А то, что рано ей еще по подружкам ночевать.

– Ну, что ты начинаешь? – повторила недавнюю фразу Ники. – Ты в семнадцать уже у Димки ночевала.

Это замечание Алина бессовестно пропустила мимо ушей.

– А если бы с тобой что-то случилось в этом клубе? С вами обеими? – снова уставилась на Нику в упор. – Девчонок насилуют, убивают, продают в рабство! Бывать в таких заведениях опасно!

Тяжко вздохнув, «младшенькая» закатила глаза. Молча начала раздеваться. Потянув вниз замок молнии, сдернула через голову платье. Стянула колготки. Сбросила лифчик и трусы.

– Что ты молчишь?

Облачившись в теплую пижаму, Доминика, наконец, испытала долгожданное удовлетворение и комфорт.

– Я не собираюсь с тобой дискуссировать. Бесполезно.

– Даже так? – с обидой возмутилась Алина. – Тогда не будем распыляться. Просто прими к сведению, дорогая моя, еще одна такая вылазка, и я звоню маме.

– Прекрасно, – сухо согласилась Ника.

Опустившись на кровать, задернула штору, которую они смастерили в начале семестра, предполагая, что Руслане и Алине придется засиживаться с заданиями допоздна. Плотное бордовое полотно тянулось вдоль боковой стороны постели от шифоньера к окну. Учитывая книжные полки, которые висели над кроватью, в укромном уголке Ники, независимо от освещения, устанавливался уютный приглушенный полумрак.

Она никого не хотела видеть! И думать о чем-то уже просто не хватало сил. Ей бы вернуться в прошлое, на пару месяцев назад…

***

В следующие выходные Доминика осталась в общежитии одна. Старшие сестры поехали домой еще в четверг вечером, чтобы за пятничный рабочий день успеть решить свои дела. Руся получала паспорт для предстоящей загранпрактики. А Але необходимо было появиться в районном отделе Государственной Службы Статистики, где она проходила практику, чтобы взять новые данные для курсового проекта. Так как оба случая не терпели отлагательств и требовали личного присутствия, скрепя сердцем, они оставили Нику одну. А если конкретно, сердце болело только у Алины. Руслана, услышав ее указания для «младшенькой», только пальцем у виска покрутила.

Пятница прошла, не выделяясь событиями. Пары, репетиция, прогулка с друзьями, тихий одинокий вечер.

А вот суббота отбилась в памяти Ники на всю жизнь.

Она планировала отоспаться, прибраться в комнате, купить кое-что из продуктов и заняться домашними заданиями. Но за окном свирепствовал такой ветер, что она и за хлебом в ларек не рискнула спуститься. Перебивалась макаронами с соусом и чаем.

В дверь, как назло, постоянно кто-то ломился. Вчера все решили, что Кузнецовы уехали втроем, но утром соседки поймали Нику в кухне. И началось:

– Порошок не одолжишь? У нас закончился, а я уже замочила куртку.

– Масло есть? Мы картоху жарим. Приходи!

– Что ты сидишь здесь одна? Давай кино посмотрим.

– Поможешь с вышкой[1]? Я четвертое задание не могу решить.

– Пойдем в четыреста тридцатую. Там ребята на гитаре играют. Нужна солистка.

К вечеру очередного гостя подмывало послать лесом. Из запланированных дел не выполнила и половины. Выходной – коту под хвост!

– Николя, это я!

– Ну, чтобы ты знала, мой смартфон высвечивает «Уварова», когда ты трезвонишь.

– Да-да! Просто я в приподнятом настроении! Охота куда-то вырваться. Давай?

– Не, – протянула Доминика.

– Не будь такой козой. У меня к тебе предложение, от которого ты просто не сможешь отказаться!

– Да прям…

– Слушай. За городом сегодня устраивают закрытые гонки. Я полазила на сайте стритрейсеров – будет круто! Пойдем.

– Ты гонишь, – простонала Ника. – Погоду на улице видела? Нет, я точно пас. Спать уже ложусь.

– В шесть вечера?

– Полседьмого. У меня был трудный день и трудная неделя.

– Не будь ты занудой, Кузнецова! Молодость в жизни бывает только раз! Потом старой сморщенной клюшкой будешь сидеть со своими пятью котами и отчаянно жалеть!

– Ага, жалеть, что в мохнатом две тысячи одиннадцатом не присутствовала на таком поворотном историческом событии, как гонки!

– В воду глядишь!

– Не обижайся, но я не хочу.

Попыталась смягчить отказ восторгами по поводу новой фотосессии, которую Уварова выставила в сеть пару часов назад.

– Не заговаривай мне зубы. Я все равно очень расстроена, – заныла Катюха. – Пойду одна. Слышишь, мамуля, я одна гулять сегодня буду. Ника меня отфутболила, – повысила голос, чтобы ее слышала безвылазно торчащая в кухне мать.

Ментально Доминика надавала подруге подзатыльников. Ее крайне раздражала привычка той вмешивать в их диалог посторонних. В особенности, родителей.

– Вдруг со мной что-нибудь случится… Тогда ты будешь жалеть, что не пошла?

Стритрейсинг – дьявольские забавы. Атмосфера, которая царила на выбранном организаторами участке улицы, привела Доминику в трепетный ужас. Безумные крики людей, оглушающее рычание моторов, свист покрышек по асфальту, запахи бензина, масла и паленой резины, мощные вибрации воздуха.

У Ники внутри все дрожало.

В моменты, когда автомобили с немыслимой скоростью проносились мимо них, и вовсе подкатывала тошнота, и появлялось головокружение. Зато Катька, шалея от эмоций, подпрыгивала и визжала. Казалось, даже холода не ощущала, несмотря на короткое трикотажное платье и тонкий капрон на ногах. Ника же ежилась и переминалась с ноги на ногу в теплой курточке, джинсах и зимних ботинках.

– Слезь с ограждения. Отойди. Вдруг кто-то не справится с управлением… – пыталась урезонить подругу.

Только, где там! Уварова продолжала вопить и прыгать. Так разошлась, что очередной свой восторг выразила матом.

– Еще долго?

Нике уже дважды звонила Алина. Не принимала вызов, чтобы не говорить ей, где находится. Соврать можно было, только если отойти от орущей толпы. А она боялась потерять Уварову из виду.

– Что?

– Я спрашиваю, когда это закончится?

– А, не знаю… – пожала плечами Катя.

Ответил какой-то парень, вообще им незнакомый.

– Последний заезд. Град всегда заканчивает.

У Кузнецовой внутри все онемело.

– Какой Град? Наш? Сережа? – сама не знала, кому адресует вопрос.

– Наш. Наш, – с восторгом закивала Катька. – Вон он, на старте. Желтая с черными полосами…

Звуки вокруг Ники увеличились во сто крат. Она бы и сама заорала, если бы хватило воздуха.

