Читать онлайн Неправильный солдат Забабашкин бесплатно

Максим Арх

Неправильный солдат Забабашкин

Эпиграф

Раскатистый грохот взрыва прозвучал неожиданно и вывел меня из сна. Затем ещё один. И ещё. Последний бухнул прямо за окнами, и выбитые ударной волной стёкла с жалобным звоном полетели внутрь помещения. От поднявшейся пыли сразу же стало нечем дышать. В коридоре раздались женские и мужские возгласы. Соседи по двухместной больничной палате, которых отчего-то оказалось гораздо больше одного, громко крича: «Немцы!», судя по удалению голосов, начали выбегать в коридор.

Я же, ничего не понимая и ничего не видя, постарался взять себя в руки, сел на кровать и, шаря рукой по стене в поисках кнопки вызова медперсонала и стараясь успокоиться, спросил:

– Товарищи, что случилось? Что происходит? – И, видя, что мои слова за шумом и гамом, творившимся в коридоре, почти не слышны, тоже закричал: – Господа-товарищи, позовите, пожалуйста, медсестру!

Но, к сожалению, все мои попытки привлечь хоть немного внимания к своей персоне оказались тщетны – меня никто не слушал и не слышал. В коридоре творился форменный бедлам – все орали, все спорили, кто-то плакал и стонал. Суеты же добавил ещё один взрыв, что, как мне показалось, произошёл на крыше очень престижной больницы, в которую я лёг по квоте. Очередь в это элитное заведение длилась годами. Операции стоили баснословных денег, и я боялся, что к тому времени, когда подойдёт моя очередь, уже полностью потеряю зрение.

Но нет, случилось чудо – три дня назад мне позвонили, и через день я уже лежал на операционном столе, где врачи произвели не только лазерную коррекцию, но и квалифицированное оперативное вмешательство. Дополнительная сложность заключалась в том, что операцию нужно было проводить сразу на оба глаза, но, к счастью, врачи справились. По их словам, операция прошла вполне успешно, и вот теперь, когда казалось, что всё плохое позади, я попал в такую непонятную передрягу, да ещё и в состоянии ничего не видящего.

В повязке с закрытыми глазами мне предстояло проходить семь дней. И вот на тебе – такая невезуха. Сижу с завязанными глазами, а террористы атакуют больницу бомбами. Предположение о том, что за окном мог взорваться какой-нибудь газовый баллон, например, использующийся для сварки или для нагрева пластиковых натяжных потолков, я даже рассматривать не стал из-за несостоятельности. Вряд ли взрывная волна от такого баллона могла достичь девятого этажа клиники, на котором располагалось хирургическое отделение.

В подтверждение моих слов на улице почти одновременно раздалось ещё несколько взрывов, которые ко мне в палату принесли не только осколки стекол, что не были выбиты ранее, но и больно ударившие по телу комья земли.

«Что же там за мощность заряда в этих взрывных устройствах, если они на такую высоту могут землю зашвыривать?» – очень удивился я.

К этому времени, так и не найдя проклятую кнопку вызова, которая должна была располагаться на стене рядом с изголовьем кровати, решил, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

А потому набрал в лёгкие как можно больше воздуха и истошно заорал во всю глотку:

– Сестра! Медсестра! Я в палате номер девятьсот тринадцать! Нужна помощь!

Понимая, что из-за взрывов за окном и шума в коридоре меня могут не услышать, продолжил кричать, уже встав с кровати.

– Сестра! Медсестра!

К величайшему счастью, мои действия таки сумели возыметь нужный эффект.

Ко мне кто-то подбежал и, схватив за локоть, ангельским, красивым девичьим голосом произнёс:

– Давайте, Забабашкин, берите меня за руку и идёмте вниз.

– Забабашкин? – удивился я, но руку не отверг, а наоборот, вцепившись в неё, потребовал: – Девушка, скажите, что происходит.

– Немцы прорвались. Уже в городе. Сейчас эвакуация будет. Приказано всем срочно спускаться к выходу.

– С девятого этажа? – обомлел я, прикидывая, как тяжело будет идти по ступенькам тем, кто лежит тут с проблемами на ногах или вообще тяжёлым. Впрочем, и мне, «слепому», тоже было далеко не сахар идти наугад в атмосфере паники.

«Упаду – могут и затоптать. Народа в больнице лежит много», – подумал я и решил проявить инициативу, но вначале поинтересовался: – Девушка, вы медсестра?

– Да. Вы разве не видите? – буркнула она, а потом поправилась, не переставая меня куда-то вести: – Ах да. Вы же после операции.

– А давайте лучше на лифте спустимся?

– На каком ещё лифте?! У нас их отродясь тут не было.

– Э-э, да?

– Естественно, – прощебетала девчонка.

И тут её позвали.

– Алёнка, скорей сюда. Помоги с тяжёлым!

– Я сейчас! Я быстро! – сказала она и собралась было от меня убежать.

Но я не позволил это сделать, вцепившись ей в руку ещё сильнее.

– А я?! Я же не вижу ничего! Не смогу сам спуститься. Да что там спуститься! – И напомнил: – Я даже лестницу, скорее всего, найти не смогу!

– Сейчас, – крикнула девица и обратилась к проходящему рядом человеку: – Товарищ лейтенант, проводите, пожалуйста, больного Забабашкина вниз. Мне нужно помочь старшей медсестре.

– Конечно, – ответил военный и, взяв меня под локоть, скомандовал: – Алексей, за мной!

– Алексей? Я не Алексей, я Ал… – собрался было ответить я.

Но не успел этого сделать, потому что за окном так бахнуло, что меня слегка оглушило. В голове тут же стало звенеть.

– Так вот, Алексей, – по-своему понял мой ответ сопровождающий, – сейчас идём прямо по коридору, приблизительно пятнадцать шагов. Дальше повернём. Но об этом я скажу позже. А пока только прямо. Понял? Вперёд, боец.

На то, что мне, человеку возрастом уже почти под шестьдесят лет, «тыкнул» человек несомненно младше меня как минимум в два раза, я решил внимания не обращать. В данный момент было не до этого. Сейчас, главное, нужно выйти из здания, которое явно подвергалось целенаправленному обстрелу.

Снаряды рвались где-то за стенами. А люди, которые истошно кричали вокруг жуткие слова «фашисты», были совершенно недалеки от истины. Ведь кто, как не фашисты, могут обстреливать самую настоящую больницу, в которой лежит около пятисот обычных мирных больных людей?

– Давай! Давай! Смелее, Забабашкин! Я как препятствие на полу увижу, тебе обязательно скажу, – подгонял меня военный, отчего-то не переставая называть меня Забабашкиным, несмотря на то что фамилия у меня совсем другая.

«А ведь и медсестра меня так называла. Явно перепутала с кем-то», – автоматически отметил я данный казус.

Хотя, собственно, именно сейчас это было абсолютно неважно.

«Пусть называют как хотят, главное, чтобы вывели из этого ада».

«Бух! Бу-бух!» – в который уже раз раздалось за стеной, и от взрывной волны со стен и потолка посыпалась штукатурка.

– Направо, боец. Хорошо. Мы на лестнице. Спускаемся, – командовал спутник, не выпуская мой локоть из своей руки.

Чувствуя запах гари и морща нос от едкого дыма, я вновь решил прояснить ситуацию:

– Да что же это происходит?!

– Тебе же сестричка уже сказала: немцы прорвали нашу оборону. В город вот-вот входить будут! – явно запыхавшись, проскрежетал в ответ сопровождающий.

И я, наконец не выдержав непонятного жаргона, срываясь, закричал:

– Да какие, к чертям собачьим, немцы в центре Москвы?!

Но ответить мне сопровождающий не успел. Раздался недалёкий свист, а потом прозвучал мощный взрыв и перекрытие под ногами вздрогнуло.

Мир померк. И я полетел куда-то вниз.

Глава 1

В темноте

На этот раз пришёл в себя оттого, что меня кто-то толкал в плечо и шептал:

– Забабашкин. Забабашкин! Да очнись же! Ты жив?

– Вроде бы жив, – произнёс я, кашлянув и тряся головой, тем самым стараясь прогнать морок от ужасного сна, который привиделся: взрывы, крики, стоны.

– Да тише ты! Чего орёшь, как медведь, – тут же зашипели мне на ухо, и чья-то ладонь зажала мне рот: – Тише. Наверху немцы.

«О, кстати, и немцы ещё в том идиотском сне были», – согласился с шипящим я, а потом, ощутив, что лежу не на кровати, а на сыром, холодном, явно бетонном полу, отодвинув чужую руку, прохрипел: – Где я?

– В подвале больницы. Мы с тобой в подвал провалились, – прошептал немного знакомый голос.

– Э-э, – только и смог на это ответить я и аккуратно пошевелил конечностями.

На первый взгляд все органы работали, как им и полагается. Во всяком случае, руки и ноги гнулись – и то хлеб.

Облокотился на локти и сел. Спина немного побаливала, как, впрочем, и голова. Потрогал повязку и, поняв, что она в пыли и грязи, вспомнив про проведённую на глазах операцию и осознав, что при таком уходе до возможного нагноения и осложнения рукой подать, обеспокоенно поинтересовался: – Товарищ, а не подскажете, где мне найти медсестру и врача?

Собеседник хмыкнул и, сев рядом, прошептал:

– Сейчас нигде. Думаю, они успели эвакуироваться в Новск. А если нет, то либо убиты, либо в плену у немцев.

И тут я в который уже раз взорвался.

Однако ввиду того, что горло пересохло, голос мой был негромкий и сиплый:

– Да вы опять за своё, что ль?! От паники все тут голову потеряли?! Какие, к чёртовой бабушке, немцы?! О каких немцах мне всё время твердят с самого утра?! Что за немцы такие на больницы нападают?! Прошу высказывать свои мысли яснее!

– Да куда уж яснее, Забабашкин? Ты же не с Луны свалился. Сам же утверждал, давая показания, что с июля воюешь, – произнёс собеседник, и в его голосе я наконец узнал того самого военного, что меня сопровождал по лестнице к выходу.

– Товарищ лейтенант, это вы?

– Я, Забабашкин, я, – ответил тот.

Обрадовавшись, что рядом есть тот, кто хоть немного знаком и кто может хоть что-то знать, решил ковать железо, пока горячо.

– Товарищ лейтенант, где мы?

– Я же тебе пояснил: мы в подвале больницы.

– И как мы сюда попали?

– Снаряд разорвался под лестничным пролётом первого этажа. Перекрытия рухнули вниз. Упали мы с тобой, потеряв сознание. Я очнулся первым, огляделся, лежим мы под завалом кирпича, камня и балками, что с крыши упали. Повезло нам, очень повезло – нас не раздавило в лепёшку. Мне только ногу куском кладки прижало. Ну, кое-как освободился, ты без сознания, вокруг с десяток убитых. Хотел было позвать кого-нибудь на помощь, но вовремя опомнился, гусеницы услышал, лязгают. Окошко тут есть, через него глянул – ну и увидел, что в посёлок входят гитлеровцы. Что-либо предпринимать было опасно, поэтому решил до темноты укрыться в дальней части подвала, а уж ночью найти возможность и постараться выбраться из города. Пульс у тебя пощупал, живой. Взял тебя с собой, пролез в это техническое помещение, перетащил сюда тебя и завалил лаз кусками битого кирпича и хламом. И вот мы здесь.

– Зачем завалил? – ошарашенно произнёс я, уже прекрасно понимая, что происходит. – Ведь надо, наоборот, наружу выбираться.

«Очевидно, этого лейтенанта контузило или он сошёл с ума, уже не ведает, что творит. Одним словом, сбрендил».

Решил направить его на путь истинный, и аккуратно, чтобы не разозлить потерявшего разум военного, предложил:

– Товарищ, у меня есть интересное и очень разумное предложение. А давайте выберемся наружу, найдём телефон и вызовем сюда спецслужбы, в том числе и МЧС. Уверен, они всех немцев поймают и обезоружат.

– Вряд ли, Забабашкин, мы до телефона с тобой доберёмся. Я же тебе уже сказал: вокруг очень много гитлеровцев. Не знаю сколько, но, думаю, не меньше пехотной роты. Да ещё и танки. Точного числа тебе не назову, но я три штуки насчитал, когда они мимо нашего подвала проезжали. И ещё пару бронетранспортёров.

– Э-э, танки? Бронетранспортёры? – всё ещё не мог поверить в услышанное я и предположил: – Может быть, вы ошиблись и это трактора были? Ну, спецтехника, которая предназначена для разбора завалов?

– Нет. Ты что, думаешь, я танки от трактора не отличу? Я вообще-то командир, если ты забыл! Не первый день воюю и танки видел не раз. И наши, и немецкие. Так что танки это были, не сомневайся.

