Читать онлайн Подельник века бесплатно

* * *

Глава 1. Хорошо забытое старое

1

Москва начала XXI века – совсем не Москва начала XX-го. Достаточно выйти в центр и окинуть взглядом окружающую действительность, чтобы это понять. Вышли? И что вы видите? Что слышите? Что ощущаете? Вам ближе тротуарная плитка Собянина? Или «большой Лужковский стиль»? Парящий мост в парке «Зарядье» или торговый центр «Наутилус» на Лубянской площади? Бесит рев моторов, хозяева которых почему-то считают дурным тоном поставить глушитель на выхлопную трубу? Или пиликанье зеленых человечков на светофорах? А запах? Чего в нем больше: вечерней прохлады от Москвы-реки или потного послевкусия от дневной беготни по улицам?

Ну а в целом как вам здесь и сейчас? В том веке, в котором живете, том теле, в котором повезло родиться?..

Вопросы не праздные. Потому что случиться может всякое. Как однажды произошло с капитаном убойного отдела столичного полицейского главка Юрой Бурлаком. Он тоже не думал, что влипнет в историю… Причем Историю с большой буквы. Он просто жил, по мере сил ловил опасных преступников, не раз представлялся к ведомственным наградам, а за многих сослуживцев был готов и пулю словить, не задумываясь.

Из необычного разве что имел не самое распространенное увлечение – в любую свободную минуту брался за книгу. И не просто за Донцову или Устинову при всем к ним уважении. А зачитывался исторической литературой, отдавая предпочтение сюжетам, происходившим в старой Москве с разными чинами дореволюционного сыска и тем отребьем, которое они ловили.

Но будьте осторожны со своими желаниями, даже потаенными и не высказанными вслух, ибо они имеют свойство сбываться. Как, собственно, и произошло. Когда опер из XXI века попал… опять же в Историю… И сразу на 111 лет лет назад! Да еще и очутившись в теле бандита – Жорки Ратманова, вора-рецидивиста и капорника[1] Серебряного века[2]. Став сначала есаулом в банде Хряка – уголовного атамана среднего пошиба, а потом и ближайшим помощником Казака – «Ивана[3]», который держал в страхе уже пол-Москвы.

Дальше было всякое. И ограбление железнодорожной кассы, и присвоение «общака» старообрядцев, и задержание, и разборки с местными головорезами, в том числе из-за женщины атамана… Была и любовь, как водится, большая и чистая. И даже пуля в голову, которая все разом и прекратила, досрочно вернув Бурлака домой…

2

И вот стоит теперь Юра у Политехнического музея недалеко от Лубянки. Нервно курит в сторонке… от больших исторических процессов. В одной руке – самый прочный и вместительный пакет из «Спара», в другой – еще один, а вместе – несколько десятков кило старинных монет царской чеканки, оставшихся от путешествий в прошлое. Добыча, которую еще только предстоит перепрятать в будущем. И которой вполне хватило бы на недешевую трешку в Новой Москве. Диалектика времен, туды ее в качель.

Взгляд опера блуждает по сторонам. Было – стало. Уж он-то имеет возможность сравнить, что изменилось в Москве, как никто другой. Вернулся «оттуда» не далее как две недели назад. Толком и не осознав, сколько сейчас времени… Вернее, в каком времени он себя на самом деле ощущает.

К примеру, на месте Центрального детского магазина еще две недели назад высился Лубянский пассаж – не менее помпезный, кстати, чем нынешний ЦДМ. А впечатляющую штаб-квартиру отечественных спецслужб занимало страховое общество «Россия». Правда, тогда в архитектуре здания превалировали французский ренессанс и североевропейское барокко. Теперь же оно приобрело черты конструктивизма, сталинского ампира и, несомненно, испытало влияние одного из председателей КГБ Юрия Андропова.

Кстати, чекисты заняли огромное здание на Большой Лубянке, 2, благодаря целой цепочке исторических событий, куда же без них. Для этого должны были случиться революции, одна и другая. Потом переезд правительства из революционного Петрограда. И наконец, национализация, во время которой вдоль главной «страховой» улицы Москвы позакрывались все частные лавочки, живущие за счет прогнозов о светлом будущем.

Но даже после Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем, небезызвестная ВЧК, занимала дом поскромнее, тут же, неподалеку, – особняк на Большой Лубянке, 11. Правда, уже весной 1919-го людям в черных кожанках в нем стало тесно. И взгляд их вождя Феликса Эдмундовича Дзержинского предсказуемо упал на великолепное здание напротив.

Но он еще раздумывал. И «Россию» сперва передали местным профсоюзам, чтобы еще через несколько дней данные товарищи неожиданно уступили место политической полиции. А дальше ГПУ – ОГПУ – НКВД – МГБ – КГБ – ФСБ…

Бурлак останавливает взгляд на одном улыбчивом современнике. Тот как будто читает газету. Но мы-то знаем, как читают газеты на самом деле. Еще один обыкновенный москвич смотрит в сторону, где нет ничего, на что он мог бы глядеть так долго. И даже женщине в модном брючном костюме немного непривычно в штатском – ей больше пошли бы китель и погоны.

А наш герой успевает заскочить в почти уже отъехавший электробус. Но он знает, что совсем скоро окажется здесь снова…

3

Так и случается. Только уже без старинных монет и в одежде, больше подобающей случаю. Бурлак докуривает сигарету и делает несколько шагов в сторону служебного входа с обратной стороны гигантского коричневого здания.

Одновременно с ним приходят в движение еще двое, которых опытный оперативник не может не заметить боковым зрением. А может, и не двое, а больше – глаз на затылке нет даже у таких профессионалов, как Юра Бурлак. Ясно одно – его уже ожидают.

Дальше происходят вполне привычные для такого места процедуры, после которых капитан обнаруживает себя сидящим в узком и длинном кабинете, уходящем вдаль метров на тридцать, где во главе стола занимает место человек с погонами подполковника Федеральной службы безопасности.

– Здравствуйте, Юрий Владимирович! Давайте сразу представлюсь: Геращенков Дмитрий Никитич, руководитель подотдела «Б» отдела сто четырнадцать Первого Главного управления Федеральной службы безопасности. А по совместительству – один из основных кураторов операции по вашему возвращению домой.

Спецслужбист протягивает экс-попаданцу руку. И тот вынужден сделать около пары десятков шагов вперед, чтобы ее пожать.

Геращенков знает свое дело, а возможно, даже умеет читать мысли собеседника. Во всяком случае, на целый ряд вопросов Бурлака он отвечает раньше или одновременно с тем, как тот их задает.

К примеру, опера весьма интересует судьба некоего Викентия Саввича Двуреченского. В прошлом, в Москве 1912 года, этот тип занимал довольно высокий пост чиновника для поручений при начальнике московского сыска. Но не только. Чуть позже Двуреченский представился инспектором Службы эвакуации пропавших во времени – сокращенно СЭПвВ, приложив руку и к возвращению Бурлака домой и даже организовав всю операцию.

Правда, при этом наплел всякого про клад в старообрядческой церкви и пообещал златые горы, когда капитан вернется в будущее. Но в XXI веке Бурлак обнаружил лишь часть обещанного. И даже собственная заначка, припрятанная в прошлом в паре сотен метров от здания нынешнего ФСБ – в Политехническом музее, – не до конца удовлетворила Юрия. Он хочет знать, где Двуреченский сейчас, что с ним, ну и… с деньгами.

– Скажите, что случилось с Двуреченским?

– Это вы нам скажите! – парирует подполковник Геращенков.

– Я не знаю.

– Эх! – собеседник дергает плечом. – Все банально, вполне банально. Знаю я, куда он убежал! Все они бегут в Америку! Как будто там медом намазано… Мы сообщим нашим коллегам из аналогичной службы при ФБР, и они отыщут дезертира.

– И вернут вам? – допытывается Бурлак.

– Если бы… Возьмут его за горло и заставят стать донатором. Помогать своим американским гениям, как мы в России помогаем своим. А нам – шиш!

Приняв данность, опер задает следующий вопрос, мешающий отпустить прошлое даже больше, чем предыдущий:

– Он касается Риты…

– Вы же прочитали о ее печальной судьбе в личном деле?

– Прочитал.

– И?

– Можно ли что-то изменить? Ну чтобы она прожила дольше? Или, по крайней мере, не умирала столь мучительной смертью под колесами трамвая? Вряд ли изменение судьбы рядовой гражданки способно привести к сколько-нибудь серьезным последствиям на уровне страны или мира?

Рита… Сирота, выросшая на Хитровской площади, в самом криминальном районе тогдашней второй столицы. С юности продавала свою красоту за деньги. Была женщиной бандита Хряка. А потом, согласно личному делу, которое Бурлак нарыл уже в будущем, вышла замуж за другого бандита… И закончила свои дни в нелепом ДТП в начале 20-х. Но только 1920-х.

– То есть Оксаны Александровны вам мало? – Геращенков принимается ходить вдоль окна.

И он прав. В нынешнем веке капитан Бурлак давно окольцован, то есть женат на Оксане. И вероятно, жил бы с этим еще много-много лет. Если бы поездка в прошлое не заставила по-иному взглянуть на многие вещи. И если бы не Рита…

– Допустим, мы придумаем, как уберечь ее от гибели под колесами трамвая. Взамен вы готовы поработать на нас? – Геращенков говорит это почти буднично, неизвестно, скольких еще он склонял к сотрудничеству подобным же образом.

И Юрий вдруг соглашается. Зачем тянуть? Он думал об этом уже несколько дней в прошлом и еще несколько в будущем. Сейчас, конечно, помурыжат для проформы, опросят насчет того же Двуреченского, детектор лжи заставят пройти и другие проверки. Потом будут какие-нибудь годичные курсы усовершенствования начальственного – от слова начало, а не начальник – состава Службы эвакуации пропавших во времени. И вуаля – вместо 2024-го или 2025-го опер окажется в 1922-м, с Ритой, которую, возможно, сам же спасет от смерти!

Оказывается, даже прошлое можно планировать, не то что будущее! Бурлак уже мысленно улыбается. Но потом ловит взгляд Геращенкова. Кажется, тот что-то ему говорит.

– И еще… – продолжает подполковник. – Сейчас вам сделают «инъекцию Геращенкова». Особый состав, придуманный еще при Никите Юриче, моем отце. Он поможет вам сохранить себя и не сваливаться против вашей воли куда-то в прошлое, в условную Тьмутаракань. Вы ведь теперь один из нас. Золотой фонд страны. Ландаутист[4] на службе России!

– Хорошо, не ландаунутый…

Менее чем через минуту Бурлак чувствует легкий укол в шею. Как будто комар укусил. После чего изображение перед глазами начинает меняться. Вместо неприятной физиономии Геращенкова появляется куда более милое лицо Риты, которое опер уже начал подзабывать. Она что-то беззвучно шепчет. Капитан вслушивается и пытается разобрать слова. Но ничего не получается. В конце концов он просто теряет сознание…

4

…Очнувшись уже в знакомых интерьерах Сандуновских бань, да в 1912 году! Откуда он с таким трудом срулил несколько недель назад обратно в будущее. Причем сделав это ценой собственной жизни!

В дворянский номер, оплаченный агентом СЭПвВ Двуреченским, тогда влетели бывшие подельники попаданца сразу из двух банд: Хряка и Казака. И если первый атаман сходил с ума от ревности и был готов убить из-за Риты, второй вполне справедливо заподозрил Бурлака в работе на полицию, а убивал и за меньшее…

Хотя нет – какого Бурлака? В начале XX века Юра пребывал в теле бандита Георгия Ратманова по кличке Гимназист. И вот сейчас благополучно в него же и вернулся. Притом что отчетливо помнил, как бандиты в прошлый раз его убили… Вспомнил он и о своем безумном альтруистическом поступке – черт дернул встать на пути пули, предназначавшейся другому. Было это примерно так:

– Стоять! Руки вверх! – заорал Хряк.

Двуреческий послушно поднял руки. Но Ратманов медлил. И даже успел шепнуть чиновнику для поручений:

– Ты знал.

– Заткнись, гнида! – снова гаркнул Хряк. – Сейчас мы на твоих глазах убьем чиновника для поручений.

А потом и тебя. Бах – и ни одной бабы больше у тебя не будет никогда.

Хряк схватил Двуреченского за шиворот и буквально вжал в стену.

– Молись!

Инспектор СЭПвВ начал что-то шептать себе под нос. Не то молитву, не то цифровой код для перемещений во времени. А Хряк взвел курок и приставил револьвер к его голове.

– Стойте! – Ратманов не мог этого допустить.

– Все, в топку разговоры! – заорал вконец ополоумевший атаман банды, снова повернулся к Двуреченскому и нажал стволом ему в затылок. – Кабзда тебе!

Но в этот момент чиновник неожиданно оттолкнул ближайших бандитов, вышиб ногой дверь и побежал по банному коридору.

– Сукин сын! – Хряк зажмурил один глаз, прицелился и выстрелил вслед убегавшему.

Вот только Ратманов в последний момент встал на его пути и… переписал историю. Правда, ненадолго: проведя дома, в XXI веке, всего около половины стандартного отпуска сотрудника ГУ МВД. А теперь снова вернулся в Серебряный век. И мягко говоря, будучи не в ресурсе…

Он лежал посреди банной комнаты в луже собственной крови. И угасающим взором наблюдал, как Двуреченский уже довольно далеко убежал по коридору, а затем и вовсе скрылся за угол. За чиновником для поручений кинулись было двое бандитов. Но замешкались. Один тут же упал, споткнувшись о бадью с водой. И еще долго матерился непереводимым каскадом дореволюционных обсценных слов.