Не хватит…

Внутри нее все процессы застопорились.

Отступая шаг за шагом, Доминика пятилась назад. Толпа разомкнулась и сомкнулась. И, наконец, она осталась за пределами этого адского безумия.

Брела, не осознавая, куда и зачем. Лишь бы подальше отойти… Не видеть и не слышать.

«Никогда больше…»

Скорость способна убивать. Каким же безумцем нужно было быть, чтобы так глупо рисковать жизнью?

Шагала и шагала, пока не уткнулась расфокусированным взглядом в знакомое лицо.

– Привет, Ника.

– Привет.

***

Все вокруг будто сговорились. Мир сошел с ума. О Кузе говорили, слышал ее имя не меньше трех раз в день. Даже мать завернула, за завтраком вдруг спросила, знаком ли он с младшей Кузнецовой.

«На хр*н надо!»

Какая она умница! Какая молодец! А какая красивая и артистичная!

«Вам что, голову снесло?»

А сам…

Хотел посмотреть на нее. Больше обычного. Прошло довольно много времени, и в сознание прокрался тот самый вопрос… Почувствует ли он что-нибудь при взгляде на Кузю? Рассчитывал, что переборол все эти гормональные выбросы. Конечно, переборол. Но… все еще не решался проверять.

Хорошо, что Кузя в последнее время рядом с ним не светилась. Наверное, скоро он забудет ее лицо. И ее сахарный голосок.

«Долбанная плюшка…»

Забавно будет как-нибудь потом столкнуться с ней и подумать, что она такая же, как все.

После гонок Град снова был пьян. И на взводе. Не было времени, чтобы обрисовывать свои паскудные желания девахе, которой посчастливилось сидеть у него на коленях. Пока она совала свой язык ему в рот, думал о том, как он в ее сунет член.

Придержав руками упругую задницу, поднялся с кресла вместе с ней. Зашагал в сторону лестницы.

Все знали Града и понимали, на какого рода контакт можно рассчитывать. Уговоров и прелюдий не требовалось. Она сняла свитер и лифчик. Охотно позволила трогать свои сиськи. Сама тоже руками под его футболкой шарила. Прижимаясь губами, стонала и что-то надоедливо шелестела.

– Ох, Град… Ты такой большой, Град… Такой твердый…

Поспешил занять ее рот делом, чтобы молчала. И не только для этого, конечно. Ему срочно нужна была разрядка. Вот только волосы ее были не того оттенка, глаза не того цвета. Губы слишком яркие, стоны слишком громкие.

Она все делала не так, как ему хотелось.

Парадоксально. Как будто ему когда-то были важны внешность и техника! Нет, без крайностей. Но все-таки…

Раскрепощенная. Красивая. Все при ней, и все в его распоряжении.

И он, конечно, достиг пика. Но удовлетворение и облегчение длились ничтожное мгновение. Буквально сразу вернулся каменный стояк.

– Хочешь еще? – обрадовалась девушка.

– Хочу.

– Как именно ты хочешь? Как мне лечь?

– На живот.

Впервые задумался: а является ли это на самом деле удовольствием?

Когда Серега вернулся в подвал, объявился Закревич. Почему-то один его вид Града выбил из равновесия.

– Ты чё такой довольный? – спросил Карп, доставая из холодильника и выставляя на стол несколько банок пива.

– Срослось с первокурсницей. Этой Кузнецовой Доминикой. Размякла недотрога. Два месяца цену себе набивала, ломалась, типа я ей не интересен вовсе… А сегодня на гонках ее встретил, она какая-то чумная была. В общагу подвез, ля-ля-тополя… – улыбнулся во весь рот.

Все притихли, ожидая продолжение. И Закревич не подкачал, самодовольным тоном выдал пикантную информацию.

– Сорвал сладкую вишенку.

Градский в самом начале, как услышал ее имя, блокировал все эмоции. Приготовился. Поставил защиту. Но вопреки всему, с последней фразой его точно небесный разряд поразил. Все внутренности сжались в одну жгучую точку. И пульсировала она так, что выбивало ребра.

[1] Высшая математика

8

«Я не верю…»

«Это неправда».

«Она бы не стала…»

«Не верю…»

«*баный, *баный мир!»

Из дома, в прямом смысле слова, сбежал. Наедине с собой столько мыслей культивировал мозг! Многое сам себе простить не мог. И отпустить тоже.

Он не стал бы по ней маяться. Он не стал бы… Она для него – ниже плинтуса. И это никакой не эмоциональный порыв. Все у него, бл*дь, нормально.

– Давай после пар сразу ко мне поедем. Поговорить хочу. Есть проблема.

Сглотнул. Кадык нервно дернулся. Руки сжались в кулаки.

Открывать рот и что-то говорить – последнее, чего ему бы хотелось. Кивнул, выказывая согласие.

– У меня, короче, полная жопа, – не удержал в себе Карп.

А вот он, Град, держал. Хотя никакого удовольствия этот процесс ему не приносил. Да и конечной задачи он, в принципе, не понимал. Просто делал то, к чему успел привыкнуть. Хотя моментами и маячили маниакальные шекспировские сомнения: отпустить – не отпустить. По правде говоря, возникало даже какое-то извращенное любопытство посмотреть, что же случится, если дать себе волю. Он ведь теперь себя не понимал. Он себя, оказывается, и не знал.

Неторопливо следуя по аудитории равнодушным взглядом, на автомате успел проанализировать примерный душевный настрой каждого их присутствующих. Серега их всех мог бы сыграть. А себя? Как понимать?

– Вчера Верка осталась ночевать и…

Сердце с субботы тарабанило. Барахлили все маркеры: температура, кровяное давление, частота пульса. Сон пропал, аппетит ухудшился. В организм попала странная инфекция, которую ему почему-то никак не удавалось отторгнуть.

– Ну знаешь, мы пару раз по-пьяни целовались. Да-да, я тебе не говорил раньше, – оправдывался Карп, как будто Серега выказал хоть какую-то реакцию. – Сейчас говорю. Когда зашло слишком далеко…

Не слушал. Повторить, конечно, мог. Чисто физически, не вдаваясь в смысл. Но полноценно не воспринимал.

Алина Кузнецова влетела в аудиторию за пять минут до звонка. Град встретил ее появление с привычным отчуждением. Внешне. Внутри что-то по касательной дрогнуло.

– Какая же ты свинья, Закревич! – проорала девушка, сбивая на пол все барахло «свиньи». – Мы этого так не оставим! Я сегодня к декану пойду! Пусть весь факультет соберут. Что бы ты, п*дла, перед всеми ответил за свою гнусную клевету! Такие подонки должны быть наказаны.