– Но что за танки?

– Да не рассмотрел я их особо. Но, по-моему, два Т-1 и один Т-2. И ещё французский, вроде бы трофейный, наверное, – ответил явно находящийся не в себе собеседник, а потом крякнул: – Хотя вряд ли тебе это что-то скажет. Ты повоевать-то толком и не успел. В первом же налёте ранение получил. Впрочем, – он тяжело вздохнул, – я тоже.

Голова у меня закружилась. Я понимал, к чему клонит свихнувшийся собеседник, но осознать разумом то, что нахожусь не в своём относительно спокойном времени, а на самой настоящей Великой Отечественной войне, о которой столько слышал, читал и смотрел фильмов, я принять не мог.

И хотя этот непонятный лейтенант явно сошёл с ума, не в моём положении было приводить его в ярость.

А потому, не став больше затрагивать тему немцев и танков, стараясь соблюдать спокойствие, нейтральным и даже безразличным голосом спросил:

– Так что мы будем делать дальше?

Спросил и обомлел, внезапно осознав, что говорю я не своим голосом. Не своим! А каким-то детским, что ли.

– Пока не знаю, – вздохнув, ответил лейтенант. И, вероятно, увидев, что я трогаю себя руками за горло, вложил мне в руку фляжку. – На. Сделай глоток. Только учти, воды больше нет. Я эту фляжку у нашего часового, что охранял госпиталь, взял. Она ему, – вновь тяжело вздохнул, – в общем, она ему больше не понадобится, а нам пригодится.

Голос его звучал так горько, что я даже спрашивать не стал, ибо такой тон подразумевал, что боец погиб.

Да и некогда мне было сейчас думать о других, я буквально пытался найти себя. А именно – ощупывал своё тело и с каждой секундой, с каждым мгновением понимал, что данное тело со стопроцентной вероятностью, абсолютно, совершенно точно не моё.

Да, я в нём находился. Оно, по сути, сейчас являлось моим и мной. Но это сейчас, а совсем недавно я ведь жил в другом теле и именно то тело считал своим.

«С ума сойти!»

В голове мелькал миллион мыслей и вопросов, главными из которых были всего два: где я, в смысле – где моё тело? И почему сейчас нахожусь в теле чужом?! Причём в теле довольно молодого человека – если и не совсем ребёнка, то юноши.

Об этом говорило множество фактов: и отсутствие давно уже оформившегося животика, и морщин не было, и более мягкая кожа, и пушок вместо привычной щетины, и размер конечностей.

«Это я в безусого юнца, что ль, вселился?! – ошалело подумал я и неожиданно испугался: – А вдруг в девицу?»

Последняя мысль повергла в самый настоящий шок.

Быстрыми и незаметными движениями ощупал себя, чуть согнувшись, будто бы хотел откашляться, и, отметив, что я мужик, облегчённо откинулся спиной на холодную кирпичную стену.

«Чёрт возьми, как бы я хотел сейчас иметь возможность видеть, чтобы хоть точно понять, в кого именно меня занесло».

Мысли бушевали в голове, но сейчас исполнить своё желание я не мог. И дело тут было не только в том, что я сидел в подвале, и рядом вряд ли могло найтись зеркало, а в том, что мне нельзя снимать повязку ещё шесть дней.

Врачи предупредили, что дневной свет крайне негативно будет влиять на сетчатку глаз, так что мне необходимо весь положенный срок не смотреть и всегда ходить с замотанными глазами. Да и после того, как снимут эту самую повязку, надлежало не менее года носить очки с затемнёнными стёклами. Так что в этом отношении разобраться как со своим новым телом, так и вообще в ситуации, именно сейчас я, к сожалению, не мог. Зато мог другое.

– Товарищ лейтенант, извините, у меня к вам вопрос: не подскажете, какой сейчас год?

– Забабашкин, если ты обращаешься по званию, то должен задавать вопрос, как полагается по уставу. Помнишь форму обращения? – ехидно прошептал тот.

– Разрешите обратиться? – понял я его.

Было совершенно ясно, что лейтенанту совершенно не нужно, чтобы я обращался к нему в этой обстановке именно согласно уставу. Очевидно, он тоже очень нервничал, не зная, как нам выйти из данной непростой ситуации. Нервничал и старался за разговором скоротать время, вероятно, обдумывая варианты, которые мы сможем предпринять, чтобы вырваться из западни.

– Разрешаю, – хмыкнул тот и продолжил: – Только я не лейтенант, а лейтенант государственной безопасности. Как ты понимаешь, это две большие разницы.

– Понимаю.

– Вот и хорошо. Что же касается твоего вопроса, то я вижу, Алексей, что ты получил контузию. Скорее всего, при падении ушибся головой. Голова болит? Кровь из ушей и носа не идёт? А то тут в темноте плохо видно – не вижу, есть кровь или нет.

С этими словами он стал ощупывать мою голову.

– Крови нет. А голова немного кружится, – отодвинул я его руку.

– Вот ещё беда, – буркнул коллега по несчастью и на пару секунд замолчал. А потом, будто бы вспомнив, о чём сейчас я его спрашивал, произнёс: – Сейчас 10 августа 1941 года. Где находимся, помнишь?

– Э-э, не совсем, – прошептал я, стараясь осознать и принять полученную информацию, которая была просто шокирующей.

– Посёлок городского типа Троекуровск. Сюда мы с тобой попали позавчера. Наша полуторка угодила под бомбёжку, водитель погиб. Ну а мы с тобой получили ранения, меня в бок зацепило, хорошо, что по касательной, а тебе в глаза земля от взрыва бомбы попала. Врачи сказали, что тебе очень повезло. Осколков не обнаружили. Глаза не пострадали. Промыли и почистили тебе их. Сказали, через неделю будешь как новенький.

Я молчал, пытаясь переварить информацию. Получалось, что я переместился в человека, который тоже занимался лечением своего зрения. Почему именно в него мне удалось переместиться, я, разумеется, не знал. Возможно, что это просто случайность. Да и не особо важно, как именно и почему я переместился в другое время и в другое тело. Важно, что переместился и теперь живу, мне приходится жить именно здесь. А раз так, то необходимо принять тот факт, что нахожусь не в своём 2024 году, а в 1941. Да ещё и на войне!

Ситуация была крайне серьёзная, сам факт перемещения очень удивлял, но мерк перед тем, что буквально за стеной находится ужасный враг, который за четыре года уничтожит более двадцати семи миллионов советских граждан. И враг этот находится рядом, в форме, с оружием, боекомплектом, с танками и самолётами. А я слепой и безоружный. Просто жесть! Судьба раздала карты, совершенно не считаясь с честностью, но иного варианта, как принять свою новую судьбу, у меня попросту нет.

Мысли мне показались горестными. Хотя кривить душой не буду, не показались, а такими и были, но терять самообладание, поддаваться панике, пессимизму и пускать всё на самотёк нельзя.

«Как бы ни были розданы карты, а я жив. А значит, творец своей новой судьбы. Покорно умирать не хочу, и раз нахожусь здесь, в такое сложное для страны время, то, возможно, у меня есть шанс хоть немного помочь нашему народу в столь тяжёлой войне», – подумал я и решил узнать больше информации о юноше, в чьё тело переместился.

– Товарищ лейтенант госбезопасности, а вы не скажете, откуда меня знаете? А заодно – кто я?

– Неужели совсем ничего не помнишь? – удивился тот.

Я помотал головой, всем видом показывая, что у меня полная амнезия, и стал ждать реакции. Но, к моему удивлению, её не было.

Прошли долгие полминуты, и я решил напомнить о себе.

– Товарищ лейтенант, э-э…

– Я думал, ты заснул, – прошептал тот. – Замолчал на полуслове. Слышал, что я тебя спросил?

– Да.

– Тогда чего молчал?

– Я не молчал, я вам головой помотал. Думал, вы увидите.

– Да как я увижу-то? – вспылил тот.

И в этот момент мне пришла в голову мысль, от которой я содрогнулся.

– У вас тоже глаза… Как у меня? Ну, ранило вас туда?..

«Вот попал так попал! Мало того, что занесло в самое настоящее пекло. Мало того, что я слепой как крот. Мало того, что меня чуть не убило бомбами. Так ещё и в поводыри мне достался такой же, как и я, слепец! Это не просто полная жесть, это всем жестям жесть!»

Однако ещё больше запаниковать я не успел. Собеседник крякнул и обрадовал меня.

– При чём тут ранение? Просто поздний вечер на дворе. А мы ещё и под завалами в подвале. Тут не видно ни зги. Так что, если я тебя чего спрашиваю, ты не головой крути, а отвечай. Понял?

– Понял, – облегчённо кивнул я и, решив ответить на его вопрос, прошептал: – О себе помню мало. Помню, что я Алексей Забабашкин. А то, что мы на фронте, и то, что вокруг немцы, только сейчас вспомнил, когда вы сказали. Как мы тут оказались и что до этого было, вообще из головы всё вылетело.

– Контузило тебя, значит, сильно. Первый раз такое вижу.

– Наверное. Расскажите, пожалуйста, обо мне.

– Хорошо, слушай, – вздохнул тот. – Раз ты не помнишь, то я напомню. Ты вчерашний школьник, Забабашкин Алексей Михайлович. Только в мае окончивший десятый класс и подавший документы в институт. После начала войны захотел на фронт. Пришёл в военкомат, но тебя из-за возраста не взяли, отправив домой. Ты не успокоился. Подделал свидетельство о рождении, изменил цифры и убежал из дома. Добирался до фронта две недели. В конце концов, попав на прифронтовую территорию, с этим документом записался в добровольцы. Сказал, что остальные документы у тебя украли в поезде. Тебе поверили и направили в часть, где я служу. Вот там мы с тобой и познакомились. Меня зовут, если ты забыл, Воронцов Григорий Афанасьевич. Я лейтенант государственной безопасности. Впервые увидев тебя и внимательно изучив твои документы, я насторожился, уж больно молодо ты выглядишь. Сделал запрос в Москву, чуйка не подвела, и, когда получил по телефону ответ, то сразу же тебя задержал. На допросе ты признался в подделке метрик. Просил, чтобы я не давал хода делу. Но я так сделать не мог, об этом деле к тому времени уже знало моё начальство и начальство в Москве. Да и не хотел бы я этого делать. Даже если ты не помнишь то, что я тебе уже говорил, повторю ещё раз: молод ты ещё, чтобы воевать. По итогу поехали в город, откуда тебя должны были в сопровождении милиции отправить обратно домой. Но увы, – он вновь вздохнул, – началось наступление немцев на Новгород и отступление наших частей. При подъезде к Троекуровску нашу машину обстрелял немецкий самолёт. Как я уже говорил, мой водитель погиб, а мы с тобой с ранениями оказались в госпитале. Теперь вспомнил?

– Ничего себе! – в который уже раз за сегодня обалдел я.

А немного придя в себя, восхитился собой. Точнее сказать, не собой, а тем отчаянным парнем, который не побоялся опасностей и, преодолев большое расстояние, таки сумел попасть на фронт.

– Ты опять не ответил на вопрос! – вывел меня из раздумий чекист. – Ты вспомнил, о чём я тебе рассказал?

– Нет, – ответил я, стараясь напрячься и, быть может, суметь вспомнить хоть что-то из жизни того парня, чьё тело занял.

Но увы, никаких воспоминаний о прошлой жизни юноши мне вытащить из глубин сознания не удалось.

– Значит, опять не сможешь сказать, с какой целью ты подделал документы? – спросил Воронцов.

В голосе звякнула сталь – всё-таки сотрудник всемогущей госбезопасности.

– А разве это не очевидно? Хоть и не помню, но цель назвать могу легко: я сюда приехал, чтобы воевать плечом к плечу с нашими бойцами и как можно скорее освободить нашу Родину от фашизма.

– Да это и так было понятно, – уже мягче хмыкнул тот и, вздохнув, прошептал: – Рано тебе ещё воевать. Неправильно это.

Но я отвечать ничего не стал, а задумался над одним очень важным вопросом.

«Если город оккупирован, вокруг солдаты врага, то мы с этим лейтенантом ГБ находимся в окружении. Если нас поймают, то судьба наша будет незавидна. Чекиста, скорее всего, ждут пытки, а затем расстрел. А меня просто расстреляют или в концлагерь сошлют. И ещё неизвестно, что хуже. Видел я фотографии наших военнопленных в фашистских лагерях – зрелище ужасное, как, в общем-то, и всё, что захватчики творили на нашей земле. Поэтому попадать в плен и уж тем более сдаваться на милость гитлеровцам я не собираюсь. А потому нужно начинать выбираться из этой неприятной ситуации».