Уйдет – не уйдет? Раньше Двуреченскому всегда удавалось выходить сухим из воды. Но в этот момент умирающему Ратманову вдруг захотелось, чтобы чиновника схватили. Сейчас он ненавидел его едва ли не больше, чем собственных убийц.

После чего откуда-то из-за стены, уже с улицы, послышались несколько выстрелов. Потом ругань головорезов. Снова. И хрип, похожий на стон Двуреченского. Все-таки догнали…

Хотя какой, к лешему, Двуреченский?! Не истечь бы собственной кровью! Эти ребята вообще понимают, что Георгий еще жив и ему нужно оказать помощь? Где хоть какая-то человечность? Милосердие? Красный крест? «Скорая помощь»? Что у них там вообще творилось век назад!

– Заткни его, – неожиданно скомандовал кому-то Хряк. Он даже не посмотрел на Ратманова, но Жора и так понял, что речь идет о нем.

И стало так обидно! Не столько даже от своей беззащитности, сколько от всемирной, вселенской, всевременной несправедливости. Вот почему с ним так, а? Зачем его снова отправили в тело Ратманова в 1912-й, хотя должны были в год смерти Риты под колесами трамвая, в 1922-й? Где обещанный инструктаж перед временными перемещениями? Что это вообще за служба такая?!

Но попаданцу не дали не то что договорить, а даже додумать:

– Говорю же, заткни его наконец! – повторил Хряк.

После чего над Георгием склонился рослый «палач» Дуля с наганом в руке. Спокойно и даже как-то по-детски посмотрел жертве в глаза – ничего личного, это только работа – и сильно вдарил рукоятью пистолета по голове. Так закончилось еще одно приключение Юры Бурлака.

5

Но Ратман был еще жив. Хотя обильно харкал кровью, не чувствовал конечностей и толком не понимал, как его вообще земля носит. Дуля тащил его по мостовой, как волокут неодушевленный предмет, мешок с картошкой, мусор. И опять же – ничего личного. Гигант, выполнявший в банде Казака самую грязную работу, просто делал ее снова. Теперь для Хряка.

Покинув Сандуновские бани еще до прихода полиции – а сторожа и дворники были связаны заранее, – бандиты разделились и уходили несколькими переулками. Сандуновский – Варсонофьевский – Сретенский – Милютинский. Где-то там Ратманов и закрыл глаза.

…А открыл лишь спустя время в… старом сыром подвале. Плесень с потолка органично переползала на обшарпанные стены. Здесь бы ремонтик сделать, и будет конфетка – дорогой столичный лофт где-то в центре, лет этак через сто. Но пока большая часть окна была забита дореволюционной фанерой. И лишь из тонкой щели под потолком с улицы прорывался какой-никакой свет.

Далее в лучах звезды по известному имени высился внушительный силуэт Дули. Над головой гиганта образовалось нечто вроде нимба. Двуреченский на месте Ратманова, верно, посмеялся бы, но Жоре было не до того. Все болело. Одним подбитым глазом он не видел вовсе. Другим – не многим более, учитывая общую темень вокруг.

Старый знакомец выжидал.

– Что дальше? Дуля? – прохрипел Бурлак уже знакомым ратмановским голосом.

Голова гиганта обернулась. Глаза выразительно посмотрели на попаданца. Но затем «палач» молча отвернулся обратно. Насколько можно было судить в темноте.

А еще через несколько минут неприятного ожидания за стенкой послышались шаги. Потом отворилась скрипучая дверь, и внутрь тяжелой поступью вошел Хряк с основными приспешниками. Банды атаманов Хряка и Казака – в лице Дули – временно слились, чтобы проучить Ратманова, успевшего насолить всем.

– Закрой дверь, – скомандовал Хряк.

Дуля не пошевелился. Тогда дверь прикрыл кто-то из хряковских.

– Зажги керосинку. – Атаман продолжил командовать.

Подручный засуетился, и вскоре доморощенный карцер осветил зловещий, почти загробный свет. Ратманов покрутил головой и от прежних знакомых перевел взгляд внутрь помещения. Показалось, что там, посреди этой поганой комнатенки, с потолка свисали массивные железные крючья. И на одном из них болталось еще одно тело…

Впрочем, Георгию не дали закончить экскурсию по подвалу, потому что Хряк сделал резкое движение вперед, бесцеремонно пнул стул с привязанным Ратманом и свалил соперника на сырой пол.

– Что шаришься, гнида? – Хряк так и не остыл после их последнего разговора.

– Хряк, ты не…

– Ты мне не тыкай! – Вслед за первым пинком последовал второй, и на этот раз уже не в стул, а по корпусу пленника. – Когда скажу говорить, тогда и вякнешь, понял?!

Ратманов мог бы что-то ответить, но это вряд ли что-либо поменяло.

– А пока молчи в тряпочку! – напутствовал атаман, еще больше раззадориваясь от собственной крутизны. – Знаешь, где Рита?

Ратманов молчал. Он и не знал.

– Рита ушла. Из-за тебя, капорника!

Вслед за этим признанием последовал третий удар. И пока что самый болезненный для Ратмана. Атаман чуть не сломал об него ногу.

– Ладно, что ты хочешь? – прошептал Георгий.

– А ты еще спрашиваешь?!

На пленника посыпался целый град ударов. Настолько весомых, что подчиненные Хряка даже покачнулись, раздумывая над тем, а не остановить ли главаря – не ровен час убьет.

– Ладно, ладно… Я все понял… Что, что от меня требуется? – Ратманов, как мог, пытался действовать в предлагаемых обстоятельствах.

– Что от него требуется? – Хряк выпрямился, по-видимому, просто устав пинать. – Вон как мы заговорили… Раньше надо было так говорить!

Хряк повернулся к Дуле.

– Дуля, возьми его…

Но Дуля стоял на месте и только смотрел на чужого атамана благодушно-отстраненным взглядом.

– Ясно… – Хряк поменял адресатов обращения, – Татарин, Мордвин, Лодыга, берите его все втроем и тащите сюда!

Верные хряковцы обхватили Ратманова с трех сторон – из-за чего он впервые по-настоящему застонал – и потащили в центр комнаты.

– Да от стула, от стула его отвяжите! – неожиданно заржал Хряк. – Рожденному повеситься не уползти!

Бандиты занялись веревками, а Ратманов наконец попробовал пошевелить ногами или руками. Правда, в совершенно патовой ситуации, да и продолжалось это недолго.

– Теперь веревку сюда, – руководил Хряк.

После чего помощники привязали ее к свободному крюку под потолком.

– Тянем, потянем… – продолжал атаман. – Вот… А теперь и очередь Гимназиста…

Гимназист… Ратманов вспомнил одно из своих прозвищ в прошлом. Но опять же ему не дали порассуждать на эту тему. Потому что веревка резко обвила его шею. И вскоре он болтался в петле под потолком, с трудом, на цыпочках, доставая ногами до пола.

– Ну что, нравится? – Хряк, должно быть, казался себе очень крутым. А такие почему-то любят задавать риторические вопросы.

– Шеф, он так загнется раньше времени, – не выдержал Татарин, с которым бандит Ратман когда-то был в неплохих отношениях, а возможно, даже дружил годами.

– Завали… На его место хочешь? – Атаман продолжил играть мускулами в прямом и переносном смыслах. – Ты забыл, что он мне сделал?!

С этими словами главарь банды парой резких движений задрал на себе рубаху, продемонстрировав не столь уж и давние следы своего избиения Ратманом.

Правда, то был честный бой, один на один. Но факт поражения и даже посрамления атамана, как говорится, был налицо. После этого подчиненные Хряка, даже сочувствовавшие бывшему подельнику, действительно заткнулись. А атаман продолжал:

– Будет висеть столько, сколько я скажу. А если с его дурной башки упадет хоть одна волосина без моего участия, готовьте себе третий крюк…

Атаман смачно сплюнул под ноги Ратманову. И пошел из «карцера». Вслед за ним потянулись и остальные. Но только Татарин и Мордвин прятали глаза, испытывая сожаление по поводу участи бывшего товарища. Пьяница Лодыга уже успел где-то поднабраться и был скорее весел, чем несчастлив. Ну а Дуля продолжал смотреть на мир своим детским незамутненным взглядом – всем бы поучиться его православно-буддийскому спокойствию.

И только когда все вышли, почти все, Хряк окликнул Дулю уже из коридора.

– Дуля? Ты остаешься? – Главарь намеренно смягчил тон, чтобы не портить отношений с одним из ключевых людей авторитетного Казака.

На что Дуля поначалу ухмыльнулся. Но затем, засвистев себе под нос, вышел тоже.

6

Хлопнула дверь. С обратной стороны упала увесистая щеколда. Висевший на крюке Ратманов остался наедине с самим собой. Или не наедине? Что за третий крюк, о котором упомянул Хряк? Почему не второй? И кого попаданец мельком углядел посреди этого ужасного подвала?

Теперь при свете керосинки он мог рассмотреть и собрата по несчастью, который также болтался под потолком, едва задевая пол ногами. Только в отличие от Ратманова не шевелился. Может, с ним уже все кончено? Боже мой, да это же Двуреченский! Одежда точно принадлежала инспектору Службы эвакуации пропавших во времени. Посмотреть бы еще на отвернутое лицо…

– Корнилов! – несмотря на боль, усталость и удушье, позвал Ратман того, кто раньше был, да и должен, оставаться в теле Двуреченского. А именно – подполковника ФСБ Игоря Ивановича Корнилова, человека из будущего.

Корнилов не ответил.

– Двуреченский, Викентий Саввич! – Ратманов сменил тактику. Так его «подельника», чиновника для поручений при главе московского сыска, звали в прошлом.

Только на этих словах висевшее рядом тело понемногу пришло в движение. Двуреченский, словно нехотя, повернулся к Ратманову лицом. Вот ведь повезло! Живой! И даже почти не избит! Во всяком случае, на лице не было видно больших гематом, кровоточащая губа не в счет!

– Двуреченский, как же я рад тебя видеть! – не сдержался Георгий.

– Ратманов, давно ли мы на «ты»? – неожиданно пробурчал собеседник. И даже в тембре его голоса просквозила какая-то новая краска, неестественная холодность.

Вот те на! Давно ли они на «ты»?! Да уж несколько недель! Что по меркам пребывания в прошлом, где один день не то что за два, а за месяц, если не за год… Давно, очень давно, бесконечно давно!

– Викентий Саввич, или как тебя там, не пугай меня такими вопросами, ладно? – Георгий все еще надеялся, что чиновник пошутил и сейчас снова станет прежним. – Я и так вишу из последних сил, не добавляй мне страданий.

– Ратманов, я по-прежнему обращаю внимание на необходимость субординации. Каким бы шатким ни было сейчас наше с вами положение, но честь прежде всего. Мы с вами разного поля ягоды. Глупо это отрицать.

– Ты… Вы серьезно? Мы сейчас будем обсуждать, как друг к другу обращаться?! – вспылил Ратман.

– Хм… Согласен… Сейчас не лучшее время… – наоборот, стал «остывать» Двуреченский. – Что вы предлагаете?

– Что я предлагаю… А ничего не предлагаю! Мне по-прежнему странно разговаривать в таком тоне. Давай посмотрим для начала, может, ты и другие наши договоренности подзабыл, а?

– О чем речь? – сухо осведомился чиновник.

– О чем речь?! А о золотишке тоже забыл?

– Я вас не понимаю.

– И «Я, барон Штемпель» вам тоже ничего не говорит?

– Какой-то бред.

Несмотря на тяготы своего положения, Ратманов захохотал в голос. Этого только не хватало! Человек, бывший единственным связующим звеном между ним и XXI веком, начисто забыл все прежние разговоры и договоренности. Или притворяется? Но зачем?! А может, он о будущем и вовсе ничего не помнит? Надо проверить…

– Скажи-ка, скажите-ка, – специально поправился попаданец, чтобы лишний раз не раздражать принципиального собеседника, – а о будущем есть у вас какое-то представление?

– Глупый вопрос. Мне дать на него столь же глупый ответ? – поинтересовался Двуреченский.

Понятно…

– Ну хорошо, в две тысячи двадцать третьем году вы чем занимались?

– Ратманов, я начинаю думать, что вы сумасшедший. Давайте ближе к нашему времени. Если есть идеи, как отсюда выбраться, я непременно их выслушаю.

Вот блин! Ведет себя так, как будто ни сном ни духом. Никакого подполковника ФСБ Корнилова в теле дореволюционного полицейского Двуреченского. И никакого будущего у бандита Ратманова, а вернее, полицейского из XXI века Бурлака, с таким поворотом сюжета. Неужели правда? И человек на соседнем крюке действительно думает, что он обычный чиновник для поручений при начальнике московской сыскной полиции Аркадии Францевиче Кошко? И если он выберется из этого подвала, то продолжит как ни в чем не бывало ловить воровское отребье? И даже того же Ратманова?! М-да… К такому в Службе эвакуации пропавших во времени его не готовили…

Но готовили к другому. И не в СЭПвВ, а в доблестной российской милиции, а потом и полиции – держать ухо востро, оценивать обстановку и действовать сообразно обстоятельствам. Простая схема, но вполне рабочая.

– Кто нас охраняет? Дуля?

– Нет, Дуля выполнил свою часть работы.