– Ты чё, больная? Что тебе от меня надо? – подал голос Закревич.

Звучал неубедительно, учитывая то, с какой экспрессией Кузнецова жонглировала его барахлом.

– Как ты, мразь, только посмел такое выдумать? Ника даже на свидание с тобой не соглашалась! Так ты назло решил слухи распустить…

Сердце Градского перестало биться.

Долгая, долгая пауза.

А потом его сердце начало колотиться с сумасшедшей скоростью. Раскаленная кровь понеслась по венам. Горячее дыхание, вразрез внутренней буре, чрезвычайно медленно покинуло до предела расширенные ноздри. Взгляд помутился. Тело налилось тяжестью. Внутри восстали все сознательные и подсознательные инстинкты.

Град не успел отследить собственных эмоциональных реакций и осознать действий. Опрокидывая стул, сорвался с места. Стремительно пересек требуемое расстояние. Одним ударом, включающим в себя всю его ярость и мощь, сбил Закревича на пол. Парты и стулья, образуя сумасшедший грохот, полетели в разные стороны. Кто-то из парней закричал, девчонки практически в унисон запищали.

– Боже мой! Кто-нибудь, остановите его!

Нет, Серега не мог допустить, чтобы его остановили! Ни хр*на!

В его распоряжении находились все необходимые ресурсы: мощь, техническое умение, силовая выносливость. В одно мгновение все это вырвалось из-под контроля. Градским руководила лишь чистая и безжалостная ярость.

– *бать, Град! Хватит! Тормози!

Бил и бил Закревича, словно в конечном итоге намеревался забить ублюдка насмерть. Брызнула кровь, мышечные ткани стали мягкими, появился характерный чавкающий звук.

– Прекратите немедленно!

– Твою мать, Серега! Харэ уже…

– Град, пожалуйста, остановись!

У Карпа ничего не получалось, а никто другой просто не посмел бы остановить Градского.

Выпустил Закревича, лишь когда осознал, что тело того обмякло. Тогда позволил себя оттащить. Судорожно перевел дыхание, но оно все равно осталось учащенным. Проклятое сердце ломало грудную клетку. Эмоции и гормоны, которые он всю свою жизнь теоретически изучал, вошли в сговор и устроили внутри него коренной переворот.

Раньше слышал, что чувства могут разрывать изнутри. Но, как оказалось, и близко не понимал, что это значит. Теперь не знал, как с ними справиться. Каким должен быть алгоритм действий, чтобы не сбросить кожу и не превратиться в зверя?

Содержимое желудка перевернулось и толкнулось вверх. Пришлось несколько раз кряду сглотнуть, чтобы остановить рвотные позывы. Получилось. Но все еще предпринимал попытки вернуть дыханию нормальную ритмичность.

Алина первой бросилась приводить Закревича в сознание. Хлестнула в залитое кровью лицо воду, повернула на бок.

– Давай же, скотина… Ты не имеешь права подыхать.

Очухался. Закашлялся. Простонал и снова закашлялся.

А Градского так и подмывало вернуться и продолжить. И если он все же стал зверем – без разницы. Чудовищем. Бешеным псом, который сорвался с цепи. Любым существом.

– Вас ждут большие проблемы, Сергей, – проскрипел седой хлыщ, ведущий у них курс информационных технологий.

«Положить, нахр*н».

Глянул на старика, как на таракана. Испытал абсолютное безразличие к обещанию, что ему как-то прилетит за содеянное. И не в обычном смысле, к которому он привык. Это гребаное безразличие тоже являлось каким-то яростным. В аудитории, кроме хлыща, возились еще несколько преподавателей. И Градский как будто ждал, чтобы кто-то из них еще что-то вякнул! Надеялся на живую провокацию.

Это было очень, очень хр*ново. Хорошо, что понимание этого все же замаячило где-то на задворках его сознания.

– Где она? – тронул старшую Кузнецову за плечо.

Та помедлила, но все-таки ответила.

– В общежитии.

– Какая комната? – номер блока он помнил.

Повторная раздражающая пауза.

– Четыреста сорок шестая.

– Сергей, боюсь, вы не можете сейчас уйти, – проинформировал тот же хлыщ.

Но Градский уже шел к двери.

– Град? – окликнула его Аля.

– Что?

– Прежде чем ехать к Нике, зайди в уборную и приведи себя в порядок, – тихо попросила и снова склонилась над Закревичем.

Привести себя в порядок оказалось невыполнимой задачей. Лицо, руки и одежда были забрызганы кровью. Пришлось ехать домой. Зато хватило времени немного остыть.

Телефон разрывался. Трезвонила мать. Видимо, и ей уже донесли.

– Слушаю, – из-за долгого молчания голос вышел хриплым.

– Сережа! Боже, где ты находишься? – сорвалась мать. – Тут такое творится! Закревича «скорая» увезла. Тебя кругом ищут! Полицию вызвали! Я не знаю, что делать? – зачастила между громкими сиплыми выдохами. – Пришлось папе сообщить. Он уже едет.

– Мама, погоди. Послушай, – остановил ее, сворачивая с проспекта и перестраиваясь в нужную полосу. – Утряси там все, чтобы сегодня тихо было. На завтра собрание факультета собери. Типа, чтобы разбирали меня, я за свой поступок отвечу. Можно с полицией.

– Да ты что!

– Мама, мам, слушай меня. Узнай, не звонил ли кто-то в общагу? Мне нужно, чтобы меня впустили. Скажи, чтобы меня впустили. Слышишь меня, мам?

– Слышу, Сережик. Но…

– Я на тебя рассчитываю. Потом вечером поговорим, хорошо? И отцу передай, чтобы дома меня ждал, не искал. Я все объясню, ладно?

– Ладно, – выдохнула дрожащим тоном.

Хотела еще что-то добавить, но Серега отключился.

В общежитии ему довелось побывать впервые. На эмоциях как-то сообразил подойти к вахтерше. Сказал, к кому пришел, оставил «студенческий», и она позволила ему пройти.

Пока поднимался на четвертый этаж, в ногах слабость появилась. Во всем теле. Сердце снова замолотило, как безумное.

Постучал. Но за дверью не отразилось ни единого звука. Тишина.

Повторил – тот же эффект. То есть полное отсутствие результата.

Раскачиваясь на пятках, задумался, как дальше поступить. Кузиного номера телефона у него не было. Да и вряд ли бы она впустила, если бы он попросил. Вот если бы открыла, попытался бы ее задержать.

Сознание растоптало страшное опасение…

Сбежал на первый этаж, на ходу набирая Алину.

– Я сейчас передам трубу вахтерше вашей. Скажи, пусть ключ мне даст.

– Какой ключ?

– От вашей комнаты.

– Зачем это? Ника тебе не открывает?