Но вначале необходимо было выяснить обстановку более детально. И я попросил лейтенанта госбезопасности вспомнить, сколько часов назад немцы заняли город, и есть ли у того часы, чтобы сказать, сколько сейчас времени.

– Без четверти девять. Вечер. В город немцы вошли где-то в двенадцать дня. Сюда я тебя перенёс часа три назад. До этого я, как и ты, тоже без сознания находился.

Я, собственно, что-то такое предполагал, а потому задал самый актуальный на данный момент вопрос:

– И что, вы считаете, в данной ситуации нам необходимо предпринять?

Воронцов помолчал, а затем, поднявшись, сказал:

– Пойду в соседнее помещение. Там щель в стене есть. Через неё видно, что на улице делается. Может, удастся ещё что-то выяснить. А потом думать будем.

Я услышал, как он поднялся, положил одну руку на стену и, используя её как ориентир, аккуратно ступая, пошёл искать дверь.

Не было его довольно долго. За это время я успел обдумать своё незавидное положение со множества сторон и пришёл к выводу, что задерживаться в подвале не стоит.

«Чем быстрее мы отсюда выберемся, тем больше шансов у нас на то, чтобы встретиться с нашими воинскими частями и соединениями. Ночью немцы, скорее всего, наступать не будут, а это значит, что мы фактически находимся на линии соприкосновения – передовой то бишь. И если мы рванём отсюда прямо сейчас, то пробраться к своим будет гораздо легче… Но есть огромная проблема – у меня на глазах бинты. Я просто не смогу нормально идти, а значит, наше бегство будет обречено на провал. Вариант ждать тут шесть дней, как прописывали врачи, даже рассматривать не имеет смысла. Мало того, что у нас нет еды и воды, необходимых для существования в столь длинный период времени в подвале, так ещё и фронт за эти дни укатится километров на сто. А по немецким тылам разгуливать лично у меня никакого желания нет. Если и воевать, то в регулярных частях, где есть вооружение и довольствие, а не партизанить в одиночку по лесам, стараясь не угодить под нашу или немецкую пулю».

Обдумывая это, я уже давно принял для себя решение и стал действовать так, как было необходимо. Развязывая повязку на глазах, я очень надеялся, что из-за того, что не смог выполнить рекомендации медиков, полностью не ослепну.

«Но другого варианта у меня не было. Незрячим я попросту не смогу действовать в данной обстановке. А значит, у нас будет очень мало шансов выбраться отсюда живыми», – сказал я себе, полностью освободив голову от бинтов.

Очень хотелось потереть веки, потому что они стали немного чесаться. Но я, помня, что нахожусь в крайне нестерильных условиях и руки у меня, скорее всего, грязные, не стал этого делать, а сосредоточился и медленно открыл глаза. В голове отчего-то всплыл сюжет романа «Вий» и, разумеется, именно тот хрестоматийный момент, где этот самый Вий просит поднять ему веки. Мне просить было некого, поэтому, к своему величайшему счастью, я поднял их сам. А когда осознал, что мои глаза открыты, оторопел от увиденного.

Помещение, в котором я находился, оказалось по площади около пятнадцати квадратных метров. Какие-то тюки, шкафы у стен, стоящий в углу топчан. Всё говорило о том, что это помещение использовалось как склад. Окна отсутствовали, но была дверь, ведущая в соседнее помещение. Вероятно, именно туда и ушёл мой коллега по несчастью.

Предположение оказалось верным. Не прошло и секунды, как эта массивная дверь с негромким скрипом открылась, и оттуда, всё так же держась за стену, вышел Воронцов.

Он обогнул шкаф, затем топчан и, приблизившись, прошептал:

– Забабашкин, ты где? Как бы мне на тебя не наступить…

– Я здесь, – ответил я.

Встал и, подойдя к чекисту, взяв его под локоть, решил отвести того в наш угол. Но когда до него дотронулся, тот, вероятно, от неожиданности негромко вскрикнул и сердито зашипел:

– Ты зачем встал?! У тебя контузия! Тебе надо меньше двигаться. Да и не видишь ты ничего. Упадёшь, разобьёшься ещё, чего доброго. Возись потом с тобой. А ну, садись на место!

– Хорошо, – не стал я ему перечить.

Мы прошли к стене и опустились на пол.

Воронцов поправил гимнастёрку, нервными движениями расчесал ладонью свои волосы и доложил о результатах разведки:

– Не видно ни хрена! Но была слышна немецкая речь. А в здание напротив приехала машина.

– А какой марки машина? – автоматом поинтересовался я, в последний момент сообразив, что в этом времени многие люди не то что иностранные марки знать не знают, но и вообще могли автомобили видеть лишь несколько раз в своей жизни.

И моё предположение визави сам подтвердил:

– Да откуда мне знать? Грузовая. Фарами осветила и заехала за угол. А потом вроде бы мотор заглушили и водитель ушёл. Да и что нам до неё? Нам всё равно идти в другую сторону. Впрочем, – он посмотрел на меня и покачал головой, – пока идти никуда не будем. Не сможешь ты идти. Пропадём.

О том, что я ещё сижу у него на шее и являюсь самой настоящей обузой, чекист тактично промолчал. Сейчас стало очевидным, что бросать меня и выбираться в одиночку он не собирается. За это я был ему благодарен.

Но то, что было актуально минуту назад, перестало таковым быть. Теперь я уже не раненый солдат, практически слепой и бесполезный в бою. Сейчас я стал боевой единицей. Бойцом, который готов идти в бой. Который готов рвать врага. Который не опозорит звание советского человека. И который по какой-то удивительной случайности стал прекрасно видеть в темноте.

Глава 2

А выход есть?

Однако рассказывать о своём феномене я Воронцову не собирался, надеясь разобраться с этим позднее. Пока же поделился своими мыслями о том, что, на мой взгляд, нам необходимо не ждать пока, как говорится, рак на горе свистнет, а предпринимать попытку вырваться прямо сейчас.

Тот внимательно меня выслушал и, похрустев костяшками пальцев, с сожалением в голосе прошептал:

– Ты полагаешь, я об этом не думал? Уж поверь, думал. Завтра немцы поутру пойдут в наступление, и мы останемся у них в глубоком тылу. Но что мы можем? Ты фактически слепой. А что я один могу сделать? Ну, застрелю немца на улице. Если повезёт, то двух или даже трёх. А дальше что? Плен? Ведь на выстрелы обязательно сбегутся, а их там видимо-невидимо. Поэтому либо застрелят, либо пленят. И то и то для нас равнозначно. И чем тогда мы с тобой сможем помочь нашим? Тем, что будем в лагере для военнопленных сидеть? Нет, это не выход. Нам идти в последний бой пока рано. Нужно хорошенько подумать, как нам отсюда выбраться живыми и ещё послужить нашей стране!

То, что мой коллега по несчастью мыслит здраво, меня порадовало, но всё же решил организовать ещё одну импровизированную проверку.

– Так уходите один. Я тут останусь. И будь что будет.

И, сказав это, я увидел, как вздрогнул, словно бы от удара, Воронцов.

Он повернулся ко мне и, поиграв скулами, сжав челюсть, сквозь зубы процедил:

– Это ты брось! Брось! Слышишь?! Я своих не бросаю! Я обещал тебя отправить в тыл и обещание своё намерен выполнить! Вместе будем выбираться! Понял?! Вместе! Как только сможешь открыть глаза, сразу и пойдём. А пока выкинь всё из головы и отдыхай – набирайся сил. Они тебе ещё понадобятся.

Обычные вроде бы слова, но как же радостно мне было их услышать! Они согрели душу и наполнили энергией всё тело. Да, ситуация у нас непростая. Да что там говорить – сложная и смертельно опасная ситуация. Но, зная, что рядом со мной находится верный боевой товарищ, который не дрогнет в сложную минуту, я верил, что мы сможем всё преодолеть и вырваться из этой ловушки.

Полностью удовлетворившись услышанным, проинформировал я коллегу по несчастью о том, что повязку я самостоятельно снял и что теперь вновь имею возможность видеть.

– Правда? А как глаза, болят? – попытался тот разглядеть мою голову.

– Терпимо, – ответил я, вновь удивившись тому факту, что прекрасно вижу в темноте.

А ведь действительно видел. И изумление что читалось в глазах лейтенанта госбезопасности, и его двухдневную щетину, и помятую гимнастёрку, и лежащую на полу винтовку «мосинку».

– Это очень хорошо. Теперь у нас появляется шанс, – обрадовался Воронцов. – Так значит, ты действительно видишь и не ослеп?

– Вполне, – коротко ответил я, не став рассказывать о том, что теперь не просто вижу, а могу по части ночного зрения составить конкуренцию сове или кошке.

– Раз так, то это другое дело. Теперь давай думать, как будем отсюда линять. Впрочем, тут и думать нечего. Нам нужно из подвала незаметно для противника выбраться на сторону, ведущую во двор. Переулками пробираться к краю города, там недалеко лесопосадка, а дальше лес начинается. Если сможем незаметно туда проскользнуть, то, считай, половину дела сделали. Вряд ли немцы в лесу сейчас есть. Впрочем, все, конечно, может быть. Но там уж как повезёт.

– Хороший план, – согласился я и, посмотрев на лежащую рядом с военным винтовку с примкнутым штыком, спросил: – Это нашего убитого часового? Сколько патронов есть?

– Пять, – ответил тот и, положив её на колени, добавил: – Я проверил.

– Это хорошо, – кивнул ему в очередной раз, забыв, что он ничего не видит, и стал с критической точки зрения рассуждать о предложении: – Товарищ лейтенант государственной безопасности, дело в том, что хотя ваш план и хорош, в нём есть существенное количество недостатков.

– Каких?

– Ну, например, вы совершенно упустили из вида тот факт, что городок полон немцев. А это значит, что, пробираясь через улицы и переулки, мы с огромной долей вероятности нарвёмся либо на патруль, либо на обычных солдат, которые вышли на улицу по своим делам, скажем, в туалет.

– Тогда что ты предлагаешь? Тут сидеть? И ждать, пока они пойдут в наступление? Так это ничего для нас не изменит. Эти уйдут, другие придут. Тем более что эту больницу немцы под своих раненых уже приспосабливают. Дальнее крыло вроде бы не пострадало, я слышал их речь через завал. Они там чего-то суетились. Знамо дело, своих раненых сюда свозить будут, медицинское оборудование-то кое-какое наверняка осталось. Вот и устроят в том крыле лечебницу. И обязательно прочешут местность до последнего чулана, немцы – они знаешь какие дотошные? Так что оставаться тут нельзя.

– Я этого и не предлагаю. Я предлагаю другое – не пробираться пешком, а захватить какой-нибудь транспорт и выбираться из города на нём.

Услышав моё крайне необычное предложение, Воронцов не смог вымолвить ни слова, а лишь открыл от изумления рот.

Я не стал спешить с деталями плана, давая ему время на осознание замысла моего дерзкого предложения.

Через пару секунд чекист вышел из ступора и прошептал:

– Ты с ума сошёл? Как мы с тобой вдвоём твой транспорт добудем? Там же немцы!

– Ясно, что не японцы, – хохотнул я и, решив больше не тянуть, рассказал детали плана.

А он, в общем-то, был прост: мы выбираемся из здания, нападаем на стоящую неподалёку машину и уезжаем.

– Да ты сумасшедший! Немцы же нас увидят! – крутя пальцем у виска, обалдевал тот.

– Ну и пусть видят.

– Но они начнут стрелять! И нас убьют!

– С чего бы? Я имею в виду – с чего бы им по нам начинать стрелять? Зачем им это? Город их. Любая машина, которая едет, автоматически считается тоже их. Ну а если уж остановят, то вы сами сказали, у нас есть пять патронов.

– Ишь какой боевой! Думаешь, так легко в человека стрелять?

– Думаю, что в человека стрелять – тяжело. А вот во врага – легко, – отрезал я.

Тот посопел, а потом раздражённо произнёс:

– Да нечего спорить! Всё равно не подходит твоя идея! Я водить не умею, так что, считай, наше дело – керосин.

– И совсем не керосин. Я умею водить. Я и поведу.

– Это где же ты научился?

– Думаю, что в ОСОАВИАХИМ.

– Вспомнил?

– Нет, – помотал я головой. – Вспомнил только, что водить умею. И как скорости переключать, знаю. А где я мог этому научиться? Только в Обществе содействия обороне, авиационному и химическому строительству. Вот и сказал.

– Правильно. И нормы ГТО сдавал.

– Готов к труду и обороне, – тут же расшифровал я и добавил: – Вспоминается наш комсомольский лозунг: «Каждому комсомольцу – военную специальность».

– Так оно и есть, – согласился Воронцов.

Он явно хотел было ещё что-то сказать, но устало опустил руки и надолго замолчал.