– …И уже наверняка докладывает Казаку о том, что ополоумевший Хряк готовится убить Ратмана и полицейского чиновника, – подхватил Георгий.

Двуреченский в свою очередь подхватил уже его мысль:

– Вероятно. Хотя есть шанс, что полицейские будут здесь раньше людей Казака.

– Да, но небольшой. С другой стороны, что мешает Хряку ворваться сюда уже через пару секунд и затянуть веревки на наших шеях еще туже? А то и вовсе перерезать нам глотки? Полиции он уже дорогу перешел, терять ему нечего. – Ратманов продолжил размышлять вслух.

– Ваша правда. Есть и такой шанс.

– Хорошо, если нас не охраняет Дуля, то кто? Татарин, Мордвин? Они всегда неплохо ко мне относились. А Мордвин еще и должен полтинник…

– Не лучшее время платить по долгам, – саркастично заметил Двуреченский.

– Это правда, – согласился Жора. – Да и Хряк наверняка знает, с кем я был ближе других. Таких в караул не поставил бы. Кто остается? Копер? Но эту гниду я сегодня не видел. Да и не пойдет он в караульные, на понижение, он же видит себя есаулом, не меньше, а то и атаманом, если Хряк где-то оступится…

– Похоже на то, – согласился Двуреченский.

– Спасибо, – несмотря на вполне приличное и даже вежливое слово, попаданец произнес его так, будто огрызнулся. Помощи сейчас от чиновника было как от козла молока. – Кто же остается? А! Лодыга!

Жора почти закричал, но сам же заставил себя сдержаться. По всему выходило, что за дверью, скорее всего, дежурил старый знакомец Лодыга, известный своей рыжей шевелюрой, а еще больше – склонностью к выпивке и чуть меньше – к халявным деньгам. К таким людям нужно иметь особый подход, но он – подход – по крайней мере, был!

– Есть у меня одна мысля… – признался Георгий.

– Это хорошо, потому что у меня мыслей уже нет, и через час, максимум два, мы оба будем не жильцы, – решил поныть Двуреченский.

Хотя это было похоже на правду. И Ратманов решил действовать:

– План такой… Сейчас оба истошно орем, как только можем. Далее прибегает Лодыга. И уже для него я найду правильные слова, чтобы нас здесь больше не было. Годится?

– Годится…

С подачи Ратманова оба начали орать, как не в себе. И спустя какое-то время за стенкой действительно послышались шаги. Кто-то неторопливо убрал щеколду с обратной стороны двери. В комнату заглянула рыжая бестия – Лодыга.

– Вы что орете? С ума посходили? – шепнул он с претензией.

Ратманов и чиновник перестали кричать.

– Все, больше не будем, – успокоил Георгий Лодыгу. – Но ты дверь-то прикрой и послушай нас. У нас к тебе деловое предложение…

– Чевой-то? Хряк ругаться будет. Пошел я… – Но сам ушел не до конца, явно намереваясь дослушать, что же такого интересного ему могли предложить.

– Дверь, говорю, прикрой. Или ты хочешь, чтобы о кладе Бугрова услышали все и тебе как можно меньше досталось? – Ратманов знал, на что нажать.

Он покосился на Двуреченского – тот смотрел вроде как с недоумением. Но затем чиновник прошептал:

– Какой клад, какой Бугров? Ты с глузду съехал от страху?

– Перестань прикидываться, Корнилов, иначе мы оба умрем, – зло прошептал попаданец. – Лучше отдать ему половину, но остаться в живых.

Лодыга с подозрением прислушивался к спору, а потом и влез в него:

– Эй! Ну-ка говорите правду. Есть клад или нету его? Щас уйду, и подыхайте тута!

– Какой Корнилов, дрянь ты эдакая? – рассердился Викентий Саввич. – Пьянь, слякоть!

Бурлак с ужасом смотрел на губернского секретаря:

– Ведь действительно помрем… Перестань, не время темнить. Пусть он подавится тем золотом…

Но Двуреченский сердито сплюнул и повернулся к фартовому:

– Так, теперь слушай меня… Насчет золота какого-то там Бугрова – это все вранье. У Жоры Гимназиста в голове клепки не хватает. Он всегда был странный, будто контуженый…

– Ну а может, не врет? А ты врешь? – принялся вдруг рассуждать Лодыга. – Два мешка – это сколько же будет по энтому… как его? По номиналу?

– Нисколько, потому как пустой разговор ведешь.

А я сейчас дело скажу.

Чиновник для поручений загундосил строгим голосом, будто прокурор на суде:

– Савватий Семенович Пискунов, уроженец Москвы одна тысяча восемьсот семьдесят второго года. В тысяча восемьсот семьдесят шестом году потерял умершую в родовой горячке мать. С восьми лет, лишившись и отца, оказался на улице. В десять – первый привод, мелкая кража на Хитровке. В семнадцать – первый срок за кражу со взломом. Я могу продолжать еще долго. Или забыть о Пискунове Савватии Семеновиче, более известном как Лодыга, на какое-то время?

Пискунов-Лодыга поморщился:

– А золото?

– Нет никакого золота, братское чувырло! Могу дать тебе тысячу рублей из личных сбережений. Больше не накопил, увы. Ну, согласен? Вынимаю твои грехи из полицейского архива, из картотеки, рву отпечатки пальцев, данные бертильонажа[5] и фотокарточки. Ты чистый будешь. И тысячу сверху.

Лодыга задумался:

– Эта… А как я деньги получу? Они же у вас, ваше благородие, не при себе?

– Не при себе. Но даю слово дворянина, что нынче же вечером вручу их тебе в чайной Варяхи, что в Последнем переулке.

– На Драчевке который?

– Он самый.

Халамидник[6] потер бугристый лоб:

– Эта… А не обманешь?

– Говорю же: слово дворянина. Деньги в сберегательной кассе. Мне надо прийти домой, умыться, переодеться. На это время уйдет. Не могу же я в таком виде туда вломиться.

Лодыга скептически оглядел полицейского чиновника:

– Да, в таком виде тебе денег не дадут.

– Вот! Давай, снимай нас быстрее.

– Ну, глядите, господа хорошие, чтобы по-честному. А то грех на вас будет!

– По-честному, по-честному, давай шевелись уже! И вздохнув, пьяница принялся отвязывать чиновника по особым. А следом – и Ратмана. Лодыга не так дорожил собственной жизнью или свободой. Но выпивку или деньги на нее почитал наивысшей ценностью. Такие люди были. Есть. И будут… пить.

Глава 2. Знакомые из учебников истории

1

Тем временем Россия вовсю приближалась к празднованию 300-летия Дома Романовых. Все должно было случиться уже в ближайшем 1913 году. Империя к тому времени занимала одну шестую часть всей мировой суши, включая Польшу и Финляндию, не говоря уже о прочих «республиках». Страну населяли почти 170 миллионов подданных. А по ряду показателей экономического роста она даже лидировала среди остальных держав.

Что еще? Государственный строй – монархия. Главная религия – православие. Власть императора фактически была никем не ограничена, а любые попытки Государственной Думы пойти против Николая Второго приводили лишь к роспуску депутатского корпуса – такое случалось уже дважды.

На этом фоне даже попытка революции 1905–1907 годов и проигранная в 1904–1905 годы русско-японская война могли показаться неприятными, но вполне локальными кризисами внутри славной многовековой «Романовской истории».

Оргкомитет по подготовке доселе невиданных торжеств возглавил в недавнем прошлом влиятельный сановник и экс-министр внутренних дел Александр Григорьевич Булыгин. До этого он также успел поруководить несколькими губерниями, к примеру Калужской и Московской, – в общей сложности 15 лет. Но в историю вошел преимущественно «булыгинской Думой». Так называли первый российский парламент, который должны были выбрать еще в 1905 году и остановить с его помощью первую же русскую революцию. Однако министр переусердствовал с ограничениями избирательных прав, полностью отстранив от дел рабочих и бедных крестьян, военных и студентов, а роль будущей Думы свел лишь к совещательной при мудром правительстве. Выборы не состоялись, а ответом на действия чиновника стала всеобщая забастовка.

С тех пор Булыгин сошел с публичной политической арены и потерял былое влияние. Однако продолжал оставаться при дворе, формально числясь членом Госсовета по назначению, а еще через некоторое время возглавив Собственную Его Императорского Величества канцелярию по учреждениям императрицы Марии, вплоть до самой февральской революции 1917 года.

Логично, что преданного монархиста и друга царской семьи назначили ответственным и за подготовку главного семейного праздника – 300-летия Дома Романовых. Неудивительно и то, что Булыгин, обжегшись на молоке в 1905-м, решил дуть на воду в 1913-м. Царедворец очень боялся опростоволоситься во второй раз. Но еще больше переживал за императорскую фамилию, безопасность которой ему предстояло курировать на протяжении многих месяцев. Одно из совещаний по этой острой теме он и собрал в конце 12-го года в московском Кремле, где регулярно бывал, еще будучи губернатором.

Вдоль длинного стола расселись члены правительства – вплоть до премьер-министра Владимира Коковцова, а также представители Министерства двора, свитские чины, статские, военные, полицейские, жандармы и сотрудники Охранного отделения, посланники практически от всех возможных ведомств. Чтобы вольно или невольно не ошибиться при изложении собственных мыслей, Булыгин читал по бумажке:

– По данным из многих заслуживающих доверия источников, против государя императора Николая Александровича готовятся противоправные действия… – Спикер поднял глаза. – А по-простому говоря, покушения. И не только на его величество, но и на всю августейшую семью…

Булыгин обвел присутствующих взглядом – отдают ли они отчет его словам и степени опасности, грозящей царю и Отечеству? Кажется, отдают. После чего продолжил:

– А теперь узнаем, как обстоят дела, что называется, на земле… Заслушаем ротмистра барона фон Штемпеля, помощника начальника Московского охранного отделения и человека, который знает все процессы не понаслышке. Не ограничиваясь, разумеется, Москвой и Московской губернией, а в целом! Давайте, ротмистр, ваш выход. Что делается, чтобы на маршруте августейшей семьи не было случайных и тем более злонамеренных происшествий?

Следом поднялся офицер в синем жандармском мундире: высокий, плечистый, с бородкой под императора – в народе ее тогда звали «а-ля Николя». Он вынул из портфеля несколько листов бумаги, но глянул в них лишь мельком и начал:

– Слушаюсь… В каждом из городов, где будут проходить торжества, отработаны пути следования государя. И к местам посещений, и по линии проводов. Пути станут окарауливать наши люди. Также будут устроены билетные бюро, где будут выдавать билеты тем, кто приглашен к участию в торжествах. Билеты подписывают лично губернаторы.

– Хорошо, хорошо, – поддакнул Булыгин, создавая видимость, что он руководит направлением дискуссии.

– Одновременно будем проводить проверку благонадежности участников торжеств и дополнительно жильцов тех домов, мимо которых будет идти или ехать его величество, – продолжил Штемпель. – Проверка по всем каналам: и политической благонадежности, и нравственной, и просто какого поведения человек, смирный или дерзкий…

Тут уже и премьер Коковцов что-то отметил в своих бумагах и переглянулся с присутствующим на совещании начальником Московского охранного отделения Мартыновым.

– Чины Дворцовой полиции совместно с чинами Охранных отделений и общей полиции обойдут указанные дома, проведут опрос квартировладельцев и их жильцов-съемщиков, проверят документы и пошлют запросы к месту постоянной прописки квартирантов. Посмотрят, нет ли их в картотеках преступников, уголовных или политических. Паспорта тоже посмотрят. Сейчас много фабрикуется липы, в смысле поддельных документов, все это изучим, – пообещал барон.

Но премьер-министра все еще что-то смущало:

– Как будет организован пропускной режим на улицах?

– За два часа до появления высочайшего кортежа окна квартир, выходящих на улицу, закроются. Вход и выход из домов будет воспрещен. На балконах можно будет сидеть только тем, кто прошел проверку и получил на то разрешение полицмейстера. Никаких родственников, соседей, случайных знакомых!

– И все?

– В местах скопления зевак устроим особые пропускные пункты. Там будем смотреть все приглашения и пускать только тех, у кого они законным образом оформлены, а остальных отсеем. Заодно проверим толпу – нет ли в ней пьяных или людей возмутительного поведения, кто может учинить скандал. Помимо официальных чинов всех полиций, в фильтрации зевак задействуем максимальное количество переодетых агентов в штатском, на которых особая надежда. Филеры, секретные осведомители и добровольцы! Когда начнут напирать тысячи и тысячи, тут-то и постараются сунуться в толпу злоумышленники. Затрещат сюртуки и зипуны. Ругань, давка, все как обычно. И могут смести пропускной пункт. Поэтому нужен резерв, войска и городовые, кто покрепче…

– Ясно! – остановил докладчика Булыгин. Пробыв десять месяцев в должности министра внутренних дел, он тоже считал себя крупным специалистом по безопасности. – Вопросы к барону есть? Нет! Тогда…

Кажется, Александр Григорьевич собирался объявить следующего докладчика или даже сделать в совещании перерыв. Однако упрямый Коковцов осадил формального председателя и обратился к Штемпелю:

– Барон, а вы рассматривали вероятность покушения из винтовки, на расстоянии? Из окна или с крыши? Не вышло бы, как в Португалии…

Барон, конечно, рассматривал и такую возможность. Но вперед него в дискуссию вмешался московский губернатор Владимир Джунковский – еще один претендент на то, чтобы руководить сегодняшним совещанием. Хотя бы потому, что оно проводилось в Кремле:

– Ваше высокопревосходительство, тут параллель неуместна. Да, один из убийц короля Карлуша Первого был вооружен карабином. Но стрелял-то он в упор, из толпы! Второй имел пистолет. И наследник престола герцог Луиш Филиппе успел его ранить… Прежде чем сам скончался от смертельного ранения.