– За дверью очень тихо, словно ее нет. Но я… это… Я просто подумал… вдруг она… вдруг она себе что-то сделала… – промямлил, будто умственно отсталый.

Воздуха не хватало. И слова где-то в глотке застревали. Щекам неожиданно сделалось горячо, и он тупо порадовался тому, что, кроме старухи с вахты, его никто не видит.

– О Боже… – пискнула Аля и на какое-то время потерялась. Сереге даже показалось, что звонок прервался, пока она не заговорила снова. – Хорошо. Передай телефон Надежде Леонидовне.

Второй раз поднимался на нужный этаж быстрее. Действовал без промедления. Вставил ключ в замок. Провернул. Вошел.

9

Кузя находилась в комнате. И она была, слава Богу, в которого он продолжал не верить, жива и здорова. Приподнялась на кровати и, обернувшись, оторопело уставилась, будто не Градского увидела, а приведенье графа Дракулы.

Серега на нее смотрел так же ошарашено. Только не потому что, как она, не ожидал увидеть. А потому что охр*нел от эмоций, которые разбились в его груди.

Он себя убеждал, что все прошло и схлынуло. Химические и гормональные реакции не должны тянуться так долго. Он же столько времени провел в завязке! Сейчас должен был случиться тот самый эпизод, когда ему забавно, а она – такая, как все.

Ни хр*на.

От одного ее вида его накрыло. Внутри все перевернулось и болезненно сжалось. Горло подпер ком, который не позволял Граду ни говорить, ни дышать. А сердце забилось с такой силой, что казалось, тело по инерции тоже туда-сюда заходило.

«Супер».

«Ох*ительно просто».

– Ты что… – Доминика села. – Ты зачем пришел? Как вошел? – она, вроде, рассердилась, но в то же время все еще не могла справиться с шоком. – Уходи сейчас же.

Граду пришлось проглотить обратно все свое дерьмо, чтобы просто иметь возможность ответить ей. И это было труднее всего, что он делал ранее.

– Не уйду.

Странно, но он до такой степени жаждал смотреть на Нику, что готов был сказать ей, что угодно.

– Алина тебя прислала, да? Так передай, что у меня все нормально.

– Я сам захотел прийти.

– Ну и зачем? Я лично тебя видеть не хочу! И чтобы ты ко мне приходил – никогда не хотела.

– Ты меня ненавидишь, я помню.

– Хорошо, что помнишь. А теперь проваливай!

Яростно дернула со стороны допотопного шкафа какую-то штору. Протянула ее до самого окна. Сергей замер, ошарашено глядя на бордовое полотно. Это не являлось балдахином, это было… фиг пойми чем!

Растерянно оглядевшись, мимоходом подумал, что вся обстановка комнатки для него дичайше странная. Он такого дизайна нигде раньше не встречал. Количество кроватей и прочей разносортной мебели на квадратный метр зашкаливало. Тут тебе и спальные места, и рабочие зоны, и гардероб, и кухонный уголок. Даже на стенах не наблюдалось свободного пространства. Плакаты, пробковые доски с фотографиями и яркими лоскутками заметок, книжные полки, гирлянда и скопище разноцветных бумажных бабочек.

«До самой далекой планеты не так уж, друзья, далеко!»

Да, нашлось место и для совкового мотиватора с Гагариным. Он им, что, по наследству достался?

Вопреки хамской встрече, которую устроила ему плюшка, и банальному эстетическому недоумению, Градский не смог просто развернуться и уйти. Первое, что сообразил, тупо глядя на цветочный узор тонкого длинного коврика: нужно разуться.

Скинул кроссовки. Куртку снимать почему-то не посмел. Нерешительно пересек комнату. Сел на скрипучий стул у письменного стола и уперся взглядом в бордовую штору.

– Я все улажу, Кузя. Будет собрание факультета. Все узнают, что это неправда. Закревич сам признается, что оболгал тебя.

«Если сможет…»

– А тебе откуда знать: оболгал или нет? Может, я…

Сжал кулаки. Поступательно вдохнул и выдохнул.

– Молчи, Кузя. Молчи. Когда ты уже научишься?

– Я в своей комнате. Хочу – говорю, хочу – нет. А ты можешь не слушать. И вообще…

После он сам себе покается, и сам себя осудит.

После…

Резко задрав штору, стремительно нырнул в бордовый полумрак. Двинулся на сжавшуюся в уголке девушку. Она что-то пропищала в знак протеста, но как только Градский остановился – ответно замерла. Широко распахнув глаза, смотрела на него с запредельной озадаченностью.

Маленькая наивная Ника.

Пока она увязала в смятении, в его испорченном подсознании родилась потребность: максимально ограничить ее подвижность. Разместил одно колено между бедер девушки, второе – с внешней стороны. Выставил по бокам ладони. Кузя, будто под гипнозом, следила за этими действиями с неожиданным смирением. Придвинувшись ближе, словно то самое животное, которое полтора часа назад бесновалось и жаждало убивать, вдохнул в себя ее запах. И он ему невероятно сильно пришелся по вкусу.

Внутри все задрожало. Распознал свирепое сексуальное возбуждение и еще какой-то долбанный трепет. Остальное легло на душу неразделимой массой.

В очередной раз подвергся шекспировским страстям: уйти или остаться?

Стиснув зубы, посмотрел Доминике прямо в глаза, напоминая себе, что пришел не за тем, чтобы ее обнюхивать.

«Сука…»

Вот только и она в ответ так смотрела, что дух захватывало, и все мысли сбивались в кашу.

Не к месту и совсем не вовремя вспомнилось, как Леська несколько лет назад, треща по телефону, сообщила одной из подруг: «Он только обнял меня, а у меня в животе бабочки закружили, представляешь?»

У Кузнецовой ничего еще не было, теперь он это знал. И поразился своему скотскому желанию стать тем, кто разбудит этих бабочек.

Не стоило об этом даже думать. Вот только мысли эти, мучительно волнующие, никак не хотели отступать.

Град сам себе не верил, настолько все ощущения казались невероятными. Ничего подобного и вообразить бы никогда не смог. А сейчас… Старался не дышать, а все равно в груди все гремело.

Утвердил новую оправдательную теорию: просто давно ее не видел. Давно не чувствовал, забыл, какую странную это имеет силу. Вот эмоции и кипели, как в те первые встречи. Видел бы Кузю регулярно – уже бы привык, реакции бы стерлись.

Доминика мало что понимала в отношении полов. Но то, что дыхание Градского участилось, не могла не заметить. И то, как он смотрел на нее, словно ему от нее что-то смертельно необходимо – тоже.

Реагируя на близость Сергея и жар его взгляда, Нике вдруг захотелось сместиться ровно настолько, чтобы ему пришлось ее поймать.