Вновь дал ему время подумать и после минуты тишины произнёс, подведя его к нужной мысли:

– Одним словом, машину я вести могу. Осталось только её добыть, но, как мы видим, с этим нам повезло. Грузовик стоит недалеко. А водитель ушёл. Лучше варианта не найти.

– Но почему не пешком-то? Ведь проще же на своих двоих! Зачем связываться с техникой?!

– А затем, что, посуди сам, пробираясь по кустам и дворам, мы с очень большой долей вероятности будем обнаружены и уничтожены, – как-то незаметно перешёл я на «ты». – Поэтому этот вариант выхода из города отпадает. Остаётся один – выбираться прямо сейчас, причём на виду у немцев. Выход из города с помощью автотранспорта – самый лучший вариант из всех возможных. Повторяю, они никогда и ни за что не подумают, что тут, среди их боевых порядков, на их же машине разъезжают красноармейцы.

– Хорошо, пусть так – не подумают. А если в машине ключей нет?

– Заведу, замкнув провода питания. Я вроде бы видел, что так машину заводили.

– Ты что, дома машины воровал?

– Да нет, говорю же: на занятиях по ГТО видел. Во всяком случае, мне так кажется.

– Кажется ему, – недовольно пробурчал Воронцов и сделал очередное предположение: – А что, если, когда мы будем угонять грузовик, нас заметят? Что тогда делать будем?

– Кто заметит? Вы же сказали, что водителя там нет.

– А если с улицы заметят?

– Мы аккуратно постараемся. Проберёмся в темноте, и всё. Тем более ночь на дворе и дождь. Кому охота на улицу пялиться в такую погоду?

– А если всё же заметят? – продолжил допрашивать тот.

Я вздохнул и, пожав плечами, дал ему не менее логичный и очевидный ответ:

– Тогда мы примем бой. И если судьба от нас отвернётся, то погибнем, забрав с собой как можно больше врагов!

Чекист хмыкнул и, покачав головой, прошептал:

– Ишь какой отважный!

Я не стал вступать в бесполезную полемику, а перевёл разговор в более актуальное русло.

– Так значит, у нас кроме винтовки с примкнутым штыком, ничего нет?

– Почему нет? Есть, – вздохнул коллега по несчастью и достал из кармана брюк револьвер, а из-за пояса нож-финку. – Револьвер и финка, подарок на память. Трофеи, которые мне подарил мой друг, командир, что прошёл всю гражданскую войну и работал в ЧК.

– Ясно, – кивнул я. – Тогда предлагаю револьвер и финку выдать во временное пользование мне.

– С какой целью?

– Ну так ведь именно я сяду за руль грузовика. С револьвером мне будет проще принять бой, если в этом возникнет необходимость. С винтовкой-то я точно управиться за баранкой не смогу. Кто её крутить-то будет, если стрелять понадобится? Поэтому пусть винтовка будет у вас. И вы прикрывать меня ею будете, в том числе и тогда, когда я в кабину полезу. Вы говорите, водитель ушёл в здание?

– Да, – кивнул лейтенант ГБ. – Минут пять назад.

– Вот и славно. Вот и пусть отдыхает. А нам пора.

– Что, сейчас?

– А чего ждать-то? Раньше начнём – раньше кончим, в смысле выберемся к своим, – сказал я и вопросительно посмотрел на Воронцова, опять забыв, что он ничего не видит в окружающей нас темноте.

Тот чуть помялся, а затем протянул мне револьвер и финку. Я взял в руки оружие, откинул дверцу барабана семизарядного револьвера, убедился, что патроны на месте, и положил его в один карман пижамы, а финку устроил в другой.

Воронцов хмыкнул, взял в руки винтовку и прошептал:

– Ну что, пошли, что ль, посмотрим, что на улице творится? Проведём, так сказать, рекогносцировку. А там видно будет.

Мысль была здравая, я поднялся и последовал за ним. Вскоре мы оказались в соседней комнате.

Обычное прямоугольное помещение со столом, валяющейся на полу лампой, грубой кушеткой, несколькими шкафами и парой колченогих стульев. Пробежал взглядом по стенам и отметил, что оконный проём одной из стен заложен мешками с песком и кирпичами. Подошёл ближе и убедился, что кладка положена без раствора. Вероятно, когда тут располагался госпиталь, окно по какой-то причине разбилось, и его просто заложили чем смогли.

В щель, что нашлась в кладке, посмотрел на улицу. Обзор был небольшим, но наблюдение показало, что на улице гитлеровцев нет. Перед полуподвальным помещением, в котором мы находились, густо росли деревья и кустарник. На дворе стоял поздний вечер. Луна скрылась за тучами, поэтому шансы выбраться незаметными через это окно на противоположную сторону у нас были достаточно велики. Посмотрев вправо от здания, что находилось напротив, обнаружил выглядывающий из-за кирпичной стены бампер и тент грузовика.

«Наверное, именно о нём и говорил лейтенант ГБ», – резонно предположил я и аккуратно вытащил один из кирпичей кладки.

Тут же раздался зловещий шёпот стоящего рядом и смотрящего на улицу в соседнюю щель Воронцова:

– Забабашкин, ты чего творишь? Немедленно прекрати шуметь!

– Не бойтесь, товарищ командир, я потихоньку, – ответил я, положив кирпич на пол.

– А что ты делаешь-то? – всё ещё не понимал тот, держась за стену, как за ориентир.

Пришлось рассказать.

– А как ты их разглядеть-то можешь? Или ты что, видишь в темноте? – удивился тот.

– Не очень отчётливо, но вижу, – соврал я. – Поэтому кое-что разглядеть могу. Это у меня с детства так зрение работает. Не раз выручало.

– Вот как. А я и смотрю, что по характеристике, пришедшей на тебя, все нормы ГТО сданы на «отлично». Характеризуют тебя именно как отличника боевой подготовки. Тебе в этом зрение помогало?

«Ого, прекрасная новость», – узнал я полезную информацию о себе, но решил тему не развивать, лишь добавив:

– В том числе.

– Молодец! – похвалил меня Воронцов и, тут же опомнившись, спросил: – Что, память вернулась?

– Совсем чуть-чуть – обрывки воспоминаний.

– Ага. Понятно. Ну, глядишь, со временем всё и вспомнишь, – сказал он и предложил: – Давай помогу. Только ты имей в виду, я тут почти как крот, слепой, так что не спеши! Аккуратно передавай мне кирпичи, и я их буду складывать у стенки. – И вновь напомнил: – Только не спеши! А то уроню, и немец, чего доброго, услышит! Где мне встать?

Отказываться от помощи не стал. Отвёл его на «рабочее место» и стал вытаскивать кирпичи, передавая ему, а тот аккуратно складывал их на пол в углу.

Через пару минут мы смогли разобрать приличную часть кладки, дойдя до мешков с песком, которые лежали в самом низу на подоконнике.

Мешки убирать мы не стали. Для того чтобы вылезти на улицу, проёма было вполне достаточно.

Я не спеша залез на подоконник и достал из кармана пижамы револьвер.

– Пошли?

– Забабашкин, если всё получится и мы угоним грузовик, ты помнишь, в какую сторону ехать? – спросил Воронцов.

– Вы же сами сказали, что туда, – показал направление. – Ориентир луна.

– Да, вроде бы там выезд из города, лес и река. А за рекой наши должны быть.

– Помню, – прошептал я, вылезая в проём. – Погнали наши городских.

Аккуратно высунулся из-за стенки ограждения полуподвала, замер и ещё раз, но уже более пристально, осмотрел улицу. На ней по-прежнему никого видно не было, из окон зданий напротив тоже никто не торчал. Грузовая машина, которую наметил целью, продолжала стоять на своём месте.

– Дождь пошёл опять, – констатировал я и, посмотрев на чёрное плачущее небо, добавил: – И я пошёл. Прикрывай.

Глубоко вдохнул и, увидев, что Воронцов приготовился к стрельбе, чуть пригнувшись, быстро перебежал дорогу. Прижимаясь к стене здания, что стояло напротив больницы, направился к грузовику. Не дойдя до цели метра три, присел на корточки и, стараясь слиться со стеной, прислушался. Вокруг стояла глубокая тишина, и лишь откуда-то издали доносился собачий лай. Луна к этому времени окончательно скрылась за тучами, поэтому заметить меня в темноте без освещения было практически невозможно.

Убедившись, что никого рядом нет, поднялся и быстрым шагом приблизился к заднему борту грузовика. Вновь прислушался и, стараясь не обращать внимания на звук дождя, к своему облегчению отметил, что внутри, скорее всего, никого нет. Оттопырил уголок тента и понял, что не ошибся. Две лавочки у боковых бортов говорили, что грузовик предназначен для перевозки личного состава. Больше в кузове ничего не было, не считая привязанных верёвками к полу стоящих в углу канистр для бензина.

«Вот и славненько, – отметил про себя я. – Не хотелось бы открыть тент и увидеть тут целое отделение вооружённых солдат».

Однако радость моя оказалась преждевременной. Если в кузове никого не нашлось, то вот в кабине, судя по доносившемуся оттуда громовому храпу, который прекрасно слышался даже за шумом дождя, кто-то явно был. И, скорее всего, шофёр транспортного средства.

«Ну не офицер же спит в машине?! В захваченном городке офицер себе бы мягкую койку уж точно нашёл. Значит, водила храпит. Тогда почему лейтенант ГБ был уверен, что водила вышел? – задался я вопросом и тут же выкинул его из головы. – Да какая разница. Не заметил, вот и всё. Главное, что есть препятствие, и мне его надо с дороги убрать. Сейчас нет времени для размышлений. Сейчас дело надо делать!»

В кабине был враг, который мешал нам осуществить задуманное. А значит, он должен быть уничтожен!

Убрал револьвер в карман и, достав из другого кармана финку, что дал мне чекист, стараясь не шуметь, подкрался к водительской двери.

Водитель грузовика, очевидно, видел десятый сон, поэтому, когда я открыл дверь, вскочил на подножку и воткнул ему холодную сталь прямо в область сердца, он и пикнуть не успел. Просто обмяк, выдохнув в последний раз.

Негромким свистом позвал Воронцова, а сам, подвинув тело вперёд, втиснулся внутрь и захлопнул за собой дверь.

В этот момент в кабину на пассажирское сиденье стал влезать Воронцов. Увидев, что я не один, он обомлел и тут же принялся перезаряжать винтовку.

– Отставить, товарищ лейтенант государственной безопасности. Этот немчура уже нам не опасен. Выкидывать его здесь не будем. Его найти могут и тогда обязательно тревогу поднимут. Так что пусть с нами немного посидит, – проговорил я и, увидев наконец замок зажигания, повернул ключ.

К счастью, ещё не остывший двигатель завёлся сразу, и я, положив руку на рычаг коробки передач, выжал до упора педаль сцепления, после чего врубил передачу. Должно быть, эта…

Чекист захлопнул за собой дверь и, вероятно, всё ещё не придя в себя от присутствия с нами третьего пассажира, прошептал:

– Откуда он взялся?

Я не ответил, потому что сейчас его вопрос меня особо не волновал. В эти конкретные мгновения меня волновало совершенно другое – поедет машина назад или вперёд?

«Если вперед, то мы в стену дома врежемся. Уж больно близко к зданию грузовик припарковали. Надеюсь, этого не будет», – подумал я и, мысленно перекрестясь, аккуратно стал отпускать педаль сцепления.

К счастью, с передачей угадал, автомобиль не подвёл и, зарычав, двинулся назад.

Не подвёл он, и когда я врубил первую передачу. Потом на автомате щёлкнул переключателем, зажигая фары. В кабине сразу стало чуточку светлее, и лейтенант ГБ пришёл к очередному умозаключению.

– Он же мёртвый!

– Есть немного, – согласился я, поворачивая на соседнюю улицу.

– Но как такое могло произойти? Я же видел, как водитель ушёл в дом!

– Не знаю. Ты, наверное, его пассажира видел. Он-то и ушёл в дом. А этот остался спать, очевидно, его ожидая. Впрочем, неважно. Важно, что мы едем. Вот что главное.

Однако по этой улочке проехали мы недолго, потому что вдалеке я заметил перекрывшие дорогу танки. Было их штук десять, и они полностью блокировали своими серыми тушами возможность беспрепятственного проезда.

Свернул в переулок. Затем в другой, стараясь объехать неожиданную «пробку».

– Забабашкин, я не вижу ни хрена, но мне кажется, мы едем в совершенно противоположную сторону города! – держа труп немца, чтобы тот не мешал мне рулить, произнёс Воронцов.

– Знаю, но нам надо обогнуть танки, – пояснил я.

– Танки? Какие танки? Где они?

– Да было там штук десять… Неважно уже, объехали.