Штемпель дал высказаться Джунковскому, но затем ответил на вопрос премьер-министра сам и более обстоятельно:

– Винтовку трудно спрятать под одеждой, особенно при теплой погоде. А во время основных торжеств должна быть именно такая. Оружейные магазины на время пребывания государя будут закрыты. На окна домов, мимо которых поедет кортеж, охрана всегда внимательно смотрит. И они, напомню, тоже обязаны быть закрыты. А крыши… Трудно представить подобное покушение. Баллистика пули такова, что попасть сверху вниз очень непросто. А как потом убегать? Только если на такой акт пойдет смертник. И вообще, честно говоря… На виду огромной толпы стрелок с ружьем карабкается на крышу и никто его не замечает? Невозможно!

Однако премьер все никак не хотел угомониться и продолжил расспросы:

– А если это будет солдат в строю? В каждом городе государь принимает парады войск гарнизона.

Все, словно сговорившись, скрестили взгляды на командующем войсками Московского военного округа, генерале от кавалерии Павле Плеве. По лицу военачальника даже пробежала нервная судорога – вспомнил, вероятно, что произошло в сентябре 1912-го на Бородинских торжествах…

Тогда во время смотра войск на Ходынском поле навстречу государю выбежал некий Бахурин, рядовой Второго Софийского пехотного полка. В одной руке он держал прошение, а в другой – винтовку с примкнутым штыком! Нарушителя пытались задержать военный министр Сухомлинов, дежурный генерал-адъютант, другие офицеры, но безуспешно. Солдат удачно обежал их всех и уже приблизился к особе государя, когда был наконец остановлен великим князем Николаем Михайловичем.

Конфуз получился ужасный и немало попортил всем праздник. Позже выяснилось, что рядовой пытался передать в августейшие руки бумагу, в которой просил освободить его от военной службы досрочно по семейным обстоятельствам. Чем нарушил сразу несколько требований уставов. Подавать прошения в строю запрещено. Покидать строй без приказа – еще более страшное военное преступление. Плюс сопротивление требованию начальства.

И полк, и весь московский гарнизон опозорились, тем более на глазах приглашенных гостей-французов! Плеве получил от государя выговор. А несчастного солдатика предали военно-полевому суду, который лишил его всех прав состояния и приговорил к каторжным работам. Правда, история на этом не закончилась. Царь, которому отправили приговор на конфирмацию, то есть одобрение, Бахурина помиловал. И тот даже продолжил дослуживать свой срок. Но осадок, как говорится…

– Чертово семя! – зарычал генерал от кавалерии. – Позор на мою голову! Простите, господа… Это эмоции… Я сейчас отвечу премьер-министру… – Плеве наконец взял себя в руки и пояснил: – Я лично переговорил со всеми командирами корпусов и дивизий. А те довели мои требования до полковых, батальонных и ротных командиров. Им вменено изучить настроения своих подчиненных. Провести с ними воспитательную беседу. Напомнить о неизбежном наказании… А про то, что негодяй помилован, велено промолчать! Фельдфебели и взводные унтер-офицеры обязаны смотреть в оба. Если какой нижний чин разнюнился, ходит с понурой головой, что-то там пишет тайком – сразу допросить! В первые шеренги ставить исправных солдат, а кто похуже, тех за их спины. Или вообще оставить на дежурстве в казарме – нечего таким делать на высочайшем смотре!

– Благодарю вас, Павел Адамович, я удовлетворен вашим ответом, – неожиданно согласился Коковцов. – Пожалуй, и впрямь пора заканчивать…

Однако оппозиция пришла, откуда не ждали. Слово взял член Государственного совета, многолетний директор Департамента полиции и бывший преемник Булыгина на посту министра внутренних дел Петр Дурново:

– Прошу прощения, что я, может быть, не совсем по сути вопроса. Но все же позвольте полюбопытствовать. А почему, собственно, столь всеобъемлющий доклад сегодня делает помощник начальника Московского охранного отделения?

Тот же вопрос наболел, видимо, и у министра путей сообщения Сергея Рухлова, как и большинство других, прибывшего на совещание по железной дороге из Петербурга:

– Как с языка сняли, Петр Николаич! Действительно, почему такое важное лицо взято из Московского охранного отделения, а не из петербургского? Там, поди, лучше знают, как охранять государя…

– Позволите? – слово попросил Александр Мартынов, подполковник и начальник московской охранки.

Булыгин кивнул на правах председательствующего, и Мартынов поднялся:

– Ваше высокопревосходительство, господа… Весь визит государя проляжет по пяти губерниям. Я руковожу не только своим отделением, но еще и Районным Охранным, которое надзирает за порядком во всех губерниях Московского промышленного района, включая Владимирскую, Нижегородскую, Костромскую, Ярославскую и еще пять других… Значит, мы имеем там кадры, агентуру, внутреннее осведомление. Кому, как не нам, заниматься безопасностью Романовских торжеств? Петербургское охранное – самое сильное в империи, это верно. Там выдающиеся розыскники, спору нет. Однако в центральных губерниях им с нами не тягаться…

Подполковник хотел было сесть, но Дурново так просто не сдавался:

– Начальник помянутого вами столичного охранного отделения фон Коттен подал записку, в которой утверждает, что партия социалистов-революционеров готовит покушение на государя именно в разгар торжеств. Вы учли его информацию при подготовке мер охраны?

– Фон Коттен ошибается. – Мартынов не стал играть в доброго полицейского и прошелся по коллеге, тем более что тот отсутствовал на сегодняшнем совещании. – По нашим сведениям, эсеры так и не оправились от скандала, связанного с разоблачением Азефа[7]. Урон их репутации нанесен такой, что им сейчас не до боевых акций. Партия деморализована, авторитет потерян. Нет людей, способных на смелый поступок. Верхушка прячется за границей, а здесь, в России, их вес близок к нулю.

– Как вы самоуверенны, подполковник, – скривился Дурново. – А если эсеры собираются вернуть себе утраченный вес? Лучше средства для этого, чем покушение на цареубийство, нет. И лучшего времени, чем Романовские торжества, тоже нет. Множество лиц участвует в них. Несколько разных городов. Переезды, приемы, общение с подданными… Сотни тысяч, если не миллионы, зевак. Боевику или группе боевиков так легко будет там затеряться!

В ответ Мартынов промолчал, но по его лицу было видно, что он не меняет своего мнения. Пауза затянулась. И Булыгин не нашел ничего лучше, чем наконец объявить перерыв.

Многочисленные чиновники принялись расхаживать вокруг длинного стола. На них с парадного портрета безмолвно взирал самодержец. А Булыгин, наоборот, как будто прятал от царя глаза… Пожалуй, ни министерская должность, ни неудачные выборы в парламент, ни даже первая русская революция не приводили его в такое душевное волнение, как высокая честь отвечать за жизни членов августейшей семьи, по сути, в течение всего следующего года.

Чтобы проветриться, Булыгин подошел к окну с видом из Кремля на Александровский сад. И тяжко вздохнул, глядя на праздно шатавшуюся публику.

– Все будет хорошо. – Рядом вдруг очутился Джунковский.

– Вашими бы устами, вашими устами…

– Поверьте мне, я знаю, о чем говорю, – уверенно заявил московский губернатор и пошел по своим делам.

2

Жарко было и в доме 21/23 по Загородному проспекту, но уже Северной российской столицы. Квартиры там занимали самые разные постояльцы. От знаменитого артиста императорского Александринского театра Константина Варламова, известного всему Петербургу просто как дядя Костя, до нескольких известных инженеров и эскулапов. На квартире врача Симонова в свое время проводил партийные совещания сам Ленин. А спустя некоторое время по соседству можно было насладиться мягким баритоном другого известного революционера…

К примеру, услышать такое:

Тост, друзья, я ваш принимаю,
Тореадор солдату друг и брат.
В битвах солдаты жизни теряют.
Дразнит смерть тореадор,
И он – тот же солдат!
Бой быков – всегда для нас сраженье,
Когда на смерть зовет набат.
Коррида – битва, не представленье!
А рев толпы словно боя
Грозный раскат!
Вперед, тореро! Пора, мы ждем! В бой!

Расправившись с куплетами от Жоржа Бизе, поющий еще с полминуты стоял в стойке тореадора и наслаждался произведенным на людей эффектом. Публика неистово аплодировала. Хорошо одетые мужчины и женщины, которых проще всего было бы объединить одним словом – богема, не отпускали певца, пока он сам себя не отпустил.

– Спасибо, спасибо! Но вернемся к делам насущным. Прошу всех пройти в другую залу. И не задерживаемся! – Мягкий баритон неожиданно перешел почти в бас, а в голосе послышались командирские нотки.

После чего толпа послушно последовала за своим пастухом в указанном направлении. Будь это XXI век, люди наверняка делились бы друг с другом фотографиями и видео, снятыми на телефоны. А тогда просто неспешно беседовали обо всем на свете – от оценки арии тореадора до прогноза грядущих политических событий.

В другом помещении, интерьер которого с непривычки можно было спутать с одним из залов Эрмитажа, хозяин предстал уже в новой одежде, успев переоблачиться за считанные минуты, пока поклонники шли за ним по коридору. Статный молодой человек на этот раз занимал центральное кресло у камина. Рядом в таких же креслах сидели еще несколько важных мужчин, по-видимому, самых высокопоставленных среди пришедших. Остальные толпились в проходе.

– Располагайтесь, друзья, ни в чем себе не отказывайте. – Хозяин вечеринки любил и умел нравиться. – На столе все, что может вам понадобиться.

Жестом руки он указал на приличных размеров стол у окна, сплошь заставленный заморскими фруктами и дорогими напитками – преимущественно французским вином и отборным баварским пивом. Гости немедленно последовали его совету. И довольно споро расправились с тем, что было, а также и тем, что донесла пара лощеных официантов, одетых по форме своего века.

Кроме прочего, некоторые из гостей принялись разглядывать необычную посуду. На больших фарфоровых тарелках можно было лицезреть свидетельства недавних исторических событий. Например, расстрел рабочих на Ленских золотых приисках или арест армянской интеллигенции из партии «Дашнакцутюн». Хотя без знания вопроса это были просто изображения каких-то людей на берегу сибирской реки или других людей откуда-то с Кавказа.

– Александр Федорович, а будет ли вторая часть представления? – поинтересовалась импозантная дама, взяв с красивой тарелки последний экзотический фрукт.

– Будет, милочка, будет, только не сегодня. Приходите в среду, также к шести, – напутствовал хозяин банкета.

– Спасибо, Александр Федорович!

– Не за что, милочка! Все ради вас, все только для вас!

– А сегодня ничего больше не будет?

– Сегодня ничего, милочка, можете быть свободны!

– Еще раз спасибо, Александр Федорович!

– Всегда рад. Еще раз пожалуйста!

Закончив обмен любезностями, Александр Федорович довольно быстро очистил помещение от лишних людей. И, закрыв за последними массивные двустворчатые двери, обернулся к оставшимся. Кресла у камина занимали трое самых высокопоставленных.

– Александр Федорович, отменное угощение, да и представление у вас сегодня было, – начал один из них.

– Спасибо, Николай Виссарионович, как говорится, boni pastoris est tondere pecus, non deglubere.

– Переведите, Александр Федорович, латынь уже начала подзабываться со времен учебы в гимназии.

– Охотно. Хороший пастырь стрижет овец, а не обдирает их.

– Это кто сказал?

Хозяин дома уселся перед камином рядом с остальными.

– Я, мы, Николай Второй, – пошутил он и сам же посмеялся над сдержанной, но слегка удивленной реакцией собеседников. – Шучу, конечно. Это сказал римский император Тиберий в ответ на предложение наместника одной из провинций резко поднять налоги для местных жителей.

– Это вы ловко, Александр Федорович…

– Можно просто Саша, все свои…

– Это правда. Кстати, к слову, о Николае…

– О Николае Александровиче? Императоре и самодержце Всероссийском, Московском, Киевском, Владимирском, Новгородском, Царе Казанском, Царе Астраханском, Царе Польском, Царе Сибирском, Царе Херсонеса Таврического, Царе Грузинском, великом князе Финляндском и прочая, и прочая, и прочая?

– Вы знаете титул его императорского величества наизусть? – собеседник начал говорить тише.

– Вне всяких сомнений. И в оригинале он намного длиннее, примерно втрое. Хотя это вряд ли ему как-то поможет, – также из деликатности перешел на шепот Александр Федорович.

Но вскоре вновь стал громким, вскочил с места, добежал до секретера и вернулся к собеседникам с газетой.

– Кстати, а вы видели свежую первую полосу «Санкт-Петербургских ведомостей»?

На большой фотографии расположилась царская чета в окружении большой свиты, казаков и офицеров всех мастей. Люди бросали вверх шапки.

– Боюсь, трехсотлетие династии при таких шапкозакидательских настроениях может и не состояться.

– Вы считаете, монархия обречена?

– Я считаю, что некоторые ее представители элементарно могут не дожить до главного торжества! Как говорится, Caesarem decet stantem mori!

– Простите?

– В переводе с латыни: Цезарю подобает умереть стоя.

– Вы на что намекаете?

