Читать онлайн Кукомоя бесплатно

Глава 1. Врата

Человеческое существо в своей порочности

всегда страшнее любого нечеловеческого

Г.Ф. Лавкрафт

Над лесом прокатился гром, глухой и протяжный, похожий на утробное рычание дикого зверя. Женщина, шагавшая к лесу с большими корзинами, замерла, вскинула голову и охнула: тяжёлая иссиня-чёрная туча ползла ей навстречу, цепляясь рыхлым брюхом за растрепанные макушки берёз. Надо же, как быстро подкралась гроза! А ведь перед тем, как выйти из дома, женщина видела за окном чистый горизонт.

Она растерянно оглянулась, словно раздумывая, не вернуться ли в посёлок, оставшийся на другом конце тропинки, что тонула в сочной зелени просторного луга. Там, над крышами приземистых изб, синело безоблачное небо. Купола старой церкви, высившейся на отшибе, за светлой березовой рощицей, сверкали на солнце остатками сусального золота. Осенив себя крестным знамением, женщина собралась с духом и продолжила путь к лесу, мгновенно потемневшему под грозовым покрывалом. С каждым шагом, отдалявшим ее от поселка и церкви, становилось все страшнее: ведь всем известно, что рядом с церковью Божья защита куда крепче. Правда, люди знали, что окрестная нечисть нет-нет да и пробирается в поселок, однако надолго там не задерживается: блеск церковных куполов не дает ей разгуляться, худо ей делается, и уходит она прочь несолоно хлебавши, возвращается назад, в лесную чащобу, туда, где отродясь нога человека не ступала… или не отродясь, но, по крайней мере, с тех пор, как пошла молва о том, что в ущелье под Совиной горой поселилась злобная ведьма, а было это примерно полвека назад. Вот тогда-то и потянулась нечисть в эти края, заполонила все леса в округе и успела немало народу сгубить, прежде чем люди стали ее остерегаться и научились с нею ладить. А ладить пришлось, иначе как жить-то? К тому же все лесные дары сделались для сельчан недоступными: ни по ягоды, ни по грибы они больше не ходили, рыбу в озере не ловили, на зайцев и уток не охотились. Пришлось им задабривать нечисть, чтобы привычные блюда на столах не перевелись, ведь такую еду в сельском магазине не купишь. Но не только ради этого задабривали, а скорее, старались для того, чтобы самим не пропасть, чтобы нечисть весь поселок не сгубила.

Так и повелось у них с давних пор: в лес шли с полными корзинами, а домой возвращались налегке – все стало наоборот, не так как у людей. В качестве даров приносили всякую всячину: домашнюю утварь, одежду, столярные инструменты и, конечно, продукты, из тех, что в лесу не добыть. Несли соль, сахар, муку, конфеты, пряники – то, что продавалось в местной лавке с громким названием «Универсам». Нечисть охотно брала все подряд, кроме денег – деньги всегда оставались лежать в том месте, где складывались дары, а остальное исчезало. Местом для подношений служила развилка трех сросшихся у основания берез. Выбрали такое место не случайно, ведь согласно поверью, развилки деревьев – это врата, через которые обитатели потустороннего мира приходят на этот свет. Для живых людей в таких развилках тоже была своя польза. Считалось, к примеру, что, если через развилку между сросшихся берез пройдут влюбленные, то век будут жить неразлучно. Развилка между осинами сулила избавление от тяжелой болезни или испуга, а если отыскать три такие развилки и пройти через них в один день, то даже смерть может отступить. Сросшиеся ели приносили удачу охотникам, и если те их находили, то неизменно возвращались из леса с добычей. Впрочем, ели давно никого не интересовали: никто из сельчан в лес не углублялся, заглядывали лишь для того, чтобы оставить дары в развилке трех берез, находившихся в десятке шагов от опушки. Ходить на охоту никто не осмеливался. Последний храбрец, дерзнувший поохотиться в окрестных лесах на зайца, вернулся в поселок спустя месяц, весь седой, а когда его стали расспрашивать о том, что с ним приключилось, бедолага лишь мычал и хрипел, тараща глаза и указывая трясущейся рукой то в сторону леса, то на Совиную гору. Он так и не смог вымолвить ни слова, а потом рухнул замертво.

Женщина тягостно вздохнула, вспоминая тот день. Странно, что он сохранился в ее памяти в мельчайших подробностях, ведь столько лет прошло! Тогда она была девятнадцатилетней девушкой, и называли ее просто Дусей, а не Евдокией Егоровной, как сейчас. Воспоминания того времени либо стерлись начисто, либо стали тусклыми и обрывочными, и не поймешь теперь, что произошло на самом деле, а что приснилось, но только не случай с горе-охотником – о нем она помнила так, словно это было вчера. Порой трагические картины, связанные с тем событием, непроизвольно возникали в ее голове. Вот и сейчас перед глазами замаячил образ священника, побледневшего при виде покойника: именно в тот момент Дуся поняла, что ведьма под Совиной горой и лесные чудища, о которых судачили в поселке, не выдумки.

Священник не позволил внести в церковь гроб с усопшим для отпевания, заявив, что в мертвом теле могла затаиться лесная нечисть и в таком случае храм будет осквернен. Жене охотника пришлось смириться, но Дуся слышала, как она ворчала, что священник просто-напросто испугался и придумал отговорку, чтобы не оставаться одному с гробом на всю ночь (в то время еще соблюдался обычай, согласно которому усопший должен был «переночевать» в церкви перед погребением, а утром над ним проводилось отпевание и совершались прочие погребальные обряды). Покойный охотник был первым, кого священник отпел заочно – просто произнес положенные молитвы над горсткой земли, принесенной с кладбища, и с тех пор так делал всегда. К тому же он стал запираться в церкви сразу после заката и не то что покойников, но даже прихожан туда среди ночи не пускал. Люди поначалу роптали, а потом пошла молва, что запирается священник не зря и что церковные двери все сплошь в глубоких царапинах, будто дикие звери приходят туда, чтобы поточить о них свои когти.