Я продолжал движение по узким улицам, стараясь держать луну за ориентир.

Дождь заметно разошёлся, и мне пришлось искать рычаг, включающий дворники. В конечном итоге рычаг был найден и нажат, а вот фары, что тусклым светом старались разогнать темноту, я решил выключить. Мне и так всё видно, а лишняя светомаскировка не помешает.

Минут через десять блужданий по улочкам и переулкам Троекуровска мы, наконец, выехали из захваченного немцами города.

К счастью, по дороге враги нам не встретились, из чего я сделал вывод, что противник ушел вперёд, оставив, к нашему великому счастью, тылы без охранения, или комендантские взводы ещё банально не успели развернуться.

– Забабашкин, лично я не вижу вообще ничего, а ты ещё и фары погасил. Куда мы едем? – прильнув к лобовому стеклу, спросил командир.

– Я вижу куда, и это главное, – ответил ему и тут же добавил: – Кстати, ещё вижу, как нам навстречу едет легковая машина, а перед ней мотоцикл с коляской. И там и там сидят немцы.

– Где?

– Сейчас они ещё далеко, но скоро обязательно появятся.

И действительно, через несколько минут и я, и Воронцов увидели свет фар автомобиля и мотоцикла, которые показались из-за небольшого поворота.

Этот небольшой кортеж заметил давно и был удивлен тому факту, что, оказывается, если я напрягаю зрение, то способен видеть не только в темноте, но и на очень большое расстояние. Более того, я не просто видел, а видел именно тот предмет, на котором фокусировал внимание, даже в мельчайших деталях.

Например, та машина, что ехала к нам, была чёрного цвета. Я прекрасно рассмотрел когда-то хромированный, а сейчас закрашенный чёрной краской передний бампер, поцарапанное правое крыло и пустоту на том месте, где должен быть номерной знак. Внутри автомобиля через лобовое стекло я мог разглядеть худого ефрейтора с двухдневной щетиной на лице, что сидел за рулём, расположившегося на заднем сиденье одетого в полевую форму майора и тускло поблёскивающие стёкла его очков в тонкой металлической оправе.

В мотоцикле, очевидно, сопровождающем офицера, сидели двое солдат в касках: один за рулём, а другой в коляске с пулемётом.

Такое отчетливое, нереальное для глаз обычного человека зрение меня буквально ошеломило.

В голове возникло множество вопросов, ответов на которые у меня в данный момент попросту не было. Как не было и времени на поиск этих ответов. Сейчас, глядя на приближающихся немцев, я пришёл к выводу, что ориентир по луне, нас, мягко говоря, немного подвёл.

Очевидно, что раз Троекуровск находится на линии соприкосновения, то едущие нам навстречу транспортные средства не могли ехать с той стороны, а значит, и мы движемся в противоположном направлении от фронта – в тыл к немцам.

Своим наблюдением решил поделиться с Воронцовым.

– Ты прав. Мы явно заблудились, – забеспокоился тот. – Что будем делать?

– Посмотри в бардачке, – сказал я и сам стал осматривать водительское место.

Ни на торпеде, ни у двери, ни где-либо поблизости карты не оказалось. Также её не оказалось и в небольшой нише в торпеде, которая служила бардачком.

– Без карты нам не разобраться, – констатировал я очевидное и тут же предложил очередной план, который, как и прежде, вновь поверг моего спутника в глубокий шок.

Да, план был дерзкий. Да, план был безрассудный. И да, план был очень опасный. Но другого выхода я не видел, ибо только так у нас появлялся шанс стать обладателями карты и выбраться из этой мышеловки.

Когда до немецкого мини-кортежа оставалось порядка пятнадцати метров, я прибавил скорость, вылетел на полосу встречного движения, смял грузовиком мотоцикл и ударил в левое крыло легковушку. Удар был страшный. Конечно, легковые автомобили этих времён весили намного больше, нежели их потомки в будущем, но грузовик есть грузовик – легковушка, словно получив великанский пинок, вылетела в кювет, после чего, перевернувшись три раза, вновь встала на колёса. Покорёженный капот пострадавшего автомобиля частично оторвало, и из пробитого радиатора белыми клубами повалил пар.

Мы при таране не пострадали, а лишь немного ударились головами – я об руль, Воронцов о торпеду, а труп о стекло.

Я остановил наш грузовик, прижавшись к обочине, выхватил из кармана пиджака пижамы револьвер и, крикнув: «Прикрой!» – бросился к раздавленному мотоциклу. Воронцов выскочил из кабины и, примкнув штык к винтовке, побежал за мной.

Беглый осмотр искорёженного мотоцикла и солдат показал, что мотоциклисты мертвы. Как и водитель автомобиля. А вот пассажир, ранее сидевший на заднем сиденье, оказался жив. Он лежал на полу и, хрипя, пытался встать.

Сбоку раздался приглушённый грохот – я было дёрнулся в сторону возможной угрозы, но сообразил, что это просто отвалилась смятая ударом решётка радиатора.

Через оторванную при аварии заднюю пассажирскую дверь вытащил немецкого офицера за шкирку из салона и подтащил к передку машины, чтобы в свете удачно непогасших фар он был виден моему напарнику. Воронцов отошёл на метр назад и навёл на него винтовку. Майор поднял трясущиеся руки вверх, и я его обыскал. Забрал личные документы, парабеллум с кобурой и, посмотрев на командира, спросил:

– Что с ним будем делать? Пристрелим или с собой возьмём?

– А в каком он звании? – поинтересовался лейтенант ГБ. – Как бы у него узнать, ценный он фрукт или нет?

Майор, очевидно, шестым чувством почуяв, что сейчас речь идёт о нём и что решается его судьба, тут же что-то быстро затараторил на немецком.

– О чём он? Ты знаешь их язык? – посмотрел на меня командир.

– Немного знаю. В школе учил, – ответил я. – Но сейчас это неважно. Захваченный нами клиент – офицер. У него погоны есть. Да и не будут обычных солдат в таких вот шикарных машинах катать. Так что этот крендель относительно большая шишка. Почему относительно? Потому что это опять же явно не генерал и не фельдмаршал. Ведь будь он кем-то из вышеназванных, охрана и сопровождение были бы у него куда солиднее и многочисленнее.

– Согласен. Ну тогда всё равно давай возьмём его с собой. Раз офицер, то, скорее всего, он что-нибудь знает и будет для нашего штаба полезен.

Как ни хотелось мне возразить на слова чекиста и пристрелить фашиста, ибо пленник на плечах – это явная обуза, но всё же Воронцов был прав. Этот вояка отступающим войскам мог быть действительно полезен. Ведь он мог знать, куда, как и какими силами противник нанесёт свой следующий удар. А ведь сейчас, в августе 1941 года, когда наши войска отступают, подобная информация могла быть на вес золота.

Поэтому не стал настаивать на немедленной ликвидации гитлеровца, а, в очередной раз забыв про субординацию и приказав командиру сторожить пленника, нырнул в машину.

Воронцов от такой фамильярности поморщился, но не возразил.

Быстрый, но тщательный осмотр салона легковушки дал свой результат. Под водительским сиденьем был найден коричневый кожаный портфель. Заглянул внутрь. Оказалось, что он забит бумагами и картами. Осмотр бардачка автомобиля позволил мне разжиться карманным фонариком.

«Ценное приобретение. Не для меня, конечно. Мне не надо. Я и так хорошо вижу в темноте», – сказал себе я.

Вылез из машины, отнёс портфель и фонарик к Воронцову и, положив вещи у его ног, направился к убитым немцам. Забрал и положил в портфель две найденные в коляске мотоцикла гранаты, подобрал себе сапоги, надел на себя, на пленника и на Воронцова немецкие каски, снял со всех немцев ремни, а также конфисковал на вид исправный пистолет-пулемёт МP 40, который в нашем будущем времени по простоте многие будут называть «шмайссером».

После того как с трофеями было покончено, выключил у легковушки фары, чтобы та не показывала всем желающим место разыгравшейся тут драмы, и вернулся к грузовику.

– А что в портфеле? – поинтересовался Воронцов, кивнув на лежащие у ног предметы.

– Карты какие-то. Сядем в кабину, посмотрим. А сейчас давай пленника свяжем и в кузов, а нашего пассажира, который не совсем в живом положении сидит у нас в кабине, тут оставим, – предложил я и, не дожидаясь реакции напарника, приступил к делу.

Одним ремнём связал фашисту ноги, другим сзади руки, а третьим привязал к железной ножке одной из лавок.

Спрыгнул на землю, и мы закрыли борт. А затем, подойдя к кабине, вместе с Воронцовым выкинули труп немца, оттащив его к легковушке.

– Забабашкин, смотри, как дождь разошёлся. Сейчас дороги намочит, и мы застрянем, – закидывая портфель с документами на сиденье грузовика, пробурчал коллега по несчастью.

– Вижу, что застрянем. Но хотелось бы карту посмотреть. Куда нам ехать-то? – сказал я, залез в кабину и, открыв портфель, начал в нём рыться.

Карты там были, и были они военными. На них сокращениями и цифрами отмечалось расположение частей и соединений как нашей армии, так и вражеской. Стрелками разных цветов показывались направления ударов, а над стрелками были написаны какие-то пояснения. Информация оказалась явно ценной, и Воронцов, сразу же это поняв, радостно хмыкнул.

Впрочем, именно для нас, в данный момент времени, были важны не направления ударов, а маршрут, по которому мы можем проехать. И через минуту я нашёл на карте объездную дорогу, которая шла вдоль леса и огибала город справа.

Выбрал путь, выключил фонарь, который я включал для алиби, и, мысленно пожелав нам удачи, попробовал завести мотор.

К счастью, тот послушно затарахтел, ровно и бесперебойно, как будто никакого тарана в железный лоб грузовика только что и не случилось.

Глава 3

Сложный путь

– Забабашкин, так тебя и разэдак, ты куда нас везёшь? Ничего же не видно! – в двадцатый, наверное, раз произнёс Воронцов, стараясь всмотреться в окружающую мглу.

Луна скрылась за облаками, и, вероятно, вокруг стало так темно, что лейтенант госбезопасности начал совершенно не на шутку паниковать.

Я же со своим новоприобретённым зрением при сфокусированном внимании видел всё прекрасно. Чёткость рельефа и окружения оказалась таковой, что даже самые далёкие дома и сараи, что едва маячили на горизонте, мне были прекрасно видны. Более того, именно глядя туда с минуту назад, я напряг зрение и заметил четырёх красноармейцев, которые перетаскивали из двух подвод ящики. Находились бойцы на правой стороне окраины соседнего города Новск, если смотреть от нас. Красноармейцы явно были уставшими, ящики тяжёлыми, а надписи на них говорили о том, что внутри лежат снаряды для пушки калибра сорок пять миллиметров.

Остановил машину, зажмурил глаза, и фокус зрения вернулся в обычное состояние. Вновь посмотрел в ту сторону, где только что видел наших бойцов, и, оценив расстояние, присвистнул. Оно было очень внушительным.

«Тут километров пять-шесть по прямой через речку будет. И это просто удивительно! Ведь теперь я не только прекрасно в темноте вижу, но и вдаль смотрю так глубоко, что никакой бинокль не нужен. Да что там бинокль, даже в бинокль детально рассмотреть то, что рассмотрел я, вряд ли возможно. Разве что в подзорную трубу?»

– Ты чего остановился? Уже ничего не видишь? – напомнил о себе лейтенант ГБ.

– Признаюсь: я давно не вижу.

– Т-то есть как? – аж запнулся Воронцов от удивления. – Как же ты ехал?

– Исключительно по памяти, – в который раз не стал я рассказывать правду.

– Ты что, тут уже был?

Я посмотрел на него с удивлением.

Тот пояснил свою мысль:

– Помнишь дорогу?

– Нет, конечно! Откуда я её могу помнить, если никогда тут не был? Я помню карту, что мы смотрели. И запомнил, что от поворота, который через километр после выезда с деревни, дорога идёт почти прямая. Вот и ехал, прикидывая в уме. Теперь, когда она начала петлять, дальше ехать опасно. Так что предлагаю вот что: спешиваемся и идём пешком. Нам ещё реку преодолеть надо будет, которая у нас на пути вот-вот появится.

– Выходим, – согласился Воронцов.

Он повесил на шею пистолет-пулемёт, взял портфель с немецкими документами и вылез из грузовика. Я вылез следом, не забыв захватить винтовку.

– Что с немцем будем делать? Как мы его через реку перетащим? – спросил меня чекист, заглядывая в кузов.

– Предлагаю дойти до реки и попробовать найти брод. Ну а если не найдём, то переправимся вдвоём. Немца придётся ликвидировать, – ответил я и тоже посмотрел в кузов.