– Ceterum censeo Carthaginem delendam esse – а кроме того, я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен! Так римский сенатор Катон Старший заканчивал любую свою речь в сенате. И я не устаю повторять, что радикальному развороту ситуации, о которой все мы так или иначе помышляем, альтернативы почти не остается, – резюмировал хозяин вечера.

В разговор вступил еще один собеседник, который до сего времени молчал:

– Это довольно смелое утверждение. И если бы мы все не находились сейчас в вашем доме, под вашей, так сказать, гарантией, наверняка кто-то из нас уже сидел бы в «Крестах», а кто-то и в Петропавловской крепости…

– Очень может быть! – согласился Александр Федорович и, взяв китайский фарфоровый чайничек, налил дымящегося напитка себе в маленькую изящную чашку.

– Хм… – продолжил новый собеседник. – Позвольте полюбопытствовать…

– Позволяю!

– Хм… И давно ли вы пришли к таким выводам касательно интересующего нас вопроса?

Александр Федорович откинулся на спинку кресла и принялся мысленно считать.

– Да уж лет пять как… Если не поболее.

– Столь же дерзновенную мысль, как я слышал, высказывают уже даже и некоторые представители умеренного консервативного большинства?

– Очень может быть, очень может быть! Разница между нами и ними на самом деле не столь существенна. Разве только в том, что мне эта мысль пришла сразу после первой русской революции, а им становится очевидной лишь сейчас.

– И… что вы предлагаете?

– Все новое – хорошо забытое старое. Любому гимназисту скоро станет понятно: чтобы предотвратить еще большую катастрофу и спасти нашу Россию, нужно повторить события одиннадцатого марта тысяча восемьсот первого года[8]…

– Те, где фигурировала золотая табакерка?..

– Совершенно верно! Зубов ударил субъекта в висок массивной золотой табакеркой. А чуть позже Павел был задушен еще и офицерским шарфом.

– Но вы понимаете, что сегодня…

– Конечно! Я не сторонник подобной средневековой дикости. В конце концов, мы живем в двадцатом веке. Есть и более гуманные, а главное – более эффективные способы решения вопроса.

– Хорошо, и кто бы мог взять на себя эту непростую задачу?

– Зрите в корень, Александр Михайлович, зрите в корень… Ведь это краеугольный камень вопроса. Кто возьмет на себя ответственность? Некоторые из наших трусоватых единомышленников явно предпочитают снять ее с себя, остаться чистенькими. В этом и есть главное отличие нас от них. Я же считаю, что, принимая идею, должно принять на себя и всю ответственность за нее, самочинно пойдя на ее выполнение.

– Вы смелый человек, Александр Федорович!

– Живем один раз, Александр Михайлович!

– Позвольте, я выпью… А вы что не пьете?

– Конечно, конечно, вот вам графин, давайте я за вами поухаживаю… А я никогда не пил и не пью. И не курю.

– Как видно, не планируете закончить дни в ближайшее время в Петропавловской крепости.

– Не планирую, там точно не планирую! Планирую дожить до девяноста лет и закончить дни в Нью-Йорке[9]… Шучу…

– Господа, – в разговор наконец вступил четвертый собеседник, который до сих пор молчал и, по-видимому, самый высокопоставленный из всех. – Давайте сменим тему. И Александру Федоровичу все же придется с нами выпить.

– Это отчего же?

– Повод более чем достаточен. Вас только что избрали в Государственную Думу, с чем я вас и поздравляю! – Сановный собеседник взял две рюмки, одну из которых протянул Александру Федоровичу.

– Эх, была не была… – Тот принял протянутую рюмку, но пока что не пригубил, а продолжил держать в руке. – Придется развязать, но только в этот раз!

– Думаю, поводов будет больше. У нас на вас большие виды. Не думайте, что удастся вести тихую и трезвую жизнь в Таврическом дворце.

– Спасибо за участие! Да, предстоит много работы…

– Признайтесь, не ожидали, что станете членом всероссийского парламента в тридцать один год? Наверняка строили другие жизненные планы?

– Ох, прямо в точку. Я не мог даже помыслить о депутатстве, поскольку и не было у нас никакого парламента, даже в наметках! Родился я в медвежьем углу, можно сказать, глухой провинции, в Симбирске. Для нас городовой был властью, а не депутат парламента. А потом еще десять лет провел в Туркестане, где вместо русского царя мы наблюдали разве только хивинского хана да бухарского эмира по большим религиозным праздникам.

– Позвольте-с, позвольте-с, вы сказали – в Симбирске? Передавайте привет земляку…

– Это кому же?

– Да этому, Ульянову.

– Ленину? Ха! – Александр Федорович засмеялся своим звонким баритоном. – А вы знаете, что мой отец когда-то был его учителем?

– Кого? – У собеседников, что называется, глаза на лоб полезли. – Лидера большевиков, Ульянова-Ленина?

– Того самого. Тот учился в симбирской гимназии, а мой досточтимый папенька состоял ее директором многие годы.

– Хорошо обучил, значит…

– Это да… С одной четверкой… По логике… Тут уже засмеялись все.

– А вы встречались с Ильичом?

– Да как вам сказать? Если говорить о том времени, когда я был уже в ясном уме и твердой памяти, не припомню такого. Симбирск я покинул в восемь лет. Но и утверждать, что упомянутый персонаж ни разу не качал мою колыбельку, тоже не могу – наши родители дружили.

– И что же это он не заразил вас своими идеями?

– Видимо, я оказался более здоровым, чем он! Все снова засмеялись.

– Да, тесен мир… – «Заговорщики» налили себе еще по рюмке.

Но Александр Федорович продолжал держать прежнюю:

– Велика Россия, а порядка в ней нет…

– Хотя, если перестроить ее, кирпичик за кирпичиком, порядка станет больше, – загадочно намекнул Александр Михайлович.

Хозяин «вечеринки» поднял глаза, с интересом заглянув в глаза собеседника.

– Что вы думаете о вольных каменщиках, Александр Федорович?

– Хм… Вот так вот, да?.. Что я думаю… Это официальное приглашение?

– Считайте, что так!

– Я уже и не надеялся.

– Вы лукавите.

– Ну если Николай Виссарионович будет не против…

– Николай Виссарионович уже давно «за», – ответил тот за самого себя в третьем лице. – Мы давно следим за вашей юридической карьерой, а теперь и за успехами в политической области. Признаться, впечатлены вашими результатами по защите армянской интеллигенции, в деле о расстреле рабочих на Ленских приисках, выступлением по делу Бейлиса и Николаева-Хури.

– Спасибо, лестно слышать.

– Но и вам мы тоже можем понадобиться.

– Не сомневаюсь!

– Наша Великая ложа связывает всех тех, кого вы знаете лично. А также и тех, кто вас окружает, но вы даже не помышляете об этом…

– Звучит потрясающе!

– Да, Александр Федорович, считайте это официальным приглашением. И впереди нас ждут великие дела!

– Спасибо за доверие. За это грех не выпить!

Александр Федорович Керенский впервые поднес ко рту рюмку коньяка и выпил до дна. Да, это был он – успешный адвокат, депутат Государственной Думы, будущий лидер масонской ложи «Великий Восток народов России», будущий глава Временного правительства и последний руководитель нашей страны до прихода к власти своего земляка из Симбирска…

Глава 3. Доморощенный подельник

1

С большим трудом оставив позади карцер и поверившего им Лодыгу, избитые, но не сломленные «подельники» Жора Ратманов и Викентий Двуреченский вновь оказались на свободе.

В Москве начала XX века стояла поздняя осень. А ранним утром уже особенно ощущались заморозки. Но все равно вокруг было благостно. Несмотря ни на что, гостю из будущего было приятно идти по полупустому городу, снова слышать диковинную речь, присущую своему времени, да изредка уворачиваться от конных экипажей.

– Эй, посторонись! Тебе жить надоело? – можно было бы услышать и сегодня, то есть в будущем.

Тогда и подавно. «Московский листок» почти ежедневно писал о случаях преждевременной кончины очередного обывателя под колесами кареты, а иногда уже и автомобиля.

Однако после очередного призыва посторониться Жора Ратманов едва на самом деле не упал под повозку. Не стоит забывать, что он был ранен еще и из пистолета и ему требовалась квалифицированная медицинская помощь, причем как можно скорее!

– Ратманов, остановитесь! Вижу, дальше вам идти не стоит.

– Это отчего же, Викентий? – Жора едва дышал, опершись всем телом на деревянный столб, только тот его сейчас и поддерживал.

– О подобающей форме обращения к чину двенадцатого класса мы с вами еще поговорим… Сейчас не до того… Пока же я вижу у вас все шансы истечь кровью прямо здесь, на мостовой. И некоторым образом это будет и на моей совести – не уберег, не принял своевременных мер.

– Спасибо за заботу! – прохрипел Георгий и сплюнул кровью.

– Вот-вот, – поморщился чиновник для поручений. – Что и требовалось доказать!

– Что вы предлагаете? – просипел вконец упавшим голосом Ратманов.

Двуреченский огляделся и принялся рассуждать вслух:

– Куда это нас с вами черт занес? Куда-то в район Останкино, полагаю? Знаете эти места?

– Ни черта я не знаю!

– Понятно… Есть у меня один человечек… Если на телеге, да с ветерком… Вы как, еще с полчаса продержитесь?

– Не знаю!

– Так вот, он вас и подлечит, и сохранит в тайне сам факт вашего пребывания и от бывших подельников по банде Свинова, и от полиции…

– Хорошо, давайте быстрее уже! – Ратманов подпирал столб из последних сил, в глазах стояли уже не один, а двое Двуреченских, особенно добивали головокружение и тошнота.

Двуреченский свистнул ближайшего извозчика. И даже для верности перекрыл тому дорогу. Мужик на облучке спустил вожжи и подозрительно вгляделся в загибающегося Ратманова – кого ему черт принес? Но после непродолжительных пояснений чиновника для поручений, продиктованного адреса и, главное, звонкой монеты перетащил раненого к себе на телегу.

Двуреченский тоже помогал, но как-то посредственно, чуть ли не брезгливо… А не чужой ведь был человек! Ратманов даже возмутился:

– Двуреченский, вы меня поражаете…

– Чем?

– Да всем… А сами куда? В таком виде? Со мной отлеживаться не поедете?

– Нет.

– Это как понимать? А вдруг вас схватят?

– Кто меня схватит? Я чиновник для поручений Московской сыскной полиции. И сам кого хошь схвачу.

Тут уже у извозчика на лоб полезли глаза:

– Ваше благородие, так, может, это… монету-то вернуть?

– Цыц, оставь себе. – Двуреченский с «нижними чинами» был суров, но, как говорится, и справедлив. – Доставишь этого, куда я сказал, и если хоть один волос…

– Этого… – Ратманов все никак не мог привыкнуть к удивительной метаморфозе, произошедшей с Двуреченским. Тот будто на самом деле забыл о работе в Службе эвакуации пропавших во времени и помнил лишь свою временную должность в московском сыске образца 1912 года… Даже под страхом смерти не признался. М-да…

– Доставлю в лучшем виде-с! – пообещал дореволюционный бомбила.

– Вот и славно. – Двуреченский уже хотел уходить, но Ратманов еще кое-что спросил напоследок:

– Мы увидимся?

– Кто знает, – был ответ.

– А деньги Лодыге? Вы же дали слово дворянина!

– Мало ли что я ему дал, дураку. Спас жизнь нам обоим, и ладно. Скажи спасибо, Гимназист…

После чего чиновник свистнул другого извозчика и немедленно унесся куда-то по своим делам. Дай бог, не сдаст, а Ратманова, соответственно, не посадят.

2

Хозяина деревенского дома на северной окраине Москвы, примерно там, где потом построят телецентр, звали Степан, по отчеству тоже Степанович, но все называли его Кольщиком. Бородатый дядька был улыбчив и обходителен, в целом производил впечатление скорее «божьего одуванчика», чем разбойника. Но энное количество лет назад тоже имел проблемы с законом, от которых, по-видимому, его и отмазал Двуреченский. С тех пор хозяин остался чиновнику для поручений должен.

Для раненого Ратмана определили едва ли не лучшую комнату на солнечной стороне дома. Уложили на высокую кровать с мягкой периной. Отмыли и перевязали, сообщив, что пуля прошла навылет. После чего принялись закармливать разными вкусностями.

А когда попаданец в достаточной степени оклемался, день на шестой, он уже и сам начал интересоваться жизнью вокруг.

– Скажи, Кольщик, а откуда ты знаешь Двуреченского, Викентия Саввича?

– О, то долгая история, и он не очень любит про нее вспоминать… – Бородач загадочно усмехнулся.

– Но все-таки? – не унимался Ратман. – Я тебе про себя все рассказал, теперь ты расскажи.

– Да что рассказывать… – продолжал хозяин дома, делая гостю перевязку, одну из последних. – Служили вместе…

– Служили вместе? Это где же?

– Где-где? В полиции. А то где ж?

– Так ты бывший полицейский?!

– Не совсем так…

– Тогда кто ж?

– Эх, Георгий, под монастырь ты меня подведешь… По молодости связался я, значится, с дурным окружением. Было мне не больше осьмнадцати или двадцати годов, не понимал еще ничего, не знал, с кем дружить должно, а с кем и не можно… Ну и раз пошли на дело. Первое мое. Все успели побежать, а я замешкался. Вернее, на стреме стоял и думал, что важная роль у меня, ну ты понимаешь… А оказалось, что и не было у меня никакой роли. Запросто так попался, когда все остальные ушли.

– И что дальше?