От этих нерадостных мыслей страхи Евдокии Егоровны еще усилились. До лесной опушки оставалась пара шагов, и прежде чем ступить в тень тучи, зависшей над лесом, она вновь оглянулась на поселок и отыскала взглядом свой дом. Тот уменьшился до размеров спичечного коробка, но все же его вид придал ей уверенности. Возникло ощущение, что между ней и домом протянулась невидимая ниточка вроде страховки, благодаря которой она сможет выйти из леса, что бы с ней ни случилось, даже если ее угораздит провалиться в потусторонний мир.

Начал накрапывать мелкий дождик, и Евдокия заторопилась. Плечи у нее давно уже ныли от тяжелой ноши, и, разместив корзины с дарами в центре развилки, она ощутила небывалое облегчение. Основание развилки было выложено плотно пригнанными друг к другу березовыми палками, образовывавшими ровную просторную площадку, на которой могла поместиться дюжина таких же корзин. Палки, вставленные между стволов в виде распорок, складывались в подобие решетчатых стенок и не давали подношениям вывалиться наружу. Сверху всю эту конструкцию накрывал навес из бересты, служивший защитой от дождя и снега – получалось нечто вроде сусека. Таких «сусеков» в лесу насчитывалось не меньше десятка, но этот находился ближе остальных к краю леса. Если он оказывался заполнен, Евдокии приходилось идти к другому «сусеку», но такое случалось редко: дары в «сусеках» не залеживались, словно нечисть дежурила где-то поблизости, наблюдая за их наполнением.

Подумав об этом, Евдокия поёжилась и прислушалась к шелесту листвы: дождь ли это, а может, крадется кто? И тотчас ёкнуло сердце: нет, не дождь! Где-то совсем рядом листва шелестит, а в дождь шумела бы повсюду. Но прежде чем Евдокия поняла это, она кожей ощутила чье-то присутствие. Страх всплеснулся в груди скользкой рыбой, побуждая бежать прочь без оглядки, но Евдокия замешкалась. Любопытно стало: кто же там, все-таки? Она затаила дыхание и отчетливо различила в наступившей тишине тяжелое влажное сопение, похожее на человеческое. «Не человек это! – подумала Евдокия. – С чего бы человеку молча стоять у меня за спиной?» Ее взгляд упал на блестящий бок чайника, выглядывавший из корзинки. Новый чайник, хороший, но с изъяном: носик слишком низко расположен – чуть качнешь, и вода выливается. Евдокия купила его для себя, но, разочаровавшись, решила отдать нечисти вместе с прочими дарами – двумя пятикилограммовыми кулями муки, тремя пакетами сахара по килограмму каждый, двумя пачками гречки по восемьсот граммов, упаковкой чипсов и тремя пригоршнями конфет россыпью. Обычно нечисть благодарила за дары, возвращая корзины, наполненные грибами и ягодами, к порогам домов их владельцев, но если удавалось угодить нечисти чем-то особенным, то впоследствии можно было обнаружить в своих корзинах еще теплые тушки зайцев или рябчиков, а то и свежих, разевающих рты карасей.

В хромированной поверхности чайника отражалось окружающее пространство, в которое попадала сама Евдокия и тот, кто стоял позади нее. Его огромная косматая голова возвышалась над ней, присевшей рядом с «сусеком». Евдокия сделала вид, будто поправляет что-то в корзине, а сама продолжала разглядывать отражение в чайнике. Осторожно сдвинувшись чуть в сторону, она увидела нечисть целиком. Существо походило на человека – две руки, две ноги, тощая фигура, но под космами вместо лица чернела жуткая морда, а тело покрывали лохмотья в пятнах засохшей грязи, к которой прилипли клочья шерсти, птичьи перья и сухая хвоя. Существо выглядело именно так, как описывали его сельчане, которым удалось его заметить. Они и прозвали лесных чудищ кукомоями – уж больно те походили на чумазых неряшливых людей. Теперь и Евдокия убедилась, что это были не сказки. Только вот на сельчан, повстречавшихся с кукомоей, впоследствии нападала неизвестная хворь: они быстро хирели и с тоской поглядывали на лес, как будто их тянула туда неведомая сила. Казалось, они становились чужими в родном поселке. Может, они сами превращались в лесную нечисть и эти перемены, пока незаметные внешне, происходили у них внутри. Для тех, кто увидел кукомою, все заканчивалось печально: они либо умирали от истощения, либо уходили в лес и больше не возвращались. Таких случаев было не так уж много, но достаточно для того, чтобы люди в поселке запомнили: на кукомою ни в коем случае нельзя смотреть. Евдокия мысленно отругала себя за свое любопытство, но понадеялась на то, что увидеть отражение кукомои – это не то же самое, что взглянуть на нее саму.

Словно почувствовав на себе взгляд Евдокии, кукомоя бесшумно отступила и скрылась в лесных зарослях. Евдокия выдохнула, осенила себя крестным знамением и опрометью бросилась к опушке. «Это все врата, – думала она на бегу, подразумевая развилку между сросшимися деревьями. – Через них нечисть с того света сюда и лезет за дарами». Ей было невдомек, для чего кукомоям могут понадобиться на том свете чайники, кастрюли или человеческая пища, но уж поскольку забирают, значит, зачем-то им все это нужно – так она считала.

Главное, что людей не забирают – по крайней мере, из тех домов, где хозяева делают подношения кукомоям. Судя по всему, откуп работает. А вот тем, кто не верит в кукомой или, может, жадничает, не позавидуешь: ведь не раз бывало, что исчезали люди! Правда, точно неизвестно, нечисть ли их прибрала или они сами ушли из-за того, что разум потеряли. Вот совсем недавно пропал Ванька Белоглазов с улицы Первоцветов. Когда это случилось? Евдокия задумалась. Не то в мае, не то в конце апреля, но точно не раньше. А теперь середина июля. Получается, еще и трех месяцев не прошло. Такой хороший мужик был, не старый еще, холостой, главный объект внимания почти всего женского населения.

Конечно, «население» – это громко сказано: большинство домов в поселке использовалось как дачи, часть была заброшена, а в тех, где еще жили люди, семейных осталось мало: многие перебрались в город. Крупных предприятий поблизости не было, не считая лесопилки, где трудилось примерно два десятка человек. Некоторые жители работали в том самом «Универсаме», где Евдокия купила чайник с низким носиком, и в сувенирной лавке, в которой шла бойкая торговля поделками местных умельцев благодаря довольно плотному потоку туристов, направлявшихся мимо поселка к различным природным достопримечательностям. Остальные сельчане занимались фермерством или жили на пенсию – последних было большинство. Холостые мужики почти перевелись, особенно те, кто еще не разменял шестой десяток.