«Господи, Боже мой!»

«Какая неуместная глупость!»

Преследуя это постыдное желание, щеки моментально запылали смущением.

– Что тебе от меня надо, Градский? – выпалила сердито.

И он поразил ее своим невозмутимым откровением.

– Хочу смотреть на тебя.

– Еще не насмотрелся?

– Нет.

Толкнула в грудь, но он не сдвинулся.

– Ты всегда такой неотесанный? Отодвинься хотя бы немного!

Он отступил, буквально на десять сантиметров. И ни с того ни с сего пристыдил ее сурово, как семиклашку:

– Кузя, почему ты такая вредная?

– Можно подумать, ты полезный?

Он лишь качнул головой и снова спокойно заговорил.

– Хватит меня мариновать.

– Я, что ли… Я ничего… Ты сам.

– Я сам. И ты тоже.

Обмен этими странными предложениями ни к чему конкретному не привел. Ника ни черта не поняла, только распсиховалась еще сильнее.

Ресницы Града дрогнули, словно ему стало трудно держать веки открытыми. Взгляд сместился ниже – на ее губы. И сердце Доминики застучало с отчаянной и болезненной частотой. Чтобы как-то удержать его от вероломного бегства, закрыла глаза и протяжно вздохнула.

«Почему он теперь молчит?»

«Мог бы сказать хоть что-то!»

«И, в конце концов, отодвинуться на нормальное расстояние…»

– Оставь меня в покое, Градский, – потребовала, метнув к его лицу еще один сердитый взгляд.

Вместо этого… Он к ней прикоснулся. Большой палец его левой руки приподнялся и, сместившись чуть в сторону, медленно-медленно прошелся по ее бедру. Кожа Ники покрылась мелкой дрожью. Горячее и нетерпеливое волнение толкнуло сердце к горлу. Дыхание перехватило: ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ноги инстинктивно сжались, невольно зажимая мужское колено. Град скрипнул зубами и зашипел, будто она причинила ему физическую боль, что было, конечно же, невозможно. Но Кузнецова отреагировала моментально, выпуская его из захвата и упираясь руками в грудь.

– Прекрати уже…

– Я пытаюсь тебя поддержать, – заявил он очень серьезно. – Я пришел к тебе, несмотря на то, что ты меня тогда послала.

– Непохоже, чтобы ты, Сережа, сильно горевал, – упрекнула слишком взволнованно.

А у него, после ее неподражаемого произношения его имени, горячая волна по позвонкам сбежала.

– Горевал, вообще-то. Все? – лишил дара речи, никак иначе. Взглядом дал еще больше пояснений, чем этим скупым признанием. – На этом закончим. Я мусолить одно и то же не люблю.

– Как будто я люблю…

– Знаю, ты очень расстроена. Выговорись. Мне можешь сказать все. Клянусь, что останется между нами. А потом разберемся с остальным.

Благодаря Леське примерно представлял и то, как Ника переживает произошедшее, и то, что должно принести ей облегчение.

Переместился к изножью кровати. Уперся спиной в стенку шкафа и стал ждать ее реакции. В узком пространстве полумрака смотрел на нее непрерывно. Просто не мог заставить себя отвести взгляд. Сорвался, ведь, как наркоман.

Смотрел, смотрел, смотрел…

Видел, что она снова начинает злиться. Но никак не мог прекратить. Ему необходимо было ее видеть. Наверстать. Запомнить, мать вашу, еще детальнее.

Возможно, когда-нибудь он позволит себе написать ее чертов словесный портрет.

– Я ничего тебе рассказывать не буду, – выдавила Доминика решительно и скрестила руки на груди.

Не отреагировал. Даже не моргнул.

– Перестань пялиться.

– Начинай говорить, я не буду смотреть.

– А больше ты ничего не хочешь? Может, мне еще раздеться?

– Можно.

– Я вот все равно не понимаю, зачем ты пришел? На что рассчитывал? Что я с горя брошусь тебе на шею?

– Не надо бросаться мне на шею. Я тебе другое предлагал.

– Предлагал… – ее голос впервые дрогнул. – У тебя все так просто.

– Вообще, нет.

– Нет?

– Нет.

Обхватив дрожащими пальцами растрепанную косу, безуспешно попыталась привести в порядок светлые прядки.

– Ладно… – вздохнула расстроенно. – Слушай. Только не смотри на меня. Сейчас.

Градский опустил взгляд вниз, и тело Ники ударила первая дрожь. Закрыв глаза, она прижала голову к согнутым перед собой коленям.

– Закревич подвез меня к общежитию и напросился провести до комнаты, – начала говорить то, что в какой-то момент, вопреки ее желаниям, потребовало выхода. – На улице было холодно, и мы оба промерзли. Стас… Он попросил чаю, чтобы согреться. Я сама разрешила ему войти. Пока готовила все необходимое, он вдруг притиснул меня к стене и… попытался поцеловать. Я оттолкнула и… ему это сильно не понравилось. Он бросил меня на кровать и прижал к матрасу. Я… тогда подумала: как я смогу вырваться, если не могу даже пошевелиться? И… мне стало страшно, как никогда в жизни, – таких подробностей даже сестры не знали, все в себе держала.

А теперь сама понять не могла, почему доверила свои чувства именно Градскому.

Замолчала. Слушая образовавшуюся тишину. Слушая свое тяжелое прерывистое дыхание. Слушая свое сердцебиение. Слушая и пытаясь успокоиться. Но ничего не получалось.

– Ника, не молчи… – хрипло выдохнул Град. – Продолжай.

Он впервые назвал ее нормально. Не какими-то прозвищами, а по имени. И в голосе его улавливалось неподдельное беспокойство.

Внутри Доминики оборвалась последняя струна. И зазвучала, только не так, как она хотела. Вместо слов у нее вырвалось жалкое всхлипывание.

«Стоп. Стоп. Стоп».

«Только не это…»

Он оказался не готовым к тому, чтобы Кузя страдала и плакала.

Сопереживание – впервые погрузился в пучину этого чувства. Заболело в груди, словно ему со всей дури всадили в солнечное сплетение. Дополнительная нагрузка заключалась в том, что он ощутил острую необходимость что-нибудь сделать, чтобы забрать ее страдания.

Оторвал спину, чтобы двинуться обратно к Кузе, но она вдруг подскочила и сама к нему бросилась. Впечатавшись в грудь, нырнула руками под куртку и судорожно заплакала.

Тепло, запах, визуальное восприятие, ощущения – окружило.

Вроде не маленький. Вроде телом и духом сильный. Вроде жизнь понимал… А внутри развернулась бойня – массовая гибель нервных клеток. Канаты порвались, наружу вырвалась душа, в существовании которой он до знакомства с Никой сомневался.