– А что дальше? Упрятали меня в тюрягу. А бывшие друзья-подельники даже и носа своего не показали. Забыли про меня там.

– А ты?

– А я вышел. Ну и не знал, куда податься. Семья далеко. Да и не примет обратно. Батя был строгий. Да и из дома я ушел в осьмнадцать, что ли, лет…

– И встретил Викентия Саввича?

– Ну не совсем сразу, ну да…

– И он предложил работу в полиции?

– Ну не совсем так, говорю ж! – Кольщик впервые продемонстрировал легкое раздражение.

– А как?

– Осведом он меня сделал…

– То есть запустил обратно в банду, но чтобы ты работал уже на полицию?

– А вот об этом знать тебе уже не должно, – почти ласково заключил хозяин дома, дополнительно укутал попаданца теплым одеялом и вышел из комнаты.

3

Зализав раны, Георгий захотел снова увидеться с Двуреченским. Но тот, кто бы сейчас ни сидел в его теле, вернулся к своей излюбленной практике – пропадать, недоговаривать, появляться только там и тогда, когда и где сам того пожелает.

Что оставалось делать? Одним из незакрытых гештальтов[10] был клад старообрядческой общины, частью которого Жора не по доброте душевной, но по необходимости едва не поделился с Лодыгой. Нужно было проверить, на месте ли деньги?!

Георгий сел на трамвай и отправился на юго-восток тогдашней второй российской столицы, в район Рогожского старообрядческого кладбища, или в просторечии – Рогожки.

Дежавю? Отнюдь. Мы действительно уже были там вместе с Ратмановым и прежним Двуреченским. Чиновник по поручениям при главе московского сыска оказался тогда еще и ушлым дельцом. Вот примерно такой разговор состоялся у них незадолго до возвращения Юры Бурлака в будущее и повторного пришествия в тело Ратманова в прошлом…

– Про Николая Александровича Бугрова слышал?

– Ну вроде читал что-то… у Горького.

– Ну так вот. Бугров умер в прошлом году. Детей у него не было, и состояние по завещанию отошло сестрам, Еннафе и Зиновее. Главное богатство составляли паи Товарищества паровых мельниц Бугрова. А еще имелись доходные дома, вклады в банках, фамильные леса. Ну и конечно, закрытая часть, не попадающая ни в какие списки Forbes… Николай Александрович до самой смерти был главой старообрядцев-кержаков беглопоповского согласия. И в секретной части завещания отдал свою тайную кассу на Рогожу, одноверцам… В казне три миллиона рублей. А я хочу их украсть и присвоить. Помоги мне – и получишь свою долю!

Пока Георгий приходил в себя, не веря, что слышит все это от одного из самых высокопоставленных полицейских чинов Москвы, Двуреченский продолжил:

– Слушай дальше! Я все продумал. Деньги секретные, официально их не существует. Если мы их сопрем, староверы даже в полицию не смогут обратиться. Сообразил? Налоги с них не уплачены, дарение через нотариуса не оформлено…

– А если все-таки обратятся?

– Если придут к Кошко, то Аркадий Францевич дознание, скорее всего, поручит мне. Рогожская часть входит в мой участок. И я стану ловить самого себя! Понятно, с каким результатом.

Также Двуреченский рассказывал, что половина этого «схрона» состоит из доходных бумаг, акций и облигаций на предъявителя. Все это чиновник собирался как можно быстрее обернуть в «более ликвидные активы», как он говорил. Вторую же половину составляли банковские билеты. Их также предстояло «переформатировать» в золото.

Но имелся и остаток примерно в двести тысяч, который тогда лежал на цокольном этаже крупнейшего храма старообрадцев – Покровского собора, или собора Покрова Пресвятой Богородицы на Рогожском кладбище. Уже эта часть была в золотых червонцах, разложенных поровну на девять мешков. А 200 тысяч золотом – это 172 килограмма металла…

– Сто семьдесят два кило золотишка… На какую сумму это потянет в две тысячи двадцать третьем году? – спросил Георгий тогда.

– Я уже все посчитал, – спокойно доложил губернский секретарь. – На миллиард!

По задумке прежнего Двуреченского, рогожцы должны были подумать, что воры увезли сокровища на телеге. Но на самом деле подельники собирались взять только сундуки и один мешок. А остальные восемь просто перетащить в другой угол, где тоже было полно всякого хлама. Никому и в голову бы не пришло искать похищенное в том же подвале!

В итоге план Двуреченского как будто даже сработал. Но когда уже в 2023-м капитан Бурлак проник в подвал Покровского собора, с бьющимся сердцем включил фонарик в мобильном телефоне и нашел заветный угол… Оказалось, что вместо восьми упитанных мешков остался лишь один, да и тот неполный.

Вспоминая все это, Георгий почувствовал себя как в дурацком сюрреалистическом сне. И чем дольше он находился не в своем времени, тем больше путались его мысли. Ведь получалось, что он живет в прошлом и вспоминает, как в будущем искал мешки с золотом, чтобы потом вернуться в прошлое и проверить, надежно ли он спрятал их для будущего…

Попаданец почесал в затылке и принялся насвистывать «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я». Слова этой песни всегда казались ему вершиной абсурда. Однако нынешние его мысли лидировали в рейтинге отсутствия здравого смысла с большим перевесом.

А вскоре и один из пассажиров трамвая перенял привязчивую мелодию… «Господи, только этого еще не хватало! Эффект бабочки[11], итить твою налево», – подумал Жора и немедленно заткнулся.

Спрыгнув с подножки, на всякий пожарный прокатившись на первом попавшемся извозчике и пройдя около километра пешком, Жора, как мог, повторил старый маршрут, которым пользовался аж дважды: в этом же 1912-м и еще 111 лет спустя. Единственное – прежде он всегда действовал ночью. Но сегодня психанул и отправился днем. Уж очень хотелось подержать в руках приятные на ощупь дореволюционные дензнаки. Они должны были хоть как-то скрасить его бесперспективное существование в чужой шкуре и чужом веке…

Прошел, как и раньше, через задние ворота. Естественно, сторонясь местных богомольцев. И не потому, что в отличие от обычных они крестились двумя, а не тремя перстами, а потому, что конспирация, батенька… В какой-то момент избежать столкновения с прохожими все ж таки не удалось. И дабы не привлекать лишнего внимания, Георгий-таки сложил два пальца, как когда-то учила его нижегородская бабка, и перекрестился, глядя на один из самых больших и красивых храмов среди всех старообрядческих согласий.

А затем быстро проскользнул внутрь. Спустился по старой памяти вниз. Зря говорят, что деньги не пахнут… Он сейчас явственно ощущал какой-то запах, который быстро вел его вперед. Может, правда, не денег? Тогда чего? Оставалось только проверить!

Попаданец очутился в нужном закутке, затаил дыхание, разгреб старый хлам и… ничего не нашел. Ни двух сундуков, ни девяти мешков. Может, не тот угол?! Принялся рыть с удвоенной энергией в других, и… снова ничего не обнаружил. Аж сел на пыльный и холодный пол. Было обидно до слез!

Это что же получалось? Лодыга, мать его… должен быть ни при чем… Наводку на клад ему в итоге так и не дали… Или все-таки что-то подслушал, да вспомнил, да сопоставил? Нет, слишком ограничен для этого… Неужели Двуреченский подсуетился? На губернского секретаря было похоже, даже более чем…

А вообще, о чем могло говорить наличие либо отсутствие обещанного клада? Не вдаваясь в историю, а просто в рамках обычной человеческой логики? Если бы клад был на месте – это почти однозначно говорило бы о том, что все осталось как прежде: прошлое обнулилось, Ратманов не ходил на дело с Двуреченским, и в теле чиновника нет никакого Корнилова из будущего…

Идем дальше. Если бы в подклете церкви отсутствовали только два сундука и один мешок, как планировал прежний Двуреченский, – это говорило бы о том, что обнос старообрядческого схрона все-таки был, в теле Двуреченского все-таки сидит беглый офицер ФСБ, а нынешний чиновник ваньку валяет, притворяясь обычным губернским секретарем. Хотя… Почти ничто не помешало бы Корнилову благополучно покинуть многострадальное тело Двуреченского уже после экспроприации всех ценностей…

С этими мыслями Жора покинул намоленное место, по дороге снова притворившись старообрядцем. А на волне нахлынувших из-за потери собственности чувств принялся еще усиленнее креститься и даже раз бросился в поклоне оземь.

Его путь снова лежал в центр, в Политехнический музей, где он припрятал оставшиеся активы. И тут уже двух вариантов быть не могло. Об этом тайнике, кроме него, не знала ни одна живая душа. Так что либо деньги до сих пор на месте – и прошлое у Ратманова-Бурлака действительно было, либо хранилище девственно пусто – значит, все обнулилось. Хотя… Разве только люди из будущего, к примеру чекисты, наблюдавшие, как он бродит с извлеченными ценностями вокруг метро «Лубянка», захотели подчистить историю…

«Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я…» – снова запел Георгий от избытка вопросов без ответов. Извозчик его тоже слышал и улыбнулся. Ну да и хрен бы с ним!

4

В музей Георгий приехал на зимнем варианте экипажа – санях. Добрался, что называется, с ветерком. А также и с мокрым снегом. Попаданец почувствовал, что прошлое к нему неблагосклонно, что сегодня выражалось даже в погодных явлениях. Хотя еще больше, разумеется, смущало лишение того «немногого», что им здесь было нажито. Пусть и не совсем честным трудом.

– Стой! – закричал он на кучера.

– Да, ваше благородие!

– Подрули в задний проход! – сказал Георгий и сам прыснул от смеха. Во всяком случае в будущем, в каком-нибудь стендапе, эта фраза просто разорвала бы зал.

– Да там и нет никого… – подивился мужик, даже не улыбнувшись.

– А я говорю, подрули! Велено тебе…

– Слушаюсь, ваше благородие!

Отпустив лишнего свидетеля, Ратманов побежал в знакомый подвал. Однако на пути, как и в будущем, возник охранник. Но только не знакомый дядя Вася, майор советской милиции в отставке, которого легко можно было заболтать, а неизвестный дореволюционный дворник с соответствующей бляхой и колючими глазами на заросшем мужицком челе.

– Ты кто таков будешь?

– А ты кто такой? – Попаданец хотел было козырнуть полицейским удостоверением, как делал иногда в XXI веке. Но вовремя спохватился, что здесь у него такого нет.

– Иди-ка ты, мил человек, куда шел, да подобрупоздорову, – посоветовал заросший и зачем-то вытащил руку из-за спины. А в той руке сверкнул… топор.

– Ты мне не угрожай, дяденька. – Георгий все же решил направить разговор в мирное русло и по возможности заболтать оппонента, а там и видно будет.

– А ты мне не тыкай, – поправил заросший и сплюнул Жоре прямо под ноги. – Повторяю: иди, куда шел. Еще одно слово или движение, и этот топор воткну промеж глаз, усек?

Георгий сжал кулаки и раскрыл было рот. Но было поздно. Перед ним уже захлопнулась массивная дверь, а с обратной стороны заскрипели и провернулись несколько тяжелых засовов. Да что ж такое-то?! Супермен называется! В 2023-м он бы просто не дал закрыть перед собой дверь, заломив фигуранту руки «троллейбусом» или провернув что похуже. Но здесь он был уже не совсем он, ему было что терять, он опасался привлечь лишнее внимание, лишиться и без того последних денег…

Вдобавок большое значение он придавал теперь морально-этической стороне вопроса. Едва покончив с преступным прошлым Ратманова, не хотелось туда возвращаться снова. А итог один – фиаско! XX век не задался с самого начала и всячески стремился выставить чужака за дверь. Чего, собственно, Бурлак и сам хотел… вот только не знал, как… Но уже понемногу привыкал чувствовать себя лузером.

5

И был еще один человек, о котором попаданец думал каждый день и даже чаще, – Рита. Красавица с преступной Хитровки, бывшая женщина атамана Хряка, путана, чья биография буквально кричала, что Бурлак ей не пара! Но он продолжал видеть в ней лучшее. А может, просто любил ее.

Найти девушку оказалось не так просто. Во-первых, Ратману по-прежнему приходилось держать в голове возможную встречу с Хряком. Судя по всему, атаман все еще имел на Риту виды и был опасен. Во-вторых, что Хряк, что его бывшая, постоянно меняли места дислокации. Особенно на фоне полицейских облав, которые после громкого инцидента в Сандуновских банях наверняка санкционировал Двуреченский.

По всему городу действительно наблюдались усиленные меры реагирования: внеплановые досмотры, проверки «пашпортов» и тому подобное. Ратман от греха тоже старался передвигаться дворами и лишний раз не попадаться на глаза бывшим коллегам – нынешним стражам порядка. А параллельно искал Риту сам. Так, опер из будущего навел несколько справок, проявил все лучшее, чему учили в школах милиции и полиции, и обнаружил Маргариту Евсеевну Коржавину на Хитровке. Таки вернулась туда, откуда когда-то и вышла…

Встреча не задалась с самого начала. Девушка даже не хотела с ним разговаривать! Но Ратман был настойчив и потребовал, по крайней мере, объяснить, в чем причина столь резкой перемены в ней, а точнее, в ее отношении к нему?

– Какое такое отношение? – Она даже передразнила бывшего любовника. – Ты чего за мной увязался? Хочешь, скажу Хряку, он тебе вмиг голову открутит?

– Давай не про него сейчас… Я хотел поговорить про нас!