– Что-то я его не вижу? Где он? Сбежал? Или, может, вывалился на ходу?

– Никуда он не делся. Под лавку спрятался, – сказал я, глядя на прячущегося немца, и тут же быстро поправился, вспомнив, что до конца собирался скрывать свою необычную способность: – Или ближе к кабине перелез. Сейчас найду.

Запрыгнул в кузов и, естественно, нашёл вражеского офицера под лавкой.

В четыре руки вытащили его оттуда, и лейтенант госбезопасности предложил скинуть пленного вниз на землю:

– Пусть полетает.

Но я решил воспрепятствовать этому, сказав, что немец нам нужен исключительно в хорошем физическом состоянии.

– Что, Забабашкин, тебе его жалко, что ль, стало?! – тут же набычился Воронцов.

– Естественно, нет! – категорически ответил я. – Просто мы его сейчас скинем, он ногу подвернёт или того хуже – сломает. Как мы его потом волочь будем? На носилках?

– Гм, а ты прав, – грустно согласился командир и прошипел: – Ещё со сволочью всякой аккуратно обходиться приходится. Нет в жизни справедливости!

С этими словами мы аккуратно спустили немца на землю, развязали ему ноги и, держа пленного под руки, пошли в лес.

Вскоре из-за туч вышла луна, немного осветив местность. Идти лейтенанту ГБ и пленному было теперь чуть легче, однако эту лёгкость сразу скомпенсировала другая сложность – лес стал более густым, и продвигаться втроем между деревьев перестало представляться возможным.

– Забабашкин, ты вроде в темноте видишь получше меня. Иди первым, – приказал Воронцов.

Не стал с ним спорить и пошёл ведущим. За мной угрюмо топал немец со связанными за спиной руками, а замыкал нашу небольшую колонну чекист, держа перед собой пистолет-пулемёт.

Где-то через час после того, как мы углубились в чащу, лес начал немного редеть и среди деревьев стал виден просвет. Сконцентрировался на том, что вижу, и понял, что движемся мы в правильном направлении – вдалеке виднелся небольшой город. Но, чтобы туда попасть, нам необходимо было преодолеть небольшое поле, затем реку, затем вновь поле, и только после этого мы бы могли рассчитывать на то, что встретимся с нашими воинами, которые сейчас занимали оборону на краю Новска.

Через десять минут мы добрались до опушки леса и залегли, чтобы более детально оценить обстановку. Не обращая внимания на жужжание и укусы вездесущих комаров, снял с себя истрёпанный и пропитанный кровью врагов больничный пиджак. Мы с лейтенантом ГБ накрыли им головы и, подсветив трофейным фонариком трофейную же карту, сравнили увиденное перед собой с тем, что изображалось на бумаге.

Естественно, я знал наше точное местонахождение, ведь всё прекрасно видел, но участвовать в этом спектакле мне было просто необходимо, потому что раскрой я свой уникальный талант перед Воронцовым – и тот по нашем возвращении обязательно доложит о столь странной способности наверх. Ну а дальнейшее можно и не представлять – вряд ли мне понравится быть подопытным кроликом, пусть даже и живущим в золотой клетке. Я такого поворота событий не хотел, а потому и впредь собирался по максимуму участвовать в подобных постановках одного актёра. Главное – случайно не забываться.

– Вероятно, так оно и есть, – выключая фонарь, произнёс Воронцов, а потом прислушался, вынырнул из-под пиджака и, пока я его надевал, показал пальцем вперёд: – Слышишь, река журчит.

Я застегнул пуговицы и напряг слух. И действительно, услышал звук журчания воды.

– Вроде бы не быстрая речка, – предположил я.

– Возможно, – согласился лейтенант и, вновь прислушиваясь, недовольно добавил: – А может быть, и нет. Слышишь, течение как усилилось?

Я вновь прислушался. И правда, звук текущей воды стал явно громче, чем несколько мгновений назад. Более того, с каждой секундой звук всё усиливался и усиливался.

– Баржа? – предположил Воронцов.

– Какие баржи на линии соприкосновения? Это же огромная мишень, – отмёл я мысль коллеги по несчастью, вглядываясь в сторону приближающегося звука.

От горизонта до горизонта никакой баржи или корабля видно не было.

Предположив, что, возможно, звук каким-то образом отражается от чего-то и источник звука находится на самом деле не слева от нас, а, быть может, в Новске, осмотрел позиции наших войск, которые видел ранее.

Подводы и бойцов с ящиками разглядеть не удалось. Зато появилось кое-что другое. Метрах в ста перед окраиной города в земле суетились около трёх десятков бойцов Красной армии и гражданских с лопатами в руках.

«Ясно, окоп роют и готовятся к завтрашнему бою», – сожалея, что не могу поделиться своими наблюдениями с лейтенантом ГБ, вздохнул я.

Вновь всмотрелся вдаль, но источника шума так заметить и не смог.

И тут лёгкий шум многократно усилился. Более того, в нём появился отчётливый механический лязг.

Теперь можно было более точно определить направление, откуда слышался звук. Уже не оставалось сомнений, что шёл он именно слева от нашей опушки, где лес чуть углублялся в поле, образовывая небольшую рощу.

Мы втроём уставились в ту сторону.

Неожиданно там вспыхнул свет от фар, и из оврага, словно из капонира, на поле начал выезжать немецкий полугусеничный бронетранспортёр. Когда он выполз, из его корпуса взлетела осветительная ракета в сторону поля, и как только она поднялась вверх и осветила окрестности, немецкий пулемётчик сразу же стал стрелять по кочкам, что лежали на земле. В одну, другую, третью. И вот одна из кочек поднялась и, превратившись в нашего бойца, побежала в сторону реки. Пулемётчик хладнокровно нажал на спусковой крючок, и боец, получив косую очередь в спину, замертво рухнул наземь.

Я это видел прекрасно, в деталях, поэтому для меня зрелище стало более тяжёлым испытанием, чем для лейтенанта государственной безопасности.

– Забабашкин, дай винтовку. Я сейчас эту падлу достану, – прохрипел Воронцов, тоже увидев всё своими глазами, пусть и не с такими подробностями, что я.

– Отставить, товарищ лейтенант госбезопасности, – вновь позабыв про субординацию, отрезал я и пояснил ощерившемуся коллеге по несчастью свой отказ: – Выдадим себя и, как тот боец, тут ляжем.

– Так что же, смотреть, как эта сволочь наших расстреливает?! – зарычал тот.

В этот момент взлетела ещё одна ракета, после чего фашист продолжил стрелять по полю.

И опять вскочили две кочки, превращаясь в красноармейцев. И опять немецкая пуля настигла их. И опять в неистовстве скрежеща зубами, чекист попытался отобрать у меня «мосинку».

– Забабашкин, приказываю тебе! Отдай немедленно! Отдай, говорю! Иначе под трибунал пойдёшь! Иначе я тебя прямо здесь, прямо сейчас расстреляю за помощь врагу! – рычал он, размахивая перед моим носом трофейным парабеллумом, что мы забрали у пленного офицера.

А тем временем бронетранспортёр выключил фары и, сдав назад, вновь скрылся в овражке.

Я посмотрел в ту сторону, потом повернулся к лейтенанту ГБ и констатировал очевидное:

– Тут мы с пленным точно не проползём.

Воронцов, ничего не ответив, устало отпустил винтовку, убрал немецкий пистолет в кобуру и, закрыв глаза, опустил голову.

Его переживания были понятны. Вот так смотреть на гибель своих боевых товарищей и при этом ничего не делать ужасно больно. Но что могли сделать мы – два раненых, измотанных человека? Мы пробивались к своим, чтобы набраться там сил, чтобы отдохнуть, чтобы получить оружие и боекомплект и только после этого вступить в равный бой с врагом. Да даже пусть неравный! Сейчас же, голодные, оборванные, почти без вооружения и с, возможно, ценными для советского командования на этом участке фронта документами, мы просто не могли, а возможно, даже и не имели права вступать в какой-либо бой с любым, даже минимальным риском для себя.

А потому очевидно, что любой обычный здравомыслящий боец должен был, невзирая на боль потерь, стиснув зубы, стерпеть это и попытать счастья в другом месте, уйдя правее, от засады подальше, чтобы сохранить как свою жизнь, так и жизнь пленного. Но я был не совсем обычным красноармейцем.

Неожиданно в голове возникли сомнения в правильности своих действий.

«И чего я так цепляюсь за жизнь? Я ведь уже прожил её однажды. Так почему бы сейчас не принести пользу нашим окруженцам и не попытаться уничтожить врага? Убьют? Ну и пусть. Мне терять уже нечего. Глядишь, и кого-нибудь из этих гадов с собой на тот свет заберу. Что же касается немца, то его и без меня лейтенант ГБ сможет доставить куда следует. Я же попробую уничтожить врага и тем самым, возможно, спасу не один десяток жизней наших бойцов».

Меня обуяло чувство священного гнева и жажда справедливости!

– Что ж вы, твари, припёрлись на нашу землю, да ещё и в спину расстреливаете, – прошипел я и, посмотрев на коллегу по несчастью, сказал: – Короче говоря, я пошёл. Я уже пожил, так что, если погибну, ничего страшного. Зато их кого-нибудь обязательно заберу. Дайте мне две гранаты и свой пистолет на всякий случай. А вы сидите тут и немца берегите. Если через полчаса не вернусь, идите вдоль реки вправо и пробуйте перебраться там.

– А ты куда? – поднял на меня глаза лейтенант госбезопасности.

– Пойду с немчурой посчитаюсь. Если всё получится, то тут переправимся. А если нет, то уходите без меня.

Глава 4

Броневик

Пришедший в себя после приступа ярости Воронцов был категорически против предложенного мной плана. Он в очередной раз стал мне говорить, что я слишком молод, чтобы лезть на рожон.

– Да ты чего, Алексей, что, совсем умом тронулся?! Как ты их собрался ликвидировать? Да их там целый взвод, наверное!

– Хочу напомнить тебе, товарищ Воронцов, – тут я решил перейти на «ты», раз тот мне уже давно тыкает, – что полминуты назад ты сам собирался атаковать врага.

– Это было естественное минутное стремление отомстить за товарищей. И хочу тебе напомнить, раз памятью слаб, что и ты только что отговаривал меня открыть по ним огонь! И отговорил! Абсолютно ясно, что если бы мы обнаружили себя, то нас уже в живых бы не было. А у нас ценный пленный на руках!

– Радует, что ты так здраво мыслишь.

– Я командир и должен думать, – хмыкнув, согласился со мной он, а затем попробовал отдать приказ: – Поэтому считаю, что нападать на немцев нам нельзя. Так что: отставить! Попробуем пробраться на противоположный от них дальний конец поля и уже там проползти к реке.

Я посмотрел в ту сторону, куда показывал командир, и, оценив расстояние, которое нам предстояло преодолеть, в свою очередь сказал:

– Тут километра три… По полю идти нельзя. И по опушке тоже нельзя. Немцы заметить могут. К тому же у них могут быть, а скорее всего, и есть наблюдатели, которые внимательно следят за обстановкой. Следовательно, нам придётся сначала углубиться в лес и только затем начать движение в нужном направлении. Учитывая то, что лес нам незнаком, то очень вероятен шанс, что мы можем просто заблудиться. К тому же нельзя забывать, что в этих лесах есть болота… Думаю, нам вряд ли понравится прогулка по ним. Там и днём-то утопнуть недолго, а уж ночью – тем более. К тому же очень вероятен шанс, что пока мы будем совершать такой обход и заблудимся, то начнёт светать. И тогда наши шансы на успех вообще станут мизерными.

Чекист проскрипел зубами, но вынужденно согласился с моими доводами. Однако от идеи нападать на броневик он тоже не был в восторге.

– Я тебе говорю, там не меньше взвода. Их всех не перестрелять.

– А я думаю, их там меньше, – неуверенно произнёс я, заметив, что неподалёку от ямы, в которой спрятался броневик, лежит в охранении пара немецких солдат.

Я их прекрасно видел. Они лежали между берёз и, направив свои винтовки в сторону поля, о чём-то переговаривались.

– Да сколько бы их там ни было, как ты с ними справишься? Тут тебе не детская игра. Тут война. И тут могут убить!

– Знаю, что война. Но мы к ней, и я в том числе, были готовы. Ты же сам сказал, что я ГТО сдал на отлично, вот сейчас и проверим мои знания на практике. Что же касается способа уничтожения противника, то собираюсь я провернуть это с помощью гранат, – сказал я, решив на споры больше времени не тратить, и вытащил из лежащего рядом портфеля две немецкие «колотушки».