Ваньке только-только стукнуло сорок – можно сказать, совсем юнец, по меркам потенциальных невест. И ведь была у него семья – и жена, и дети; жили вроде бы мирно, а вот поди ж ты, год назад жена подхватила детей и укатила в город – как оказалось, насовсем. Вначале никто не понял, в чем дело, а Ванька отмалчивался и делал вид, что ничего страшного для него не случилось.

Потенциальные невесты сразу оживились, начали кружить у Ванькиного дома, некоторым из них даже удалось напроситься к нему на чай. Поговаривали, что одна девица чаевничала у него до самого утра, но кто именно, неизвестно, так как ее не разглядели. Правда, остальные «невесты» быстро выяснили, что эти слухи пошли от главной поселковой сплетницы, поэтому приняли их за пустозвон и продолжили свою охоту.

Спустя какое-то время сельчане заметили, что с Ванькой творится что-то неладное. Насторожило не то, что он замкнулся и исхудал – такое поведение как раз ни у кого бы вопросов не вызвало: понятно ведь, что стресс у человека после расставания с женой и детьми. Заподозрили, что Ванька тоскует совсем не по семье. Стал он слишком часто ходить в лес, и не только для того, чтобы поднести дары нечисти, а иногда и с пустыми руками. Что он там делал, неизвестно, но однажды обратно не вернулся. Может, еще вернется, но на это в поселке никто уже не надеялся. Когда приехал следователь и начал задавать вопросы, кто-то вспомнил, как Ванька рассказывал о том, что как-то раз, еще до отъезда жены, наткнулся в лесу на кукомою. Следователь лишь отмахнулся и не стал фиксировать такие сведения, но едва он уехал, люди начали судачить об этом, выдвигая разные версии Ванькиного исчезновения, и пришли к единому мнению: вероятнее всего, Ванька тронулся умом после встречи с кукомоей, это его и сгубило. Вспомнили несколько похожих случаев из далекого прошлого, когда точно так же безвозвратно жители поселка уходили в лес, и не только мужчины, но и женщины. Заговорив об охотнике, которого отказался отпевать священник, почему-то перешли на шепот, после чего разговор сошел на нет, и все разошлись по домам.

Евдокию бросило в жар от мысли, что теперь и ее может постичь судьба Ваньки, исчезнувшего этой весной. Однако едва она вышла из леса, на нее обрушился ливень, и это заставило ее забыть обо всех страхах. Подобрав подол широкой длинной юбки, она пригнула голову и стремглав помчалась к поселку, съежившемуся под почерневшим небом. Тропинка мгновенно раскисла под мощными дождевыми струями, превратившись в липкое черное тесто. Евдокия поскользнулась, замахала руками и упала, сминая высокую густую траву. Падая, она подвернула лодыжку на левой ноге и взвыла от острой боли. Пришлось ждать, пока боль утихнет. Ливень, как назло, хлынул с удвоенной силой. «Как бы град не посыпался», – мелькнула у нее тревожная мысль, и она подумала даже, не отползти ли назад, в лес. На прошлой неделе в соседнем селе выпал град с куриное яйцо. Если попасть под такой, недолго и в ящик сыграть. Евдокия повернулась и, прислонив руку козырьком ко лбу, посмотрела на лес, размышляя о том, что опаснее – град или кукомоя, которая бродит где-то там между берез. В конце концов, Евдокия никогда не слышала, чтобы кукомои нападали на людей, а вот крупный град или молния могут запросто убить человека. Ведь главное – не смотреть на кукомою, и тогда, может, не случится ничего плохого.

Тучи выплюнули на землю жирную извилистую молнию, и следом по телу Евдокии заколотили мелкие льдинки-градинки. Казалось, над лугом витает незримый злой дух и нарочно воплощает в реальность все ее страхи. Встав на четвереньки, она поползла к лесу. Двигаться приходилось почти вслепую, зажмурившись, чтобы отскочившая от земли градина случайно не угодила в глаз. Евдокия лишь иногда вскидывала голову и поглядывала на лес, проверяя, не уклоняется ли в сторону. Неожиданно ее голова уперлась во что-то твердое, хотя до ближайших деревьев оставалась еще пара метров и никаких препятствий впереди не было. Евдокия в ужасе отпрянула и заорала, обнаружив прямо перед собой человекообразное существо, черное с ног до головы. «Кукомоя!» – полыхнуло в мозгу, и она зажмурилась, чтобы не смотреть на коварно подкравшуюся нечисть.

– Простите, ради Бога! Я не хотел вас напугать! – прозвучал над ней мужской голос, приятный и молодой.

Евдокия никогда не слышала о том, чтобы кукомои обладали даром речи, поэтому осмелилась взглянуть на говорившего. Из-под капюшона черной куртки на нее смотрел незнакомый парень, явно неместный и не стесненный в средствах, судя по аромату дорогого парфюма, которым от него повеяло. Он протянул ей руку, предлагая на нее опереться. Евдокия ухватилась за его ладонь, крепкую, но гладкую, не натруженную, и поднялась на ноги. Опершись на больную ногу, она невольно поморщилась и шумно втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

– Что с вами? Вам плохо? – Парень участливо заглянул ей в лицо.

– Нога… – простонала Евдокия, тронутая чуткостью незнакомца.

– Идти сможете? У меня тут машина недалеко. Правда, она в колее застряла, на «брюхо» села – самому не выбраться, помощь нужна. Вы могли бы переждать дождь в машине, пока я схожу в поселок за трактором. Если хотите, потом подвезу вас, куда скажете.

– Давайте, – охотно согласилась Евдокия, ликуя в душе от того, что ей не придется сидеть одной в лесу. К тому же вид у парня был вполне располагающий: помимо дорогого парфюма Евдокия подметила, что у него ухоженные ногти (обычно у всех деревенских под ногтями видна намертво въевшаяся черная полоска, которую ничем не вычистишь), правильная речь (деревенские без мата двух слов связать не могут) и хорошая, возможно, даже новая одежда (да, она заляпана грязью, но грязь эта свежая, а одежда у деревенских, как правило, лоснится от застарелой грязи и вытянута на локтях и коленях). «Городской франт», – мысленно вынесла вердикт Евдокия и полюбопытствовала:

– Какими судьбами в наших краях? В гости к родственникам или по туристическим маршрутам?