– Что… он сделал?

По правде, не понимал, стоит ли ему это знать. Наверное, лучше нет. Забаррикадироваться. Не принимать. Не представлять. Не позволять даже мысли случайной проскочить… Ему и без того хотелось поехать в больницу, или куда там увезли этого недоноска, и закончить начатое. Размазать его, чтобы патологоанатому потом соскребать пришлось.

– Ничего, – бурно замотала головой. – Ничего больше. Закревич попытался перевести все в шутку, типа я – дурочка, что испугалась. Я сказала, чтобы он убирался. И он ушел, отпуская свои шуточки, даже в коридоре. Ну и несколько девчонок, естественно, видели, как он уходил, – говорила, не отрывая щеки от его груди. – А сегодня, прям на пороге… Катя Уварова нам с Алиной сообщила, что Стас всем рассказывает, будто мы переспали.

Скрипнул зубами. Тяжело перевел дыхание.

– Как так можно, Сереж? Я не понимаю, как так можно… Такая подлость. Как можно так жестоко обойтись с другим человеком?

Что он должен ей ответить? Цензурных слов не находилось. Да и не хотелось выплескивать на нее свой гнев. Не тогда, когда ей и так плохо.

– Все будет хорошо. Обещаю.

Ника притихла. Повисла пауза, но она не казалась Сергею неловкой. Тишина была спокойной.

– Сережа?

– Что?

– Спроси меня еще раз. Сейчас, пока я… – не хотела озвучивать свое уязвимое состояние серьезными словами. Воспользовалась самоиронией, которую подбрасывал неутомимый мозг. – Пока я вся в слезах и губной помаде.

– Что именно спросить?

– Ты знаешь, – заглянула в глаза и очень тихо попросила: – Предложи мне еще раз.

Грудь Сергея стремительно поднялась и так же резко опала. Но он себе не дал подумать, осознать и передумать.

– Будешь со мной дружить? Имей в виду, последний раз спрашиваю…

– Да, – выдохнула, не дав договорить.

Подняв руки, обняла за шею. Закрепила их дружеский союз крепкими объятиями. Градский тоже чувствовал удовлетворение. Но… он никак не мог сосредоточиться на той дружбе «привет-пока», что когда-то придумал сам.

Сейчас он чувствовал. И эти чувства весили тонну. Пытался абстрагироваться от всех возможных физических ощущений. И ничего не получалось.

Сердце топило в груди. Скорость зашкаливала.

Стучало в висках. Громыхало в ушах. И кровь неслась по венам. Неслась, как раскаленная лава.

Наверное, ему просто стоило перестать париться по поводу своих ощущений. Они же такие яркие только по новизне, а дальше, все книжки пишут – отпустит.

– Будем с тобой самыми лучшими друзьями, Сережа.

– Значит, ты больше не будешь на меня злиться?

– Буду, конечно, буду. Что за дружба без ссор?

– Супер, – угрюмо пробубнил Серега. – Я прям счастлив, что ты, наконец-то, согласилась. Два месяца фантазировал, как мы с тобой скандалить будем.

– Я просто очень упрямая. Могу вспылить, но предупреждаю заранее, это не значит, что я к тебе плохо отношусь.

– А как ты ко мне относишься?

Затаил дыхание, потому что понял, что это его как никогда сильно беспокоит.

– Хорошо.

– Хорошо?

– Да, хорошо.

– И только? У меня от тебя, Кузя, нервный тик начинается, а тебе хорошо.

Ника засмеялась.

– У меня от тебя, Сережа, тоже нервы шалят.

Спустя короткое время она вырубилась, по-другому не скажешь. Вроде говорила-говорила, на мгновение замолчала, и вдруг засопела.

Так и держал ее у себя на груди, опасаясь лишний раз побеспокоить. Сам неожиданно тоже ощутил долгожданное умиротворение. Все другие эмоции, наконец-то, притихли. Казалось, ничего не осталось.

Только она у него внутри.

Она. Его Республика.

10

Градский намеренно громко хлопнул входной дверью, оповещая родню о своем прибытии домой. Навстречу они не выбежали. Предположительно, готовились к его появлению, штудируя заготовленные речи.

Войдя в большую гостиную, Серега невольно нахмурился.

Могучее племя. Все в сборе. Бабушка, отец, мать, Леська и даже некровный Славик.

Остановился перед родней, ожидая, когда отец на правах вождя стартует со своими наездами.

Если мыслить, как нормальный человек, Сергей своим яростным поступком все, к чертям, завалил. В юридической плоскости, избиение человека – это уголовная статья. В его случае ситуация усугублялась еще и тем, что преступление совершено на территории университета.

Ждал, когда начнет приваливать.

Но ничего не происходило. Все молчали. Уставились на него, как на случайного незнакомца, который за каким-то чертом пробрался в их казематы. Рассматривали. Изучали. Выискивали, не пойми что.

Крутанул бейсболку козырьком назад.

– Могу я ознакомиться со сценарием текущего представления? Знаете же, что мне, как бесчувственному чурбану, трудно предполагать, что вы от меня ожидаете.

– Цыганочку с выходом, – затребовала Леська с ухмылкой.

И так как «старшие» продолжали молча таращиться, Серега, подыгрывая, отбил сестре поклон.

Выпрямился и замер.

– Чёт я очкую… – подмигнул. – Для цыганочки.

Улыбка Леськи стала шире. Минуло больше двух месяцев с ее выписки из больницы. В последнее время Град несколько раз пытался описать состояние сестры, но слов не хватало. Ни строчки. Как будто заклинило. А может, проблема состояла в том, что все рифмы уходили в направлении Кузи. Подсознательно он ее – и грубо, и ласково, и даже матом… Но тетрадь так и лежала нетронутой.

Вернулся к мысли, что доволен увидеть Леську улыбающейся. И если уж ему все равно прилетит…

– Я у мамы один сын, сразу после дочки, – зачитал слегка охрипшим голосом первое, что пришло в голову.

Алеся прыснула смехом, закатила глаза и тряхнула светловолосой головой. Слава посмотрел, как на долбо*ба. Что, конечно же, не ускользало далеко от реальности. Его, Града, внутри все еще колбасило. Радость, восторг, нервное возбуждение, эйфория – не находил точной формулировки. Если свериться с толковым словарем, вряд ли эти ощущения назывались каким-то одним единственным определением.

Очень сильно хотелось быстрее оказаться одному, чтобы мысленно пережить и понять все моменты уходящего дня. Круг за кругом.

Игнорируя неизгладимое презрение к собственной жалкой персоне, Серега неосознанно усмехнулся.

Рассчитывал, что отец прервет его скотское позерство гневной тирадой. Да он его после всего раскатать должен!  Но тот продолжал молчать, будто дар речи утратил.