Это были противопехотные ручные гранаты Stielhandgranate. В простонародье их именовали «колотушками» из-за их характерной формы. Из множества фильмов о войне, которые просмотрел в своей жизни, я помнил, что перед тем, как кинуть подобную колотушку, нужно было открутить внизу ручки крышку и потянуть за верёвку.

– Ты что, правда гранаты взял? – шаря рукой в кромешной темноте, прошептал Воронцов. – Где портфель с документами?!

Не стал его заставлять нервничать, а, подсунув ему портфель под руку, прошептал:

– Я нападу на них, когда они вылезут из оврага. – И, не прощаясь, согнувшись, пошёл в сторону немцев, больше не реагируя на шипящие приказы «немедленно остановиться».

Нам надо было выбираться из этой ситуации, а другого выхода, кроме как идти через поле, не находилось, стало быть, требовалось решить возникшую проблему.

Я намеревался обойти противника по дуге, зайдя противнику в тыл.

Лейтенант ГБ всё ещё что-то пытался кричать шёпотом мне вслед, но я его больше не слушал – ведь уже всё для себя решил, а потому отступать был не намерен.

Через пять минут очутился на месте, не дойдя до немецкой засады около сотни метров. Выпрямился, прижался к крупной берёзе и, аккуратно высунув из-за ствола голову, стал внимательно осматривать местность, буквально прочёсывая взглядом метр за метром.

Основательность принесла свои плоды. Я нашёл ещё одну группу прикрытия – теперь полная диспозиция врага стала мне предельно ясна. Бронетранспортёр, в котором находились три человека, прятался в овраге, а по обеим сторонам от него среди деревьев были обнаружены два секрета противника. Каждый секрет – один слева от броневика, другой справа (ближайший ко мне) – состоял из двух солдат вермахта, которые и обеспечивали прикрытие действий бронетранспортёра.

Броневик атаковал наших бойцов, пытающихся вырваться из окружения, расстреливая их из стоящего на корпусе пулемёта, а двойки солдат обеспечивали расстрелу прикрытие от возможного ответного нападения разрозненных групп окруженцев. Конечно, эти секреты не смогли бы противостоять организованному сопротивлению советских воинов, ну так и задачи такой явно не ставилось. Сколь-нибудь значимых советских воинских соединений тут уже не осталось. Все, кто мог, отступили за речку и ушли либо в Листовое, что слева от Новска, либо в Прокофьево, что справа от Новска, либо же в сам Новск. Для того же, чтобы отбиться от двух-трёх уставших и раненых отступающих советских красноармейцев, этих двух охранных засад вполне достаточно.

Не прекращая наблюдение за врагом, стал обдумывать план ликвидации.

Мой арсенал был невелик, но, в общем-то, его должно хватить, чтобы избавить мир от семи гадов, пришедших на нашу землю и убивающих наш народ.

У меня имелся револьвер с семью патронами, винтовка системы Мосина, в которой находилось пять патронов, а ещё целых две гранаты.

Но главным моим оружием в предстоящем бою должна была стать внезапность. Атака должна быть настолько неожиданной для противника, чтобы он не смог ничего сделать в ответ.

И тут сразу же возникала первая сложность. И заключалась она в том, что мне, грубо говоря, противостояли три разрозненные группы, и каждая из них оказалась более многочисленна, чем моя, в который был лишь один боец – я.

Выиграть бой и при этом остаться живым я мог только при условии, что нападу на них всех сразу и при этом не дам им возможность стрелять в ответ. Но как это сделать, если я всего один? Вот вопрос так вопрос. И ответ мне необходимо было найти как можно скорее.

Быстро прикинув в уме, понял, что собственно вариантов у меня немного. Один из них – я подкрадываюсь к немцам на расстояние броска гранаты и затем кидаю поочередно две «колотушки» в выбранные цели. Одну в секрет, другую в броневик, после чего начинаю дуэль со вторым секретом.

План казался хорошим, но в нём имелось несколько ощутимых подводных камней. При его выполнении не было никакой гарантии, что после взрывов гранат все немцы погибнут, и я смогу спокойно начать удачную для меня перестрелку с оставшимися противниками, а уж тем более выйти из неё живым. Всем известно, что пуля – дура, а это значит, что при близком контакте словить своим телом эту самую дуру можно очень даже легко. Следовательно, данный вариант был не очень перспективным, если я собирался в бою не только победить, но и остаться живым.

Второй вариант – точечное нанесение гранатами урона обоим секретам, а затем расстрел тех, кто останется в броневике. Этот вариант, нужно сказать, оказался ещё более самоубийственным, чем первый. В одиночку противостоять с винтовкой и револьвером трём солдатам вермахта, находящимся за бронёй и имеющим пулемёт, конечно, можно, но результат такого противостояния будет для меня, скорее всего, очень печальным. Я был небезосновательно уверен, что после близкого взрыва гранат пулемётчик начнёт щедро поливать всю округу свинцом, не жалея боекомплекта. А пулемёт – это всё же пулемёт. Он так лес проредит, что вряд ли я смогу выжить. Думаю, лент с патронами в броневике более чем достаточно. Немцы приехали на охоту, на всю ночь, а значит, с лихвой запаслись огненным боеприпасом, поэтому, скрываясь за своей пуленепробиваемой броней, они легко смогут меня нейтрализовать. Да и с одномоментным закидыванием гранатами двух секретов, тоже, скорее всего, возникла бы проблема. Как бы я смог это сделать, если расстояние от секрета до секрета более ста метров? Я же не Рембо какой-нибудь – кидать гранаты на такие дистанции. Да, попал в тело юноши и чувствую себя очень уверенно. Я молод, бодр и силён, но всё же изрядная дистанция между секретами мне даже в хорошей физической форме вряд ли будет подвластна. Стало быть, данный способ нападения пришлось тоже отложить в сторонку.

Вариант же, при котором я в начале боя беззвучно с помощью финки ликвидирую один секрет, потом переползаю на противоположную сторону и ликвидирую второй секрет, а уже затем забрасываю броневик гранатами, я даже рассматривать не стал, всё по тем же причинам.

«Нет, не Рембо я, не Рембо! И не ниндзя тоже. Легко сказать: подкрасться незаметно и взять их в ножи. А как так подкрасться к живым людям, которые находятся при оружии и бодрствуют? В лесу под ногами ветки да листва, а солдат в секрете не дурак, тем более понюхавшие пороху немцы. Один раз за спиной раздался шорох, второй раз хруст. А когда третий раз что-то шелохнётся, находящийся в засаде боец уже обязательно напряжётся, ведь ему тоже хочется жить. И тогда он либо сам пойдёт проверять подозрительное движение, либо тревогу поднимет. И в том и в другом случае его будет прикрывать напарник, а значит, и такая миссия тоже изначально обречена на провал.

А раз так, раз те варианты, что пришли мне на ум, оказались непрактичными с точки зрения моего выживания, то необходимо было придумать такой план, в котором я бы сначала бесшумно ликвидировал оба секрета, а уже потом начинал заниматься бронетранспортёром.

Но как это сделать? Как нейтрализовать фашистов, сидящих в разных концах оврага?

Задача оказалась крайне сложной, но через несколько минут вдумчивого анализа я смог найти вполне подходящее решение.

Суть стратегии была достаточно проста и основывалась на том, что немцы за лязгом мотора и гусениц не сразу сообразят, что по ним ведётся огонь из винтовки.

Броневик стоял в овраге, и его стены хорошо резонировали звук, добавляя в шум от работы механизмов эффект эха, тем самым многократно усиливая и размывая его. Этим эффектом я и собирался воспользоваться.

Непонятным был только один момент – смогу ли быстро и качественно поразить намеченные цели или же нет.

В той жизни я неплохо стрелял. Не раз бывал на стрельбище и в общем-то имел какое-никакое представление о стрельбе из винтовки. Сейчас же, с превосходным зрением, которое я мог ещё и фокусировать, у меня имелись все шансы на успех. Правда, нужно сказать, существенной проблемой являлось то, что «мосинку», которая у меня сейчас находилась, я сам лично не пристрелял. Конечно, шанс, что она пристреляна предыдущим погибшим владельцем, был. Сейчас война, и боец, что нёс караул, наверняка в обязательном порядке стрелял на полигоне и сдавал нормативы по стрельбе, а сдать их с непристрелянной винтовкой возможно только с помощью запредельной удачи, которая, как известно, дама капризная. И это уже не говоря о том, что солдат, раз за разом проваливающийся на занятиях, и мимо увольнений пролетает, и из нарядов не вылезает. А наряд – это взваленные на и без того натруженную спину бойца все возможные и невозможные санитарно-технические потребности подразделения, часто вместо сна, которого тоже нехватка…

«Что ж, неизвестный боец, чьё оружие сейчас находится у меня в руках, надеюсь, ты честно заботился о своей винтовке, и она умеет попадать в цель», – сказал себе я, глядя на то, как немцы в овраге начали суетиться и переговариваться.

Снял «мосинку» с плеча, перезарядил и, услышав, что мотор завёлся, прицелился в ближайшего лежащего в секрете фашиста.

Водитель бронеавтомобиля немного прогрел двигатель, и Sonderkraftfahrzeug 251, он же Hanomag, лязгая гусеницами, не спеша двинулся в горку.

Ну а я, не став больше ждать, впервые в этом времени нажал на спусковой крючок.

«Бах!» – сухо хлопнул выстрел, и фриц, нелепо дёрнувшись, уткнулся лицом в землю. Грузно и сразу, как положено убитому.

Его напарник изумлённо начал крутить головой, стараясь всмотреться в темноту, но в этот момент я, перезарядившись, вновь выжал спуск, и второй фашист мгновенно поник вслед за товарищем.

Сразу после второго выстрела сфокусировал зрение и посмотрел на второй секрет, который находился с другой стороны оврага.

С удовольствием отметил, что лежащие там фашисты за шумом мотора не слышали звуки выстрелов и продолжили смотреть в сторону поля. В течение следующих шести секунд они умерли, так и не поняв, кто и откуда их атакует. Вначале, отбросив на метр каску в сторону, отправился на тот свет один «дойч», а затем к нему присоединился другой. К чести последнего, тот был не в пример шустрее солдата из предыдущей пары, успел вжаться в землю и даже открыл рот, чтобы подать сигнал тревоги, но я оказался быстрее.

Убедившись, что на флангах все немцы из нашего мира отбыли в сторону Вальхаллы, или даже, скорее всего, прямиком в ад, стал действовать дальше.

Вообще, по уму, мне нужно было бы подождать, когда фашисты, вдоволь настрелявшись, вернутся назад. Именно тогда, когда они, расслабившись, выйдут из бронированного чудовища, чтобы отдохнуть, не ожидая нападения, мне бы и следовало на них напасть. Но выжидать удобный момент в данной ситуации я, естественно, не мог. Любое промедление означало гибель ещё нескольких наших бойцов. Этого я допускать не собирался. А потому, держа наган в одной руке, а гранату в другой, абсолютно не испытывая страха, бросился вслед за поднимающимся по склону броневиком.

Вокруг была кромешная тьма, освещаемая лишь фарами бронемобиля. Но они светили в противоположную от меня сторону, поэтому я, абсолютно невидимый для противника, подбежал на расстояние броска и, убрав пистолет в карман, отвинтил крышку в ручке гранаты и затем, дёрнув за верёвку, метнул «колотушку» в открытый корпус «Ханомага».

Я упал на землю и стал приводить в боевое состояние вторую гранату, которую собирался метнуть сразу же после первого взрыва, если немцы после него выживут.

«Бу-бух!» – раздалось внутри бронетранспортёра, после чего ещё раз жахнуло: «Бу-бух!»

После повторного взрыва я понял, что и одной гранаты хватило за глаза. Взрыв «колотушки» вызвал детонацию боеприпаса, который хранился в броневике. Не знаю, что там находилось. Может быть – противопехотные мины, может быть – мины для миномёта, может быть – ящик с гранатами, но судя по взрыву и взрывной волне, что последовала за ним, этого самого боеприпаса там было в избытке: жахнуло так, что меня не только оглушило и забросало землёй с листвой и ветками, но и чуть не прибило насмерть упавшей в двух метрах бронированной металлической дверцей.

На несколько мгновений поднял голову и увидел, как два немца вывалились наружу, по разные стороны броневика.

Третий же остался внутри и встретил ещё одну детонацию.

«Бу-бух!»

Я закрыл голову одной рукой, а во вторую взял револьвер. Полежал так с полминуты, ожидая, что в корпусе рванёт ещё что-нибудь. Однако вскоре понял, что, похоже, фейерверки закончились. Полугусеничный бронетранспортёр уверенно пылал ярким пламенем в ночи и больше взрываться не собирался. Поняв это, вскочил на ноги и, держа наган наготове, подошёл к ближайшему бездыханно лежащему на траве гитлеровцу.