– Каких нас?! Нет никаких нас! Ты что, головой ударился? Что ты там себе напридумывал? Мальчик, спустись с небес на землю! – Она смотрела ему прямо в глаза и смеялась.

Нет, не так, совсем не так он представлял себе эту встречу после долгой разлуки.

И опять двадцать пять! У нее что, такая же амнезия, как у м… чудака Двуреченского? Тоже ничего не помнит ни о них, ни о будущем, о котором Ратманов ей столько рассказывал в красках?

– Хорошо, скажи мне одну вещь, и я тебя больше не задержу!

– Иди ты знаешь куда? – Девушка была непреклонна.

– Всего одну вещь. И если ты ответишь не так, как я предполагаю, мы больше не увидимся, лады?

– Ты больной, что ли?

– Думай обо мне что угодно… но просто ответь!

– Ну, говори…

– Как меня зовут на самом деле?

– Точно больной!

– Хорошо, я подскажу… Выбери из двух вариантов – Георгий или Юрий?

– Фу… Я-то почем знаю, у мамаши своей спроси!

– Ну а все-таки?

– Да это ж одно имя почти. Вот если б ты спросил: Ратман или Гимназист, я б задумалась.

– Ладно, а Юра Бурлак тебе о чем-нибудь говорит?

– Ты, что ль? Я и не знала, что ты бурлак. Думала, после гимназии сразу на дело пошел да в тюрягу загремел, где с Татарином потом и познакомился…

– Значит, и ты туда же…

– Ну все?

– Нет. Еще одно. Я барон Штемпель!

Рита как будто впервые посмотрела на попаданца с определенным интересом. Во всяком случае, сделала паузу, чтобы осмотреть сумасшедшего с головы до ног.

– Ты кто? – наконец произнесла она.

– Я барон Штемпель, – повторил Георгий. Девушка выждала еще. Но не нашла ничего лучше, чем рассмеяться в голос:

– Ну а я тогда государыня императрица Александра Федоровна!

– Не смешно!

– Еще как!

Бывший опер покидал экс-возлюбленную в растрепанных чувствах. Сам не ожидал, что станет таким мягкотелым. Вот что время с людьми делает… Даже не с первого раза попал в дверной проем кабака, в котором они сидели. А потом до кучи едва не сшиб какого-то мелкого воришку, задумавшись о своем…

6

Через час с четверью он сидел уже в Верхних Торговых рядах на Красной площади и с грустью провожал взглядом людей, беззаботно прогуливавшихся внизу. Прошлое как будто обнулилось. Эти люди жили одним днем, только в своем времени и не помышляли ни о каком другом. Как Рита. Теперь он для нее обычный, средней руки бандюга по кличке Гимназист! Никакой не Юра Бурлак, не раз вязавший опасных преступников. И уж точно не загадочный барон Штемпель…

Жора еще раз вспомнил предпоследний разговор с любимой женщиной:

– Что случилось? У тебя такое лицо! – увидев его, Рита побледнела.

– Я возвращаюсь к себе.

– Куда к себе?

– В две тысячи двадцать третий год.

Женщина молчала и смотрела ему прямо в глаза, будто хотела в них прочитать, врет ее суженый или нет.

– Я правду говорю, Рита. Вечером меня тут уже не будет. Но я очень хочу вернуться.

– Так что мешает? Я… я буду тебя ждать. Скажи, как долго?

Георгий смутился:

– Я сам этого не знаю. И еще – вернусь я, скорее всего… в другом обличье.

– Как в другом? В каком?

– Долго рассказывать, а времени уже нет, – махнул рукой попаданец. – Черт его знает, в каком! Но ты запомни пароль. Я подойду и скажу: здравствуйте, я барон Штемпель!

Женщина хотела ему верить, но вопросов становилось все больше:

– Почему барон? Почему Штемпель?

– Так вышло! Запомни эти слова, хорошенько запомни. Я могу быть каким угодно: молодым, старым, бородатым или безбородым, хромым или глухим. Но это буду я. Тот, кто тебя любит. Не говорю: прощай, а говорю: до свидания!

– Ох, горе ты мое… До свидания. Не обмани меня! По скупому на эмоции лицу Георгия впервые пробежала она… Капля на лице – это просто дождь, а может… Ратман быстрым шагом покидал Верхние Торговые ряды, которые впоследствии станут называть ГУМом. Где-то рядом свистел городовой. А подставляться лишний раз не хотелось.

Интересно, откуда пошло выражение «готов сквозь землю провалиться»? И есть ли какое-то место или время, где ему будет еще хуже, чем здесь и сейчас? Возможно, в период Русской смуты? Опричнины Ивана Грозного? Татаро-монгольского ига? Георгий стоял посреди ажурного моста через Москву-реку. И даже разок мысленно примерил на себя роль какого-нибудь пьяницы, который уже перелез за перила и, шатаясь, прикидывал, сигануть ему вниз или подождать.

Нет, внизу был лед. А падать на него было больно. Особенно если не убиться сразу, а пробить лед не до конца, уцепиться за него и в последний момент начать барахтаться. Ведь, как известно, правильная мысля приходит опосля…

И вообще, пусть предполагаемый алкаш спасает себя сам! Как сказал однажды римский консул Аппий Клавдий, человек сам кузнец собственного счастья. Или несчастья. И если Бурлак – Ратманов – или Штемпель будет пытаться спасти всех и во все времена, то…

…Бывший полицейский взял себя в руки. Уверенной походкой быстро достиг соседнего моста через Москву-реку, приблизился к потенциальному самоубийце и облокотился на перила рядом с ним.

– Эй, уважаемый! А ну, полезай обратно, поговорим. – Георгий снова, нехотя, выполнял свою обычную работу.

– Вы кто такой? – с трудом выговорил суицидник заплетающимся языком.

– Ох, – вздохнул Ратманов. – Это очень сложный вопрос. Давай лучше о тебе.

– Какого лешего? – Не очень длинные фразы, из пары слов, давались собеседнику еще довольно сносно.

– Я просто не хочу, чтобы ты сейчас туда прыгал.

Есть и другие варианты развития событий.

– Какие?

– Например, поговорить. Возможно даже, я решу твои проблемы.

– А тебе что за дело?

– Работа у меня такая.

Пьяница вгляделся в потенциального спасителя замыленным подзатухающим взором. После чего широко улыбнулся и отпустил руки…

Такая реакция была только у Юры Бурлака да еще пары полицейских, с которыми он когда-то учился. А опер – он и в Африке опер, и в Москве 1912 года. Чужими руками, в данном случае идущими в комплекте с телом бандита Ратманова, он и зацепил суицидника за шкирку, продолжив держать бедолагу над водой.

Пьяница отчаянно сопротивлялся, махал руками и ногами и матерился почем зря. Но Бурлак и Ратманов совместными усилиями дождались помощи дореволюционных блюстителей порядка. С обеих сторон реки к ним уже бежали дворники и городовые. Свистели в свистки и с опозданием заклинали «не делать этого».

Потом оказалось, что Георгий подарил новую жизнь фабриканту N., владельцу пары заводов и пароходов. Причиной свести счеты с жизнью, как водится, стали долги. Но еще более весомой – молодая любовница, которая ушла к одному из кредиторов. Два в одном, полный комплект, так сказать. Конечно, прыгавшему с моста можно было и посочувствовать. Но Ратманов, услышав его историю, почему-то подумал: «Мне бы сейчас его проблемы…» Георгий сидел на набережной, укутавшись в предоставленное полицией шерстяное одеяло, и смотрел вперед, ничего не видя перед собой.

– Здравствуйте, Кисловский, репортер газеты «Московский листок». – Пред взором Ратманова предстала чужая рука для рукопожатия.

Он поднял глаза и едва успел увернуться от вспышки. Кисловский – еще очень молодой человек и очень нахальный – попытался сфотографировать героя с помощью внушительных размеров фотокамеры. Но не справился. В лучшем случае в загубленном кадре остались края шерстяного одеяла. Репортер еще многое хотел бы расспросить. Но Ратманова будто и след простыл. Он уже проворачивал подобное в 2022-м. Не всем дано быть в кадре, многие предпочитают просто делать свою работу. Ну а канал НТВ это или «Московский листок» – от перемены мест слагаемых ситуация, как видно, не менялась.

Что до полицейских, неважно, XXI века или начала XX-го, найти общий язык с этими ребятами Ратманову было значительно проще, чем с кем бы то ни было. Он уже ни от кого не скрывался, а просто гнал в полицейском экипаже в штаб-квартиру московского сыска. И спустя еще четверть часа стучался в кабинет чиновника для поручений.

7

– Войдите! – Едва увидев в дверях попаданца, Викентий Саввич Двуреченский слегка нахмурился, отчего на его длинном лощеном носу даже образовалась некрасивая складка.

– Спасибо, Викентий Саввич! Я пройду?

– Пройдите, Ратманов. Раз уж пришли.

Георгий осмотрелся – давно тут не был. Но все вроде бы оставалось на своих местах. От парадного портрета императора Николая Второго до главы полицейского сыска Аркадия Кошко, взиравшего с изображения поменьше.

– Выздоровели? Выглядите намного лучше, чем раньше. – Чиновник начал с ничего не значащего комплимента.

– А вы, я смотрю, весь в делах, – подыграл Викентию Саввичу посетитель.

– Да. – Двуреченский чуть напрягся. – Но вы ведь сюда не за комплиментами пришли, ведь так? Давайте ближе к делу.

– Ну что же, охотно…

– Говорите!

Но лишь Ратманов снова раскрыл рот, как в кабинет постучали. Начались те самые обычные дела, будь они неладны. Сначала Двуреченского вызвали к Кошко. А потом уже и сам Кошко ненадолго заглянул в кабинет к Двуреченскому.

Очень необычные ощущения. Для оперативника из XXI века, который буквально вырос, во всяком случае в профессии, зачитываясь книгами о дореволюционном сыске и революционных для того времени методах Аркадия Францевича. Ратманов даже задержал дыхание, стараясь слиться со стеной кабинета и не выдать своих истинных эмоций. Ведь рядом стоял живой классик, икона, пример для подражания. Для кого Shaman или Баста, а для кого и Кошко.

Но легендарный деятель полиции лишь мельком посмотрел на посетителя и ушел. А все остальное время Двуреченский бегал как белка в колесе, выполняя различные поручения шефа. Ратману в конце концов самому пришлось прервать этот круговорот.

– Викентий Саввич, у меня есть предложение, подкупающее своей новизной.

– Закрыть вас здесь на семь суток? – пошутил Двуреченский. Или не пошутил.

– Помните, кто вас спас…

– Я помню, – перебил чиновник. – А потом я вас, уболтав глупого Лодыгу. Ну так какое предложение, не тяните?!

– Поговорить обо всем без спешки и желательно без лишних глаз.

– Когда, где?

– Сегодня вечером. У вас… Двуреченский ненадолго задумался.

– У меня… Вы у меня были?

Ратманов выразительно посмотрел на собеседника – ну уж сейчас-то дурака не валяй.

– Хорошо, у меня на Чистых, в девять, – согласился Викентий Саввич.

– Заметано.

– Честь имею! – Чиновник развернулся к столу.

– Если бы… – прошептал едва слышно Ратманов, но хозяин кабинета включил ультраслух и что-то расслышал.

– Что вы сказали?

– Ничего. До встречи!

– До встречи!

8

Георгию по-прежнему было очень грустно. Но в голове бывшего оперативника уже начал вызревать план. Что ему оставалось? А вернее, чего у него не было? Во-первых, нормальной связи с любимой женщиной, которая напрочь забыла, кто он такой. Во-вторых, каких-либо доверенных лиц в прошлом, ведь все окружающие принимали его за другого человека, а именно – обычного преступника, в теле которого он временно находился. Наконец, не осталось никаких связей и с будущим. Из-за того, что в тело прежнего «проводника» Двуреченского заселился неизвестный тип, думающий, что он обычный чиновник для поручений при главе полицейского сыска. Другими словами, у попаданца не осталось почти ничего! Но…

…Он помнил, что когда-то и сам ничего не знал о путешествиях во времени. И наверняка сложил бы голову в одной из первых же бандитских разборок начала XX века просто потому, что до конца не представлял, как в то время было принято себя вести! Пока не познакомился с «подельником» в лице того же Двуреченского, вместе с которым они и на дело ходили, и от местной шантрапы удирали. А главное – тот, прежний Двуреченский раскрыл ему глаза на многие вещи, научил, показал перспективу и даже отправил домой, в будущее, пусть и ненадолго…

Ратман стоял у вторых ворот особняка Двуреченского на Чистых прудах, с тыльной стороны обширного земельного участка, заодно позволив дворнику придирчиво рассмотреть непрошеного гостя.

– Вы чьих будете? – наконец произнес маленький начальник с лопатой.

Первой мыслью было ответить, как в фильме «Иван Васильевич меняет профессию». Но попаданец сдержался.

– Викентий Саввич ждет меня к девяти. Ратманов Георгий Константинович, доложите хозяину.

– А вы мне не указывайте. Ждите тут.

Дворник недовольно покрутился вокруг своей оси, еще раздумывая, а не проучить ли посетителя. Но все же ушел и доложился. А потом вернулся и позвал гостя в дом уже более адекватным и человечным голосом.

Двуреченский встретил по-свойски, в халате. И даже провел по своим апартаментам небольшую экскурсию. То ли не помнил, что Георгий здесь уже бывал… То ли… Впрочем, Ратманов воспринял это даже с благодарностью. Он и сам, признаться, подзабыл, как было обставлено его первое появление здесь.