Евдокия была уверена, что парень не из туристов, и о туристическом маршруте упомянула так, к слову: ведь туристы поодиночке не ездят, а о том, что парень путешествует один, свидетельствовал пустой салон большого белого джипа, до которого они уже успели дойти. Однако ответ парня ее удивил:

– Ни то, ни другое.

Любопытство Евдокии разыгралось не на шутку, но допытывать парня ей было неловко, и она медлила с расспросами, надеясь, что он сам все расскажет. Так оно и вышло.

– Я, можно сказать, домой еду, – произнес он, распахивая перед Евдокией дверцу автомобиля и помогая ей взобраться на переднее сиденье. – В поселок Белоцерковский.

Евдокия недоверчиво покосилась на него.

– Ну да! Я сама оттудова и всех знаю, а тебя никогда не видела!

– Так я и не жил там. Приезжал пару раз вместе с родителями, навестить деда с бабкой, когда еще мелким пацаном был. Стариков уже нет давно, их дом родителям не нужен, хотели продать, да только пока не нашлось желающих.

– Так еще бы! – кивнула Евдокия. – Всем цивилизацию подавай, а у нас она откуда? Говорят, наш поселок даже с географических карт убрали!

– Почему же убрали? У меня в навигаторе есть, – возразил парень.

– Ну не знаю! Может, еще не успели убрать, но разговоры такие были, а дыма без огня не бывает.

– Да нет, думаю, дело не в этом! Дом недорогой, риелторы на нем много заработать не смогут и поэтому неохотно ездят показывать, вот и висит он на продаже который год. Теперь я сам решил в нем пожить. Может, и насовсем останусь, если приживусь.

– Ну так и отлично! – Евдокию переполнила необъяснимая радость: казалось бы, посторонний человек, но ей стало приятно, что в их поселке появится новый житель, да еще такой приличный и денежный. «Одна машина у него, поди, сто́ит больше, чем все дома на моей улице, вместе взятые», – подумала она и тотчас встревожилась: надо бы предупредить новосёла насчет нечисти да подсказать, каким образом ее остерегаться, только вот вдруг, узнав об этом, он раздумает здесь жить? А не предупредить, так ведь сгинет, бедняга! Пока Евдокия в замешательстве подбирала слова, парень захлопнул дверцу и ушел. Глядя на его удаляющуюся фигуру, Евдокия гадала, кем могли быть его дед и бабка, ведь она наверняка должна была их знать. Прежде чем он скрылся за деревьями, она вспомнила, что такие же глаза, темно-серые, цвета грозового неба, которые даже к старости не поблекли, были у ее подруги детства Антонины. Их дружба закончилась, когда Антонина вышла замуж за соседа Евдокии Петра Горынского, пропавшего без вести пять лет назад. Не иначе, этот городской парень приходился Антонине внуком! Евдокия по молодости заглядывалась на Петра, но Антонина ловко его окрутила, увела прямо у нее из-под носа. Для Евдокии их свадьба стала громом среди ясного неба, ведь ничего не предвещало беды. Злоба, вспыхнувшая тогда в душе Евдокии, так и не угасла до конца, она не могла простить Антонине, что та, зная о ее любви к Петру, вышла за него замуж, да еще повесила ему на шею чужого ребенка, которого нагуляла в городе, когда ездила поступать в техникум. Экзамены Антонина не сдала: ну еще бы, когда ей было об учебе думать, если у нее там роман закрутился! Только ее городской ухажер куда-то испарился, вернулась она в положении и, чтобы избежать позора, по-быстрому захомутала Петра. И как только ей это удалось?! Всей красоты в ней только и было, что «грозовые» глаза, а больше ничего примечательного. Видно, пожалел Петр Антонину, узнав о ее беде, ведь об этом весь поселок судачил. А он женился на ней и ребенка своим признал. Большой души был человек! Евдокия так обозлилась на Антонину, что даже в ее сторону больше не смотрела, когда та по улице шла, а ходила она мимо ее дома часто, ведь жили они по соседству.

Злоба не прошла даже тогда, когда Антонина утопилась в колодце, после того как целый год просидела у окна в ожидании возвращения пропавшего мужа. Наверное, о ней бы еще долго никто не вспомнил, если бы от колодца по всей округе не начал расползаться липкий тошнотворный душок, который не мог развеять даже сильный ветер.

Глава 2. Ритуал

Парень вернулся вместе с толпой неистово горланящих деревенских мужиков. Судя по обрывкам разговоров, они бурно обсуждали застрявший в грязи джип и при этом по-свойски называли парня Антохой.

– Нынче не джипы, а одно название! – заорал один из них так, словно хотел, чтобы его услышали не только собеседники, но и жители соседней деревни. По круглым очкам и острой седой бородке Евдокия узнала в нем Витьку Рябова с Озерной улицы. Несмотря на преклонный возраст (ему шел восьмой десяток), он до сих пор ремонтировал машины всему поселку, и не только отечественные, но и иномарки, причем брался даже за те, от которых отказывались в автосервисе, расположенном неподалеку от поселка, на туристическом маршруте. Все знали Витьку как человека с золотыми руками и светлой головой, но иногда его заносило: он мог пуститься в такие разглагольствования, которые при всем желании невозможно было дослушать, особенно если речь заходила о машинах – на эту тему Витька мог говорить часами, не прерываясь, а говорил он обычно так же громко, как и сейчас.

– Вот то ли дело раньше были джипы! У нынешних-то совсем не та конструкция! И железо – фольга, и дорожный просвет курам на смех!

Витькино лицо приобрело вдохновленное выражение, и он явно собрался выдать пространную лекцию на тему конструктивных особенностей джипов последнего поколения, но его перебили:

– Да после такого ливня тут и трактор засядет, не то что джип! Ты, кстати, когда трактор на ход поставишь? Уже месяц ковыряешься! Починил бы – не пришлось бы сейчас джип руками толкать!

Витька смутился, шмыгнул носом и, растеряв весь свой пыл, вяло ответил:

– Так запчасти еще не пришли. Я-то при чем?