– Раунд[1], – выдал, настойчиво полагая, что родне стоит срочно подключаться к диалогу.

– Не имею ничего против цыганочки и стихов, но мне больше нравилось, когда ты танцевал сальсу. Раз-два-три-четыре… – виляя бедрами, выдала бабушка Сергея, Стефания Митрофановна. – Пять-шесть-семь-восемь.

Отец оценил абсолютно несмешную шутку матери, издавая непонятный крякающий звук.

– Ни слова больше об этом, – предупредил Град с чувством легкого раздражения.

Да, его вдруг пристыдило упоминание о занятиях бальными танцами. Видимо, нервная система пребывала в неком разболтанном состоянии после всего случившегося и реагировала на всякую ерунду. Следовало отдохнуть, чтобы прийти в норму.

– Ладно, раз твое собственное лицо цело и невредимо, я намерена выпить бокал вина и отправиться спать, – произнесла бабушка.

– У меня тоже с утра важная встреча. Так что… Всем спокойной ночи, – заложив руки за спину, отец с гордо поднятой головой следом покинул гостиную.

«Что за нах???»

«Он что, объелся грибов?»

Серега буквально окаменел, изумленно глядя перед собой.

– Собрание завтра после четвертой пары, – сообщила мать, поднимаясь с дивана.

Моргнул, на повторе прокручивая ее слова только затем, чтобы осмыслить.

– Постарайся выражаться без матов. Никаких бейсболок. Требуется пристойный внешний вид, я тебе рубашку и брюки приготовила. Хотя, кто тебя не знает… – улыбнулась чересчур довольно, учитывая случившееся.

– Это все?

– А что еще?

– Не хочешь спросить, почему я его избил?

– Я уже знаю, почему. Алина Кузнецова к нам на кафедру заходила.

– И что? Все? Ты не собираешься выписать мне пиз… – не хватило выдержки, чтобы замыливать свое удивление приличными словами. – И что случилось с отцом? Он «дал борща» с корвалолом?

– А что не так с отцом?

– Да он меня за меньшее в бараний рог скручивал!

– Перегорело, видимо, пока ты изволил явиться.

– Да ни в жизнь!

«Это нахр*н невозможно!»

– Папа очень удивился тому, что ты защитил эту девушку. Не просто же подрался… Она тебе нравится?

– Не надо пороть чушь, – яростно возмутился, натыкаясь взглядом на странную улыбку матери.

Перевел взгляд на Леську, та тоже светила зубами во всю свою физическую возможность. Дальше по кадру вообще все плачевно: у Славы то ли предобморочное состояние, то ли запор, то ли первые признаки более серьезной болячки.

Порывало напомнить им всем, что у него-то, в отличие от них, железный иммунитет. Хотя они и без дополнительных уведомлений должны знать.

– Бл*дь… Напридумывали уже, да? Не надо, ладно? Она… Кузя – просто мой друг. Ничего такого… особенного, – самому же не понравились заминки и паузы между словами.

В обычном человеческом понимании они указывали на нечто большее. То, что человек либо пытается укрыть, либо по каким-то тщедушным причинам не может озвучить.

Алеся кивнула. Двинувшись к выходу, за каким-то чертом притормозила около него. Тронула рукой предплечье.

– Любая страсть толкает на ошибки, на самые глупые толкает любовь[2].

– И к чему сейчас эта декламация? Вообще мимо. Прекращай лыбиться.

Леська с неким гребаным снисхождением, которое выказывала к Сергею лишь пару раз за всю жизнь, похлопала его по плечу.

– Зайду к тебе попозже.

– Не утруждайся. Ничего нового не раскопаешь. Ничего нет.

– Угу.

– Своему Славе будешь «угукать».

– Угу.

– Мам? Скажи ей что-то.

– Алеся, оставь брата, – вмешалась мать.

И тут же рассмеялась вместе с Леськой.

– Да идите вы…

***

В комнату, после тихого четырехтактного стука, вошла Леська. Град поморщился и отложил на край стола тетрадь, которую до этого бездумно вертел в руках. Не прятал. Знал, что сестра без спросу не возьмет.

Наблюдал за тем, как Алеся прошла к большому аквариуму. Заглянула через стекло, отыскивая расположение одной единственной черепахи.

Серега тихо, практически беззвучно, вздохнул. Его беспокоило то, что у сестры все еще сохранилось это механическое касание рукой к животу.

– Помнишь, какой она была, когда я ее принесла? – это уже шло, как чертова риторика. Задавала этот вопрос едва не в каждый свой приход. – Со спичечный коробок. А теперь…

– А теперь она на пенсии. Оставь животное, Буффало не любит внимание.

– Какая пенсия? Не сочиняй. Черепахи живут до восьмидесяти лет.

– Моя заслужила очень длинную мирную старость. Ей нравятся тишина и покой.

– Да, конечно, – склоняясь над аквариумом, постучала по стеклу, чтобы привлечь внимание животного.

Буфа даже глаза не открыла. Еще тот пофигист – любила «динамить» непрошеных гостей, и хозяина в том числе.

– Можно я ее покормлю?

– Грязный прием. Буффало уже ела. Не надо ее перекармливать. Она все-таки женщина.

– Бу-бу-бу. Женщина-черепаха с мужским именем.

– Когда вы уезжаете?

– Послезавтра.

– Слава как? Доволен?

– Почему ты у него не спросишь?

– Он умеет разговаривать?

– Серый!

– Так доволен?

– Да.

– Счастливый мужик. Ему вот много для жизни не надо. Уже вижу, как ты открываешь дверь «Крузера», а он с радостным лаем запрыгивает на пассажирское сидение.

– Серый!

– Не превышай скорость слишком сильно и следи, чтобы окно было закрыто, – продолжал с абсолютной серьезностью. – Если Слава выставит голову, заработает конъюнктивит.

– Серый!

– Ладно-ладно. Перегнул. Отломалось. Выбрасываю, – поднял руки в знак капитуляции. – Чего пришла?

– Расспросить о той светловолосой девочке, которую ты называешь подругой.

– Откуда ты знаешь, какого цвета ее волосы?

– Мне мама сказала. Говорит, она миленькая.

– Нихр*на подобного. У мамы все милые и красивые.

– Так она еще и красивая?

– Я этого не говорил.

– Ну как же? Сказал.

– Я предположил, что мама так говорила.

– Она не говорила, – засмеялась Леська. – А вот ты – да.

– Просто заткнись.

Сестра еще сильнее захохотала.

А потом полезла к нему со своими дурацкими «обнимашками». Прижалась головой к груди, совсем как Ника днем. Вздохнула глубоко. Помолчала. Видимо, это чисто девчачья фишка – успокаиваться подобным пассивным способом.