– Голландская печь, – указал губернский секретарь на изразцы на стене. – Ну а это вы и сами видите: богемский хрусталь. Не то чтобы я его коллекционировал, но кое-какие запасы имеются. Пройдемте к камину?

– Охотно!

Жора присел на красивое резное кресло, которое лишний раз было даже жалко трогать. Словно оказался в музее быта, который мы потеряли. Но все же расположился поудобнее и сам не заметил, как едва не задремал, предавшись недавним воспоминаниям…

Двуреченский в форменном сюртуке с черными петлицами потчевал его китайским чаем из красивого фарфорового чайника и угощал конфетами фабрики Сиу:

– Я знаю большинство вопросов, которые ты хочешь мне задать. Давай так: сначала лекция – что, как, почему. Так ты разрешишь большинство своих недоумений. А потом спрашивай о деталях.

– Валяй! – тогда они были еще на «ты».

– Ну, держись за стул крепче! – А чиновник много шутил…

Ратманов вынужден был протереть глаза. Ведь вместо чая на камине стояла бутыль с «Водами Лагидзе»[12]. Двуреченского в форменном сюртуке сменил Двуреченский в халате. Ну и шутить с гостем нынешний собеседник, судя по всему, особо не намеревался.

– Так что вы хотели мне рассказать, Ратманов? – Направление беседы задал сам хозяин дома, серьезный, как… реальный чиновник для поручений.

– Держитесь за стул крепче, – предупредил Ратман.

Глобально план бывшего оперативника состоял в следующем. Если в прошлом у него не осталось реальных подельников, он мог бы «вырастить» себе «подельника» для совместной работы сам! И лучшей кандидатуры для этого, чем Викентий Саввич Двуреченский, было не сыскать. Дальше предстояло в красках рассказать хозяину дома о попаданчестве. Так же, как когда-то сам Двуреченский вещал на ту же тему ему самому. То есть практически слово в слово воспроизвести однажды уже услышанное, чтобы ввести старого знакомого в курс и в дальнейшем бороться с превратностями судьбы вместе!

– Не буду ходить вокруг да около. Начну сразу с главного. Попаданцы, путешественники во времени, – это не миф, не книжный вымысел, а реальность. И мы с вами… с тобой… относимся к их числу. Мы особенные!

Двуреченский кашлянул, впервые выдав волнение. После чего поднялся, заменил «Воды Лагидзе» на кое-что покрепче. И принялся слушать Георгия с той внимательностью, какую проявляет врач психиатрической лечебницы при первой встрече с пациентом.

С момента начала судьбоносного разговора прошло несколько часов. Была уже глубокая ночь. Количество выпитого исчислялось не одной рюмкой, но десятками. А собеседники наконец нашли общий язык… У обоих он заплетался. При этом Двуреченский полулежал в кресле, съехав в нем наполовину и с трудом разлепляя глаза. А Георгий шел из уборной, держась за выступающую старинную лепнину, чтобы в целости добраться до комнаты. Но не дойдя до цели нескольких метров, прикрыл глаза и снова увидел перед собой кусочек из прошлого:

– Таких людей на земле очень мало, не больше тысячи, – наставлял прежний Двуреченский. – Точный подсчет, понятное дело, невозможен. Большинство и не подозревают об этой своей особости. Эта особость сродни болезни. Генетический сбой. Искаженная ДНК-хромосома, как-то так. Я и сам толком не знаю. Передается по наследству, подобно гемофилии, и, как при этой «королевской болезни», лишь по женской линии, но отпрыскам мужского пола. Проявляется у кого-то раньше и чаще, а у кого-то раз в жизни. Называется хворь – ландаутизм.

– Почему?

– Потому что ее впервые изучил, описал и попытался понять академик Ландау… Он и сам болел, как и мы с тобой. Но в отличие от нас Ландау был еще и гениален. И подошел к своей «особости» по-научному. А когда академик сделал первые выкладки и понял, что в его руках опаснейшее оружие, то пришел в КГБ.

– Какое оружие? – не понял тогда Ратманов.

– Ну как какое? Неужели неясно? Человек попадает в прошлое, а будущее ему известно. И он начинает сдуру пытаться его изменить. Убить молодого Гитлера, например. Или Сталина. Или предупредить власти, что двадцать второго июня начнется война. Или убедить Фрунзе не ложиться на операцию[13].

– А этого нельзя делать?

– Ни в коем случае! – прежний Двуреченский стал серьезен, почти как нынешний. – Историю не изменить, она прет напролом. Убьешь Гитлера, его место займет Рем. Прикончишь Сталина – и расчистишь дорогу Троцкому. Побочный эффект всегда непредсказуем, и от него всем будет только хуже!

После этого чиновник для поручений перешел к деталям:

– Доказано, что ландаутизмом болеют представители тридцати восьми родов. Они проживают на всех континентах. Именно родов! Некоторые из них находятся на грани вымирания, а другие, наоборот, многолюдны.

– Значит, я тоже отношусь к этим тридцати восьми?

– Да. Скажи, Юрий Владимирович, тебе ни о чем не говорит… «барон Штемпель»?

– Так меня звали в детстве папа с мамой, это мое семейное прозвище…

После чего выяснилось, что по маме Юра Бурлак, ныне временно исполняющий обязанности Георгия Ратманова, принадлежал к древнему баронскому роду Штемпелей и был глубоко ландаунутым… А затем оказалось, что большинство ландаунутых или ландаутистов служат в спецслужбах разных стран. И летают в прошлое не просто так, впечатлений ради, а чтобы охранять временной покой простых обывателей и мешать попыткам отдельных нехороших людей влезть в историю.

Для этого в 60-е годы XX века в недрах советского КГБ была создана Служба эвакуации пропавших во времени – СЭПвВ, куда несколько позже поступил на работу инспектором и будущий подполковник ФСБ Игорь Иванович Корнилов, он же в прошлом – губернский секретарь Викентий Саввич Двуреченский. До недавнего времени…

Ратманов разлепил глаза. Полулежащий в кресле Двуреченский уже храпел. Однако неудачная попытка Жоры тихо, как мышь, занять свое прежнее место немедленно разбудила чиновника.

– Это что же получается? – подал голос хозяин квартиры. – Я тоже ландаутист на службе России?

– Нет, ты ничего не понял. – Ратманов наконец уселся в свое кресло. – Я сказал только, что прежний Двуреченский был ландаунутым на всю голову…

– А этот? – Чиновник вопросительно посмотрел на свое отражение в бутылке.

– А этот хрен его знает, – признался Ратманов. – Раньше в твоем теле был Игорь Иванович Корнилов…

– А сейчас?

– А сейчас хрен его знает, – повторил Георгий и сам почти запутался. – Ну сам посуди… Если бы в твоем теле до сих пор оставался Корнилов, ты бы вел себя так, как себя ведешь?

Подумав, Двуреченский неуверенно покачал головой.

– Вот… А если бы в твоем теле до сих пор был Игорь Иванович, коллеги из СЭПвВ неужели не поймали бы тебя до сих пор?

Двуреченский задумчиво посмотрел в бутыль и решил причесаться, воспользовавшись ею как зеркалом.

– Вот… Молчание – знак этого… согласия! – заключил Жора и пролил на себя то, что собирался допить. – Блин! Есть тряпка?

Двуреченский невозмутимо подал попаданцу длинный край собственного халата, и тот вытер им пятно, а заодно и руки.

– И сколько вас… то есть нас… ну то есть их… в Москве? – поинтересовался чиновник.

– Ландаутистов?

– Угу.

– Он сказал шесть.

– Кто сказал шесть?

– Ну ты, Двуреченский то есть, за которого говорил Корнилов, получается…

– А я говорил, что они тут делают, кем работают, что-то еще про них говорил? – Двуреченский отобрал у Ратманова край халата и стал пробовать его отжать.

– Нет, такого не говорил… Но все они сотрудники Сэп… дальше не произнесу… и все должны быть как-то связаны!

– Ты хочешь их найти?

– Хочу! А ты?

– Не знаю, почему бы и нет?

– Я знал, что ты меня поддержишь! Еще по одной?

– Не откажусь.

– А когда их найдем, я смогу вернуться в будущее.

– А я?

– А ты найдешь Корнилова, который позорно сбег из твоего тела!

– Ух! И мы поговорим! Вот сволочь, а?

– Да, ты все ему выскажешь!

– И остальным пяти!

– Их шесть!

– Шесть, без него пять!

– Почему без него? Я хочу с ним!

– Тогда шесть!

– Шесть с ним или без него!

Пьяные подельники на радостях чокнулись бокалами. Стекло в руках Двуреченского при этом разбилось вдребезги. А Георгий с удивлением обнаружил, что его стакан – более прочный, но при этом пустой. Они выпили все, что было.

Ну а про клад, о котором попаданец тоже, конечно, спросил, Двуреченский, разумеется, ничего не знал…

Глава 4. Охота на его величество

1

Загадочная группа из шести человек заседала в одном старом доме. Московском ли, питерском ли, а может, это был Тифлис или Гельсингфорс – поди ж разбери. И даже время тайной сходки, год или столетие, с точностью определить было бы невозможно. С одной стороны, собравшиеся были одеты по моде Серебряного века. Примерно так выглядели Есенин и Маяковский на фотографиях в наших школьных кабинетах русского и литературы. С другой – слова этих людей звучали вполне современно. И все сказанное записывалось на диктофон – скрыть его характерное жужжание никто даже и не пытался.

– Какого х… нам не дали новые вводные? – возмущался обладатель сердитого мужского голоса. – Им в центре накласть, что кто-то здесь живет по-настоящему и проживает жизнь, уверенный, что в конце его ждет неизбежная смерть!

– Давайте не будем переходить на личности, – вмешалась обладательница примирительного женского голоса. – Центру, конечно, виднее… Но я согласна, что действовать в обстановке информационного вакуума как минимум рискованно.

– Вы еще скажите, чтобы продуктов сюда забросили побольше, да тех, что здесь не выпускают, майонеза «Провансаль» Нижегородского масло-жирового комбината например! – усмехнулся человек с насмешливым голосом.

– Не паясничайте, мы обсуждаем серьезную проблему, – отчитала примирительная. – Чем меньше у нас реальных данных, которые можно получить только из центра, тем больше слепых зон, где мы вынуждены действовать интуитивно, а не по плану.

– А я что? Я только за! Так и до царя доберутся рано или поздно! Не сумев убить один раз, как обычно, будут возвращаться и пробовать снова, – обрисовал невеселую перспективу насмешливый.

– Типун вам на язык! – Миролюбивая начала злиться.

– Короче… – снова заговорил первый. – Царя им не свалить, сколько бы они ни пытались. Понятно, что в центре никогда не дадут этому случиться. Но покушений будет все больше! И вместо того чтобы в пятницу вечером отправиться на дачу к Шаляпину и слушать, как он поет «Дубинушку», я вынужден лазить по каким-то злачным местам и вязать очередного террориста!

– Коллеги, давайте рассуждать здраво, – голос подал четвертый. – Все мы на зарплате, каждый подписывал контракт, в котором есть пункт, если не ошибаюсь, тринадцать точка четыре. И он обессмысливает все, о чем вы сейчас говорите. Мы обязаны выполнять свою работу в том объеме, в каком центр посчитает ее необходимой…

– Это понятно, но… Может уже кто-нибудь вырубить диктофон?! Все равно эта запись в таком виде никуда не пойдет! – возмутился первый.

– Даже если вы его выключите, у службы будут воспоминания пяти оставшихся участников, достаточные для того, чтобы закрыть вас или любого из нас. Поэтому пусть пишет – это, если угодно, гарантия нашей общей безопасности.

1 Капорник – предатель, в уголовном мире бандит, ставший полицейским осведомителем.

2 Капорник, полицейский, дворник Серебряного века и т. д. – ироничное обозначение человека, живущего в эпоху расцвета российской культуры конца XIX – начала XX века, когда творили Блок, Ахматова, Маяковский… При этом важно понимать, что сами эти люди не называли описываемый период Серебряным веком – это самая яркая характеристика того времени с точки зрения попаданца и обывателей XXI века.

3 Иван – уголовный авторитет, главарь банды.

4 Ландаутисты – люди с генетическим отклонением, предрасположенные к путешествиям в прошлое, а саму технологию перемещений во времени разработал для них физик Л. Д. Ландау.

5 Бертильонаж – система идентификации преступников по росту, окружности головы, длине кистей, стоп и прочим антропометрическим данным.

6 Халамидник – мелкий уголовник.

7 Евно Азеф был главой боевой организации партии социалистов-революционеров (эсеров) и организовал целый ряд терактов, в том числе убийство московского губернатора великого князя Сергея Александровича. Позже стало известно, что одновременно Азеф работал на охранное отделение и выдал многих соратников.

8 В ночь с 11 на 12 марта 1801 в результате дворцового переворота был убит император Павел Первый.

9 Упомянутый деятель, как можно узнать из любой энциклопедии, скончается в возрасте 79 лет в Нью-Йорке.

10 Гештальт – незаконченное важное действие.

11 Писатель Рэй Брэдбери описывал так называемый эффект бабочки в своем рассказе «И грянул гром», где гибель насекомого в далеком прошлом приводила к изменению мира в будущем.

12 «Вода Лагидзе» – популярный грузинский безалкогольный напиток на основе содовой и разнообразных натуральных сиропов.

13 Советский военачальник Михаил Фрунзе умер в возрасте 40 лет после операции при язве желудка.

Вход для пользователей

Меню