Глава 5

Бег

Поднял немецкий пистолет-пулемёт, валявшийся возле одного из тел, пощёлкал изуродованным затвором, убедился, что оружие находится в нерабочем состоянии, и выбросил его, как ненужный хлам. На ходу взвёл курок нагана.

Я прекрасно помнил закон подлости, по которому главный плохой злодей в последний момент всегда стреляет в спину хорошему герою, поэтому решил такую гипотетическую возможность пресечь на корню. Провёл контрольные выстрелы в головы двум солдатам, находящимся возле бронетранспортёра, что позволило исключить любые возможные сюрпризы в будущем. Живы они были до этого или нет, неважно. Вполне ведь могло быть так, что кто-то из них после болевого шока остался жив и просто валялся без сознания. И такой очнувшийся в самый неподходящий момент недобиток мог причинить множество бед, начав стрелять. А потому патроны я не жалел.

Копаться в обожженных телах в поисках документов и прочего не стал, решив, что таких страстей мне не надо. Вместо этого обошёл секреты. Никакого «контроля» там проводить было не нужно, ведь все мои выстрелы из «мосинки» попали точно в головы врагов. Поэтому просто забрал у них документы и три магазина к MP-40, которые по возвращении собирался отдать Воронцову. Увидев немецкий походный ранец, открыл его и, кроме ненужного хлама, обнаружил там кое-что интересное. А именно: две банки консервированных сосисок и кожаную куртку. Находка порадовала. Еда нам явно лишней не будет, а куртка тем более.

«Интересно, где этот мародёр её взял? Впрочем, и так ясно – украл где-то», – понял я очевидное, рассматривая предмет одежды чёрного цвета.

По фасону куртка напоминала те, в которых красные комиссары времён революции представлены в художественных фильмах. Решив, что немцу она больше не понадобится, и учитывая, что продолжал идти дождь и мне было холодно, решил провести конфискацию.

Надел на себя кожанку, поверх нацепил оружие и, повесив на плечо ранец с банками, направился к Воронцову.

Куртка размером оказалась мне чуть великоватой, но тем не менее защищала от дождя и ветра, а потому можно считать, что была самый раз.

Осмотрелся и, поняв, что мне делать тут больше совершенно нечего, стараясь не шуметь и в очередной раз пригнувшись, побежал к точке лёжки командира и пленного.

Через пять минут был почти на месте. Не доходя двадцати метров до лежащих в траве, для привлечения внимания сломал сухую ветку и, заметив, что лейтенант госбезопасности, услышав звук, всматривается в темноту, ладонью негромко три раза стукнул по дереву:

– Командир, это я.

Чексист автомат опускать не стал, продолжая шарить им из стороны в сторону.

Не спеша приблизился и, не дойдя четырёх-пяти метров, аккуратно выглянул из-за дерева, повторив:

– Да я это, Воронцов. Не стреляй!

– Забабашкин? Ты?!

– Я, конечно! Кто ж ещё? – Видя, что тот чуть отвернул ствол, подошёл и обессиленно упал на землю. – Уф!

– Ну ты, Забабаха, даёшь! Такую «забабаху» там устроил! Такой салют, что за версту видно! Ты что, склад боеприпасов взорвал? Здесь аж уши заложило. – И тут он, скорее всего, увидел, что вместо больничной пижамы на мне что-то надето, и потрогал меня за плечо. – Откуда это?

Пришлось рассказать про ранец, после чего добавить:

– Я ещё и провианта немного добыл. Немецкие сосиски.

Воронцов похвалил меня, но предложил позавтракать тогда, когда мы пробьёмся к своим, и спросил:

– Так что там немцы? Сколько их? Что с бронетранспортёром случилось? Вопросов нашлось много, и интерес лейтенанта госбезопасности понятен. Я бы на его месте тоже проявлял любопытство. Но дело в том, что нам было не до разговоров. Время поджимало и работало против нас.

Однако в двух словах описать ситуацию было необходимо, и я доложил:

– Семь фашистов уничтожено. Что же касается взрывов, то вначале произошёл взрыв от гранаты, а дальше пошла детонация боекомплекта в уничтоженном броневике.

– Ты его взорвал? Уничтожил? Как? Гранатами?

– Так точно. Одной гранатой даже. Но повторю: предлагаю эту тему оставить на потом. Сейчас времени нет. Нам нужно срочно выдвигаться по намеченному маршруту и пробовать прорваться на тот берег. Думаю, что очень скоро сюда немцы нагрянут, и в большом количестве. Ясное дело, что рвануло всё в овраге, но взрыв всё равно был слишком громким, а вспышка слишком яркой, чтобы их никто не заметил. Так что давайте ноги в руки, и бегом к реке. А пока вот, возвращаю револьвер. Там пять патронов осталось.

– Да потом отдашь.

– Нет. Забери. А то потеряю ещё. Ты ж сам говорил, что память.

– Да, память… – коротко признал Воронцов, убрал в карман наган и, протянув мне парабеллум, встал сам и стал поднимать с земли немецкого офицера.

Передал чекисту магазины для пистолета-пулемёта, что ранее изъял у прятавшихся в секрете гитлеровцев, схватил немца под локоть и вышел с ним на опушку. Посмотрел по сторонам и, приказав пленному командой «шнель» бежать вперёд, помчался за ним по голому полю.

Как нельзя некстати, не обращая внимания на продолжавший накрапывать дождь, из-за туч вышла луна, заставившая вновь вспомнить о законе подлости. И хотя лейтенанту ГБ и пленнику свет от неё помогал, ведь они теперь хоть что-то могли различать в темноте, этот же свет играл против нас, демаскируя и освещая наши силуэты.

Но прошла минута, за ней другая. Мы продолжали бежать, а нам в спину никто не стрелял. Ну а вот я чуть не высадил половину обоймы парабеллума, прежде чем понял, что неожиданно ожившая почти под ногами кочка – это не вылезавший из земли вурдалак, а наш боец, что полз в направлении реки.

– Ты, ёлки-палки, кто? – навёл я пистолет на оживший холм, коря себя за то, что перестал использовать свой неожиданно развившийся талант.

Воронцов отпихнул за спину немца, закрыв собой, и направил трофейный MP-40 на вставшего с земли человека, которому на вид было лет тридцать – тридцать пять.

Это оказался здоровый, метра под два ростом деревенский мужик с огромными лапищами, в которых он, словно игрушку, держал винтовку.

– Красноармеец Садовский, – пробасил он, оглядываясь по сторонам. – А вы кто будете?

– А мы твои командиры, – ответил я и, толкнув немца, приказал тому: – Шнель! – А заодно и новенькому: – И ты давай за нами.

Услышав немецкую речь, назвавшийся Садовским широко выкатил глаза и стал трясущимися руками передёргивать затвор винтовки.

Но в этот момент пришёл в себя Воронцов и, вытирая лицо от влаги, что оставил мелкий дождь, прохрипел:

– Отставить! Это пленный. Ещё раз: фамилия?

– Садовский! – повторил красноармеец, скрипя зубами.

– Так вот, Садовский, я лейтенант госбезопасности Воронцов. Поступаете в моё распоряжение. У нас ценный язык. Поможете его довести до наших.

– Слушаюсь! Но зачем нам немчура? Давайте его шлёпнем! Ненавижу их!

– Для допроса, зачем же ещё? Это ценный офицер, поэтому его нужно беречь как зеницу ока. Так что отставить разговоры! – рявкнул Воронцов и побежал. – За мной! Не отставать!

Не сбавляя предложенный темп, я сфокусировал зрение, пробежался взглядом по полю и, увидев ещё около десяти ползущих и таившихся «кочек», громко закричал:

– Бойцы! А ну все подъём! Хватит ползать, как тараканы! Сейчас тут будут немцы! У нас максимум пять минут! Все бегом к реке и на другой берег!

От неожиданности Воронцов аж поперхнулся и зашипел на меня:

– Ты чего орёшь, Забабашкин? Ты же нас выдаёшь на всю округу!

– Надо кричать, товарищ лейтенант государственной безопасности, – пояснил я, отдуваясь на бегу. – Очевидно, что тут пока никого нет, иначе по нам бы уже давно вели огонь. Но наши отступающие бойцы-то этого не знают, вот и продолжают ползти, как черепахи. А сейчас не ползти надо, а бежать!

– А ты что, видишь что в поле кто-то ползёт? – Воронцов подтолкнул рукой с портфелем начинающего задыхаться пленного.

– Товарищ лейтенант госбезопасности, мы тут чуть на Садовского не наступили, причём тут вижу я или нет? – делано возмутился я. – Да ты же сам был свидетелем того, что фрицы ракеты в воздух запускали чтобы подсветить и куда-то стреляли. Значит знают, что там наши есть!

Пробежав ещё пару десятков метров, увидел невдалеке двух затаившихся красноармейцев. Когда мы стали приближаться к ним, я их окликнул и сказал, чтобы они перестали в нас целиться и поднимались.

Встреча прошла точно так же, как и ранее с Садовским. Воронцов представился, объявил новоприбывшим красноармейцам с фамилиями Якименков и Зорькин, что те поступают в его распоряжение, и приказал следовать за нами.

Путь до реки Багрянка, которая являлась притоком реки Волхов, занял не более десяти минут. Река была шириной около двадцати метров, однако скорость течения говорила о том, что она довольно стремительная. В отличие от своих спутников, я видел, как быстро бежит в ней вода, а это значило, что переправа нам предстоит непростая.

Спустившись по небольшому уклону, посмотрели на противоположный берег, который оказался метра на три выше того, где находились мы. Покрытый травой крутой склон резко обрывался, превращаясь в небольшой песчаный пляж. И это было не очень хорошо, ведь, поднимаясь по склону наверх, мы могли бы стать отличной мишенью, если противнику в момент подъёма удастся нас обнаружить.

Но до этого ещё далеко. Сейчас во главе угла стояла другая задача – нам предстояло преодолеть реку.

– Так, бойцы, будем переправляться. Но вначале нужно проверить глубину. Все умеют плавать? – Воронцов осмотрел нас.

Все красноармейцы покивали, кроме…

Немец отрицательно покачал головой, когда я ему перевёл вопрос.

– Алексей, а ты откуда немецкий знаешь? – тут же зацепился чекист.

– В школе учил, и дома дополнительно занимался, – стараясь отвечать как можно спокойнее, с безразличием в голосе пояснил я.

– Хорошо тебя научили, раз он понимает. И судя по тому, что он мотает головой, плавать он не умеет?

– Вы всё правильно поняли.

– Вот же гад, – стиснув зубы, прошептал Садовский и предложил: – Товарищ командир, а давайте его пристрелим, сволочь фашистскую.

– Отставить. Он может быть ценен для нашего штаба, – тут же отверг конструктивное предложение лейтенант госбезопасности.

– Тю, чем же он ценен может быть? Портфель-то его у вас. Там наверняка ценные сведения, – кивнул на саквояж догадавшийся красноармеец. – Так что он ни вам, ни нам не нужен! Кокнем его – и вся недолга!

Немецкий офицер словно бы почувствовал, что речь идёт о нём, и быстро что-то проговорил. Однако вникать в его слова смысла не было. И так всем без перевода понятно, что он просит, чтобы мы его не убивали.

– Отставить! Я сказал: он должен быть доставлен в штаб. Это приказ, и он всех касается! – вновь сказал Воронцов и, вздохнув, констатировал очевидное: – Раз никаких плавсредств у нас нет, будем пробовать найти брод. Якименков, проверь глубину реки, и если она глубокая и по дну перейти нельзя, то плыви влево отсюда. Зорькин, ты плыви вправо. Как услышите свист, возвращайтесь назад. Забабашкин и Садовский прикрывают. Я слежу за пленным.

Названные красноармейцы быстро скинули сапоги, гимнастёрки и, не снимая штанов, полезли в воду.

Река, к нашему сожалению, была приличной глубины. Якименков сделал всего пару шагов от берега и уже оказался по шею в воде.

Чтобы быстрее переправиться на нашу сторону, я предложил развязать руки немцу, перевернуть его головой вверх и тащить на тот берег, словно бы мы спасаем утопающего.

– Гм, мы его, пожалуй, так утопим, – с сомнением в голосе произнёс Воронцов.

Я пожал плечами, выдав прописные истины о том, что пути Господни неисповедимы и что Бог ни делает, то к лучшему.

А потом, увидев ошарашенный взгляд командира, пояснил более атеистическим языком:

– У нас всё равно другого выхода нет. Не бросать же его тут, если уж почти довели.

Глава 6

Ох уж эта переправа…

К этому времени красноармейцы провели разведку глубины, и окончательно стало ясно, что брода они найти не могут. Точнее сказать, что это пока было ясно только мне, потому что никто ничего в темноте разглядеть не мог.