Увидев Евдокию в салоне джипа, мужики замахали ей, задорно крича наперебой:

– Айда, помогать будешь!

Евдокия хотела приоткрыть дверцу, но не нашла дверную ручку и огрызнулась через закрытое окно:

– Щас, разбежалась!

Парень, которого, как выяснилось, звали Антоном, вероятно, принял слова мужиков всерьёз и с беспокойством воскликнул:

– Не сможет она: у нее нога травмирована!

Мужики покатились со смеху.

«Хороший какой! – улыбнулась Евдокия. – Жалко будет, если кукомоя его в свои сети заманит. Ох, а девки-то наши точно перегрызутся из-за такого красавца! Как бы беды не вышло!»

Джип вытолкали на твердую поверхность с третьей попытки. Антон повеселел и предложил отвезти всех в поселок в два захода, так как численность помощников превышала количество мест, но мужики отмахнулись:

– Езжай, сами дойдем, не барыни!

– А то вдруг снова застрянешь, пока туда-сюда колесить будешь!

– И не выдумывай даже, убери свои бумажки! – дружно загалдели они, когда Антон попытался им заплатить.

Смущенно пожав плечами, Антон засунул бумажник во внутренний карман куртки и, горячо поблагодарив сельчан, сел за руль.

– Куда вам ехать? На какую улицу? – спросил он, обращаясь к Евдокии.

– Думаю, на ту же, что и тебе, – ответила она, всматриваясь в его лицо и окончательно утверждаясь во мнении, что перед ней внук Антонины.

– Почему вы так считаете? – Антон удивленно распахнул свои «грозовые» глаза, и у Евдокии кольнуло в сердце от старой обиды. Она ведь могла прожить куда более счастливую жизнь с Петром Горынским, если бы не Антонина. И внук Евдокии мог быть совсем другим, похожим на Петра – возможно, тогда бы она его больше любила. Ее внук взял все самое плохое от своего отца, ее сына, который был копией ее мужа. Сын вырос невысоким толстячком и полюбил пиво, диван и телевизор точно так же, как и его отец, или даже более страстно. К счастью, сын давно покинул поселок Белоцерковский и жил в городе вместе со своей семьей. Двоих пивных лежебок Евдокия бы точно не вынесла, ей и на одного было тошно смотреть.

– Твоя фамилия, случайно, не Горынский? – поинтересовалась она, все же готовясь к отрицательному ответу, но Антон кивнул и распахнул глаза еще шире, да к тому же улыбнулся во весь рот – в точности как улыбалась Антонина.

– Как вы узнали?!

– Тогда нам с тобой на улицу Галечную! – объявила Евдокия и тоже улыбнулась, оставив его вопрос без ответа.

Галечной улица называлась из-за ручья, петлявшего вдоль заборов и обточившего на своем пути каждый камешек. Ручей появлялся лишь по весне и особых хлопот жителям не доставлял: через него легко можно было перешагнуть, ну или перепрыгнуть в пору большого паводка. К лету ручей пересыхал, и напоминало о нем только галечное русло.

Джип остановился рядом с домом Евдокии. Антон заглушил двигатель и скользнул по соседним домам любопытным взглядом: вероятно, отыскивал тот, что принадлежал деду с бабкой. Сосредоточив внимание на почерневшем срубе с провалившейся крышей, он заметно помрачнел.

– А ты что думал? Пять лет дом стоял без хозяина! – усмехнулась Евдокия, комментируя печальную картину, которую созерцал Антон.

– Ну ничего, подправлю! – неуверенно отозвался он.

– Тут работы на месяц, а то и больше, и один ты не сдюжишь, – сказала Евдокия. Она уже решила, что предложит Антону остановиться у нее, пока он не приведет дом в порядок, но не спешила сообщать ему об этом, зная, что муж не обрадуется постояльцу и начнет ворчать. Мужа надо было подготовить, и она не хотела делать это при Антоне.

– Как осмотришься, приходи к нам чай пить! – Евдокия засуетилась в поисках дверной ручки, но Антон поспешно выскочил из машины и открыл ей дверцу снаружи.

– Давайте, провожу вас до порога! – Он заботливо поддержал ее, пока она, свесив ноги, сползала с высокого сиденья на землю со скоростью перекисшей квашни, вылезшей за края кастрюли. Осторожно ступив на больную ногу, Евдокия с облегчением выдохнула:

– Отпустило, слава Богу. Спасибо, сама дойду. Жду на чай, не забудь! И одежду грязную приноси, постираю. – Она оценивающе глянула на его куртку. Левый рукав был сильно испачкан грязью в том месте, где она опиралась на руку Антона. Сама Евдокия была грязной с головы до ног и отметила про себя, что парень, встретив ее на лугу, не побрезговал помочь ей, несмотря на ее вид.

– Нет, ну что вы! Я сам все выстираю! – возразил Антон.

– Приноси, приноси! Не руками же мне стирать, машинка у меня есть, «автомат». Там-то, поди, тебе и без стирки хлопот хватит! – Она кивнула в сторону дома Горынских и добавила: – Тем более это ж я тебя перепачкала, пока ты меня к машине вел.

– Мелочи! – отмахнулся он, широко улыбаясь, и Евдокия вновь пожалела о том, что не вышла замуж за Петра.

*****

После того как Евдокия Егоровна скрылась за калиткой во дворе своего дома, жизнерадостная улыбка на лице Антона растаяла: теперь, когда никто на него не смотрел, можно было расслабиться и позволить неприятным мыслям вновь заполнить голову. Вместе с ними вернулась боль предательства, терзавшая его душу с тех пор, как ему открылась неприглядная правда о том, кем на самом деле является девушка, на которой он собирался жениться. Ее голос зазвенел в его ушах, словно наяву:

– Да бросьте, девчонки, какая любовь! Я нашла «денежный мешок» и собираюсь поскорее выпотрошить его, чтобы отправиться на поиски следующего!

Слова сменились холодным циничным смехом, похожим на звон битого стекла. Антон никогда прежде не замечал, чтобы Яна так смеялась. В тот момент он только что переступил порог своей роскошной квартиры и замер в прихожей, потрясенный услышанным. Если бы не забытая дома папка с важными документами, за которой пришлось вернуться, его жизнь могла бы сложиться иначе. Страшно представить, какое будущее его ожидало.