– Я тебе ключи от квартиры оставлю. Если вдруг понадобится, ну знаешь, тихое место. Приводи свою подругу.

– Ты дурная, что ли? – глянул соответственно, как на полоумную. – Она не такая.

– Вот! А «таких» я бы тебе в свой дом не разрешила водить.

– Харэ, ладно? Не хочу о ней говорить.

– В таком ключе? – подняла к брату лицо. – Или вообще?

В душе ликовала, подметив Серегино сердитое «не такая». Не продолжил ведь настаивать, что Кузнецова – только друг.

«Очень хороший знак», – решила Леська.

– И так, и так.

– Окей, – кивнула. – Не хочешь, не будем.

Снова прижалась щекой к груди.

– Что я буду делать без тебя в Киеве?

– Жить.

– Приедешь ко мне? В гости?

– Приеду.

***

Он стоял один посреди огромной сцены актового зала. Сначала его выдрючил декан, следом – замдекана. И, конечно, особо активные члены педколлектива, имена и должности которых Град либо не помнил, либо просто не знал. Студпрофком от моральных порицаний удержался, только по их небезразличным взглядам и так стало понятно – они его ментально поддерживают. В конце главная из них, в лице Русланы Кузнецовой, с коротким сухим суммированием фактов попросила скостить для Сереги наказание.

Представители милиции и вовсе не распинались. Зачитали только какое-то административное распоряжение, которое касалось, в принципе, всех учащихся. Особых претензий к Граду у них не было, так как Закревич не пожелал писать заявление. Видимо, побоялся того, что его после такого социально сожрут и выср*т.

Остальных заинтересованных, как всегда, заткнули деньги отца.

Настоящее напряжение Сергей испытал, только когда пожелала выступить Кузя. Он был чертовски, мать вашу, против. Но не спихнешь же ее со сцены, в конце концов. Пришлось сжать волю в кулаки и молча терпеть ее воодушевленный рассказ о том, какой он, Сережа, прекрасный человек и друг. Приписала ему все, что можно… Нет, он, конечно, поддался эмоциям и вышел из себя именно потому, что ее обидели, но нахр*на об этом разжевывать тысячам любопытных и не очень людей?

Когда он смирился с мыслью, что спихивать ее со сцены недопустимо, некое чувство, привитое ему явно не воспитанием, оформилось в требовательное желание прикрыть Нику. Чтобы все эти придурки и дуры, мудаки и шлюхи, моралисты и заучки, ну и остальная масса в меру нормальных людей, перестали пялились на нее с такой интенсивностью.

Свой рассказ Ника приправила решительными акцентами, сохраняя впечатляющий апломб. Это притом, что вчера с Градом она позволила себе быть размазней. Сегодня, он чувствовал, внутри нее тоже все дрожало, но в своем вербальном обращении она неслась, как локомотив, за права женщин и человечества в целом.

Серега охр*нел еще в процессе, но в конце она его морально буквально добила, озвучив чертову просьбу: назначить им двоим одинаковое наказание.

Он ей утром в холле сказал «Привет» и намеревался после собрания бросить «Пока». Ну, на крайняк, еще, возможно, что-то типа «Пересечемся». На этом – пока все. После вчерашнего еще не отошел. Хотел просто остыть, постепенно к ней привыкнуть. Иначе, было ощущение – взлетит, как ракета.

Хоть и злился, поедал ее глазами.

Плюшка – вся такая хорошая девочка. Юбка в складку, свитерок под горло, теплые колготки, хвостик на макушке.

Сладкая хорошая девочка.

А он – полная ей противоположность.

Мысли – грязные, желания – непристойные, взгляд – наглый. В остальном, конечно, сохранял невозмутимый вид. И это он сегодня еще выглядел по-божески, как выразилась мать. Грудь и плечи сковала белая рубашка. Бедра и ноги – темные брюки с идеальными стрелками. Только на макушке неуместный, как и его мысли, аксессуар – бейсболка козырьком назад. Натянул машинально, без этого из дома бы не вышел. Крышу рвало, поспать удалось совсем считанные часы. Белки глаз все еще воспаленные, как после перепоя, хотя накануне не пил.

Когда услышал наказание, которое им с Кузей на двоих вменили, понял, что стоило напиться в хлам. Официально, под личную расписку: оказывать любую требуемую помощь в Спасо-Преображенском соборе, с 16:00 до 18:00 по четвергам до конца учебного года.

Без пособничества отца, черт подери, не обошлось! Это же он всячески стремился, чтобы сын церковь посещал.

«Приплыли, короче…»

Подозрения возникли еще на собрании, а в первый же «святой четверг» Серега убедился: ни о какой практической помощи речи не шло. В небольшом домике за церковью отец Святослав усадил их с Никой за стол и растянутым монотонным тоном начал впаривать им религиозные догмы. По ходу задавать вопросы и критиковать все, что он, Сергей, скажет.

Гнев – порок. Прелюбодеяние – порок. Возлияние – порок. Злословие – порок. Гордыня – порок. Не верить в Бога – самый больший грех.

Принял решение не высказывать никаких мыслей, даже если чертов иудей снова насядет на него с вопросами. Зато Ника с азартом входила в обсуждения и дискуссии со священником, чем, порой, крайне бесила Сергея. В груди все зудело, а язык жгли слова – так и подмывало ей возразить или просто заткнуть.

– Я много читала о религии. Но для меня некоторые вещи остаются неоднозначными, хотя я из верующей семьи и сама верую. В Библии пишут, миром правит Бог, но, на самом деле, мир неуправляем. То, что происходит, часто не имеет ни логических, ни физических обоснований. Люди – неконтролируемая энергия, и когда они сталкиваются, никто не может предугадать, какой из этого будет исходная масса. Народы воюют, убивают друг друга… Почему Бог это не контролирует? Почему позволяет болеть и умирать хорошим людям? А плохим, напротив, оставаться здоровыми и благополучными до глубокой старости?

Градский поразился тому, какими мыслями забита ее голова. О религии она читает… Думает, верует… В его семье, к счастью, только мать любила разбрасываться умными тезисами, закрученными предложениями и неожиданными выводами. Отец, с верой по-старинке, придерживался более очевидных и реальных вещей.

– С позиции духовных писаний, плохой человек тем или иным образом будет расплачивается за свои грехи в своей следующей жизни. И соответственно, проблемы в этой жизни у человека имеют непосредственную связь с его плохими поступками в его прошлой жизни, – ответил Нике священник. – «И, проходя, увидел человека, слепого от рождения. Ученики Его спросили у Него: Равви! Кто согрешил, он или родители его, что родился слепым[3]?» Возникает закономерный вопрос: когда он мог согрешить до того, как родился слепым? Ответ однозначен: только в прошлой своей жизни.