Антон горько усмехнулся, почувствовав себя персонажем анекдота из разряда тех, которые начинаются словами: «Муж вернулся из командировки…». Правда, он еще не муж, а в командировку даже не успел уехать, и его невеста не в постели с другим, как бывает в большинстве подобных анекдотов, а на кухне с подругами, но ощущения были похожие.

Судя по голосам, на кухне разместилась целая толпа девушек. Перед отъездом Антон просил Яну не устраивать в квартире вечеринок в его отсутствие, оставил ей достаточно денег на кафе и рестораны, но, видимо, ей очень хотелось продемонстрировать подругам роскошные апартаменты, где она должна была вскоре стать хозяйкой.

– Ты что же, раздумала выходить за него замуж?! – раздалось удивленное восклицание одной из подруг.

– Почему же раздумала? – фыркнула Яна. – Еще как выйду! Может, и детеныша ему преподнесу, чтобы уж наверняка. Ну а потом – развод, раздел имущества и алименты.

– Сумасшедшая!

– Сумасшедшие – это те, кто верит в любовь до гроба! Мужики любят глазами, особенно богатые, которые могут себе многое позволить. Сколько лет я еще буду такой же красоткой, как сейчас? Перевалит за тридцатник, и я поблекну на фоне юных нимф, которые вечно вьются вокруг богатых мужиков. Может, он меня и не бросит, но прозябать на вторых ролях и жить на подачки не входит в мои планы. Я хочу иметь свое состояние и единолично распоряжаться деньгами, которые собираюсь заработать в ближайшее несколько лет.

– А как же дети?

– Какие дети? – переспросила Яна таким тоном, будто более глупого вопроса в жизни не слышала.

– Ну ты же сказала про алименты…

– А, ты в этом смысле! Да если будет ребенок, можно больше получить при разводе, и плюс алименты.

– Как же ты с детьми на руках собираешься искать новый «денежный мешок»? – недоверчиво и не без ехидства поинтересовалась еще одна гостья.

– А в чем проблема? Имея деньги, можно роту нянек нанять, и гуляй на здоровье!

– Но отцу ребенка такое может не понравиться.

– Ой, брось! Мужикам, как правило, дети не нужны, особенно тем, кто зарабатывает большие деньги. Они же вечно заняты!

– По-разному бывает…

– По-ра-азному, – передразнила собеседницу Яна. – Устрою ему скандал, спровоцирую, чтобы ударил меня или толкнул, и напишу заявление в полицию. После этого его ни ко мне, ни к ребенку на пушечный выстрел не подпустят.

– Какая же ты… коварная! – упрекнула ее подруга, но прозвучало это скорее с восхищением, чем с осуждением.

– Учитесь, пока я жива! – самодовольно воскликнула Яна. – Время у вас еще есть, жить я собираюсь долго и весело. Ну а когда пробьет мой час, я бы хотела встретить свою смерть в возрасте хорошо за девяносто, сидя в кресле-качалке на уютной солнечной террасе собственной виллы где-нибудь в Испании. И никто мне не нужен, ник-то! Ни дети, ни муж!

– А мы-ы?! – произнесли в унисон сразу несколько девичьих голосов.

– Ой, ну если вы не будете заставлять меня стирать ваше белье, подтирать ваши сопливые носы и хлопотать по хозяйству, то всегда добро пожаловать!

Взрыв хохота, последовавший после слов Яны, вывел Антона из ступора. Он хлопнул дверью, как будто только что вошел, и непринужденно прокричал, стараясь не выдать бурю чувств из смеси гнева и омерзения, клокотавшую внутри:

– Яна, это я! О, у нас гости?

Яна выплыла из кухни, протягивая к нему руки – высокая, загорелая, с кукольным личиком в обрамлении золотистых кудряшек. Джинсовые шорты заканчивались там, где начинались ноги, изящные и в меру мускулистые, как у гимнастки. Антон запретил себе смотреть на них и сосредоточил внимание на лице Яны. Его чуть не стошнило от ее слащавой улыбки. И почему он раньше не замечал, что улыбка у нее такая искусственная, как, впрочем, и она сама? Он уклонился от ее объятий.

– Прости, я уже убегаю. На минутку заскочил, забыл кое-что. Пришлось вернуться из аэропорта. Не скучай, меня не будет всего два дня!

– Ты же не сердишься на меня? – Она надула пухлые губки. Раньше его это умиляло, а сейчас покоробило.

– За что?! – Он притворился, что удивлен.

– Из-за подруг, – прошептала Яна, чтобы на кухне ее не услышали. Там как раз все притихли.

– Нет, конечно! Веселитесь хоть до утра.

Взгляд Яны стал тревожным: вероятно, она что-то почувствовала.

– Точно не сердишься? – На этот раз ее улыбка получилась не слащавой, а заискивающей.

– Точно, точно! И не скромничай, бери из бара все, что захочешь.

– Ты такой ми-илый! – Она снова потянулась к нему, и он чуть не споткнулся, спеша выскочить за дверь.

Прижимая к себе папку, к которой он потерял всякий интерес, Антон подошел к лифту и нажал кнопку вызова. Он кожей чувствовал, что Яна смотрит на него через объектив видеокамеры, установленной над входной дверью, поэтому заставил себя обернуться и послать ей воздушный поцелуй. В кармане булькнул телефон: Яна прислала смайлик-поцелуй в ответ – значит, он не ошибся. Теперь наверняка ее тревога развеется. Она вернется к своим подругам, чтобы продолжить вещать им о своих грандиозных планах, не догадываясь о том, что первый пункт в ее списке уже провалился. Что ж, пускай сегодня она еще потешит свое самолюбие, а завтра отправляется искать новый «денежный мешок».

Дверь лифта открылась, и Антон на негнущихся ногах ввалился в кабину. Прислонившись к стене, зажмурился и невольно представил себе, как хватает Яну за шею и душит ее, но почему-то начал задыхаться сам. Воображаемая Яна лишь сладко улыбалась вместо того, чтобы закатить глаза и умереть. Лифт с гудением поехал вниз. Антон почувствовал себя, как в тюрьме, и подумал, что мог запросто загреметь за решетку, если бы не сдержался и начал выяснять отношения с Яной. Он был на волоске от этого, и ничего еще не закончилось. Яна – хитрая бестия (как выяснилось), она будет выкручиваться, врать и умолять, а осознав, что проиграла, способна превратить его жизнь в ад. Хватит ли у него терпения, чтобы не воплотить в реальность то, что он только что представил? Лучший выход – уехать туда, где его никто не найдет.

Вот он и уехал.

Хватило пары часов, чтобы утрясти все дела по работе – к счастью, у него был ответственный и понятливый заместитель. Еще час ушел на то, чтобы встретиться с риелтором и забрать ключи от дома. Оставалось отправить Яне голосовое сообщение с просьбой покинуть его квартиру и передать ключи соседям, после чего он собирался позвонить другу и попросить поменять замки на входной двери, но это можно оставить на завтра: сейчас пора идти осваиваться в новом жилище.

Дом угрюмо смотрел на Антона мутными окнами в грязных потеках и пятнах птичьего помета. Казалось, в его неприютном облике читался немой упрек, адресованный незваному гостю, словно дом всем своим видом давал понять, что не ждет никаких гостей. Антон извлек из кармана ключи. Их было три: два больших и один маленький. Последний подошел к навесному замку на калитке, но долго не проворачивался: замок заржавел, пришлось потрясти его как следует, прежде чем дужка выскочила из гнезда. Калитка открылась, сминая заросли лебеды и лопуха. Антон шагнул в заросший бурьяном двор, отмахиваясь от мошкары, кружившей в воздухе.

Открывшаяся перед глазами картина оказалась даже более удручающей, чем он ожидал. Подойти к дому было не так-то просто: путь преграждали заросли какого-то кустарника, невысокого, но колючего. Продираясь сквозь них, Антон зацепился брюками за острые шипы и исцарапал все руки. Перед самым крыльцом шелестело листвой молодое деревце – не то слива, не то яблоня. Антон не разбирался в садовых культурах, но видел, что это не дикое растение, хотя оно и выросло здесь произвольно: ведь едва ли кому-то взбредет в голову посадить дерево прямо у входа в дом. Деревце закачалось под порывом ветра, и в гуще листвы белесыми пятнами мелькнули незрелые яблоки. «Надо же, еще и плодоносит! Даже рубить жалко! Вот что с ним делать?!» – Антон озадаченно посмотрел на яблоню и, приподняв ветви, ступил на ветхое крыльцо. Старое сухое дерево захрустело и провалилось под ногами. Из дыры в досках с пронзительным писком высыпали мыши, заметались с перепугу, ослепленные солнцем, выглянувшим из-за туч, и бросились во все стороны в поисках нового убежища. Вытащив ногу из провала, Антон заметил прореху на штанине и с сожалением подумал, что теперь брюки незачем стирать, можно сразу выбросить. Потом вспомнил, что запаса одежды у него нет, а значит, придется зашивать, если в доме отыщутся иголка с ниткой, ну или он будет ходить с дырой до тех пор, пока не купит новые. Может быть, удастся найти им замену в местном магазине – возвращаться из-за этого в город, даже ненадолго, не хотелось, и не потому, что было лень далеко ехать, нет. Просто он не мог ручаться, что не поддастся соблазну и не отправится-таки домой, чтобы высказать Яне все, что о ней думает. Конечно, он не собирался избегать ее вечно и допускал мысль, что однажды они встретятся, но сейчас ему требовалась передышка, чтобы остыть и пережить это потрясение.

Усилием воли Антон прогнал образ Яны из своих мыслей и сосредоточился на замке входной двери: массивный и покрытый толстым слоем ржавчины, тот казался совершенно неприступным. Однако вопреки опасениям, ключ легко вошел в замочную скважину и повернулся с первого раза. Замок щелкнул, дужка выскочила из него с одной стороны, и Антон вынул ее из проушин. Дверь со скрипом поплыла внутрь, открывая его взору сени, пропахшие мышами и травами.

Лавиной нахлынули воспоминания из детства, вытесняя из головы все прочие мысли. Вот он, босоногий и чумазый мальчишка, вбегает в дом, радостно потрясая удочкой и пластмассовым ведерком, на дне которого трепыхаются три только что пойманные мелкие рыбешки – ради этого он примчался сюда с озера, чтобы похвастаться своим первым в жизни уловом. А вот он выходит из дома на прогретое первыми солнечными лучами крыльцо, еще вполне крепкое, и пытается перекричать соседского петуха, но замолкает, заметив, что дед грозит ему из окна костлявым кулаком, приговаривая: «Чего орешь как оглашенный?» (Антона тогда удивило: почему это петуху можно орать, а ему нет?). Или, вот, еще случай: он, пригнувшись, крадется к сараю с бешено колотящимся сердцем, уверенный в том, что видел, как в сарай только что прошмыгнул домовой. Добравшись до приоткрытой двери сарая, Антон останавливается, не решаясь войти внутрь, и громко зовет бабушку. Бабушка (он называл ее «баба Тоня») выскакивает из дома, вся белая, как свежая известка, – она решила, что с ним приключилась беда. Узнав о домовом, бабушка смеется и говорит: «Домовой на то и домовой, чтобы в доме жить, а в сарае ему делать нечего, да и тебе тоже». Она берет его за руку и уводит, но он успевает пару раз оглянуться и вдруг замечает в темноте дверной щели чью-то косматую голову. Когда он сообщает об этом бабушке, та бледнеет еще больше и охает так, как будто узнала, что кто-то умер. На его просьбу пойти и заглянуть в сарай она бормочет что-то невнятное и начинает креститься, а ему становится страшно от мысли: что же там, в сарае такое, если даже бабушка испугалась?!

В тот же день спустя какое-то время Антон все-таки сходил к сараю и долго простоял на пороге, вслушиваясь и всматриваясь в темноту, слабо разбавленную робкими дрожащими лучами солнца, проникавшими через открытую дверь и крошечное окошко под потолком. Стекло в окошке оказалось выбито. Антон почему-то не сказал об этом ни бабушке, ни дедушке, а они либо не замечали, либо не придавали этому значения: все равно в такое окошко не мог пролезть вор. Зато легко бы пролезло то существо, которое заметил Антон – ростом оно было не больше пятилетнего ребенка. Окончательно поверив в то, что это был все-таки домовой, Антон стал приносить в сарай молоко и печенье. Каждый вечер он оставлял там угощение, пряча стакан и блюдце за верстаком, чтобы дед, запирая сарай на ночь, их не заметил. На следующее утро молоко и печенье исчезали. Антон забирал опустевшую посуду, тайком нес в дом, мыл и убирал в шкаф, чтобы вечером снова отнести в сарай наполненной. Он неоднократно повторял этот ритуал, когда гостил у бабушки и дедушки, но больше ни разу ему не удалось увидеть домового даже краем глаза. Зато однажды рядом с местом подношений обнаружился берестяной туесок с крупной спелой земляникой. Оцепенев, Антон смотрел на ягоды со смесью ужаса и восхищения, не смея к ним притронуться. От них так и веяло волшебством. Потрясенный, он не услышал, как к сараю подошла бабушка, и страшно перепугался, когда на дощатой стене перед ним выросла ее тень. «Только этого не хватало!» – сердито воскликнула она, хватая одной рукой туесок, а другой – руку Антона. Ее лицо побагровело, брови сошлись к переносице, а губы сжались в тонкую прямую линию. Антон разрыдался, когда бабушка высыпала землянику в сточную канаву за калиткой. Туесок был сожжен в печке, а на двери сарая с тех пор замок висел даже днем. Когда баба Тоня объясняла деду, почему сарай должен быть всегда заперт, Антон расслышал в ее тревожном шепоте слово «кукомоя». Дед отмахнулся, смеясь, но послушался. На том ритуал с подкармливанием домового и закончился. Как-то раз Антон отнес угощение в баню, которая не запиралась, поскольку красть там было нечего. Наутро молоко скисло, а печенье погрызли мыши: в блюдце остались крошки и мышиный помет, пришлось все выбросить.

Вернувшись из мысленного путешествия в прошлое, Антон поймал себя на том, что продолжает стоять на пороге дома. Его охватил азарт: захотелось пойти и заглянуть в сарай. Он спустился с крыльца, стараясь не наступить на проломленную доску, и направился к сараю сквозь бурьян и заросли некогда ухоженного сада, такие высокие и густые, что среди них невозможно было разглядеть не только дорожки, но и сарай. Антон по памяти отыскал в траве узкую ленту из серого растрескавшегося бетона, и она привела его к цели. Приземистое деревянное строение буквально утонуло в море высоченной крапивы, которая стояла вокруг неприступным заслоном и росла даже на крыше. Стало ясно, почему издали сарай был совершенно незаметен.

На двери сарая висел все тот же замок, правда, теперь он казался Антону не таким уж и массивным, зато выглядел куда более неприступным: под толстым слоем ржавчины прорезь для ключа едва угадывалась. Не надеясь на то, что замок откроется, Антон все же достал ключ и попытался вставить его в отверстие – тот не вошел даже на треть, а от приложенного Антоном усилия погнулся. Антон дернул ключ на себя, стараясь вытащить, но тот не поддавался – похоже, засел намертво. Решив, что вернется к сараю позже, Антон начал снимать с ключа кольцо, соединявшее его со всей связкой, и в этот момент замок отвалился от двери вместе с проушинами: крепления проушин попросту выпали из рассохшегося дерева. Вход в сарай был свободен.

Некоторое время Антон стоял на пороге, всматриваясь в полумрак, искромсанный солнечными лучами, пробивавшимися сквозь щели в стенах. Внутри все осталось по-прежнему: слева – отсек с лопатами, граблями и прочим садовым инвентарем, справа – верстак во всю стену, весь испещренный зазубринами и царапинами; рядом с ним – большой колченогий шкаф и пара ящиков с инструментами. Даже пахло здесь точно так же – деревом и железом, с той лишь разницей, что эти запахи стали немного слабее и к ним добавился душный оттенок пыли.

Снова чувствуя себя мальчишкой, который верит в домовых и прочую сказочную дребедень, Антон направился к верстаку. Доски в полу взвизгнули и заныли разлаженными скрипками, словно приветствуя долгожданного гостя. Поверхность верстака была усыпана древесной стружкой. Дед Петр увлекался резьбой по дереву и после работы всегда сам занимался уборкой, не позволяя бабе Тоне наводить порядок в сарае – вероятно, опасался впоследствии не обнаружить нужных вещей на привычных местах. Он исчез за год до смерти бабушки, но она, похоже, так и не осмелилась нарушить его волю: по обе стороны от верстака вздымались горы стружки. Судя по их объему и высоте, дед в последнее время занимался резьбой особенно усердно – ну или совсем перестал прибираться и просто отгребал стружку то в одну, то в другую сторону. На деда это было совсем не похоже. Правда, в последние годы перед его исчезновением Антон редко сюда приезжал, а после того, как похоронили бабушку, вообще больше ни разу не был. Вспомнился день похорон и то, как люди, стоявшие у гроба, шептались о том, что бабушку сгубила кукомоя: вначале забрала у нее мужа, то есть деда Петра, а потом и ее саму в могилу свела.

Антон был наслышан об этих существах. В поселке о кукомоях часто говорили. Кто-то верил, кто-то нет. Были и те, кто делал им подношения, чтобы задобрить и отвести беду от себя и своей семьи. Антон считал, что все это суеверия, основанные на том, что кому-то что-то где-то померещилось. Он и мысли не допускал, что какая бы то ни было нечисть может существовать в реальности – к тому времени его собственная вера в сказочных существ осталась в прошлом. Хотя… Пусть даже косматая голова домового, мелькнувшая в дверной щели, ему померещилась, но туесок с земляникой он отчетливо видел, да и баба Тоня тоже. Антон присел на корточки и заглянул под верстак, туда, где оставлял угощение для домового и где появился ответный дар. Теперь там клубилась пыль. Покачавшись на носках, он из любопытства выдвинул поочередно все ящики и приоткрыл дверцу тумбы под верстаком: ничего интересного, всюду лишь разносортная столярная мелочевка.

Прежде чем покинуть сарай, Антон решил заодно осмотреть и содержимое шкафа. Распахнув створки, он застыл в оцепенении, потрясенный увиденным.

Верхняя полка шкафа была забита берестяными туесками.

Глава