Читать онлайн Донецкое море. История одной семьи бесплатно

Серия «Русская Реконкиста»

В оформлении обложки использована изображение, предоставленное фотоагентством shutterstock (№ 241810087)

© Валерия Троицкая, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

«В нашем доме, где мы жили летом, была большая светлая веранда. Сам дом построил еще наш прадед, когда вернулся с войны. А веранда появилась намного позже. Папа тогда был подростком, и они вдвоем с отцом во время летних каникул смастерили эту длинную деревянную пристройку к дому – с окнами во всю стену.

Там жили папа с сестрой, когда были детьми. А потом мы с братом.

Веранда была поделена между нами поровну. Как говорил папа – по справедливости. Мебель в моей половине была старая-престарая, из прошлого века. Кровать с высоким железным изголовьем была укрыта белоснежным пологом – прямо королевское спальное место. Только полог был защитой от надоедливых комаров и жутких шершней, сшит из обычной марли и закреплен на гвозде, который папа вбил в потолочную балку.

На маленьком лакированном столике напротив окна стоял папин школьный глобус и маленькая фарфоровая статуэтка – балерина с цветком, которую когда-то, во время поездки в Ленинград, купили в подарок папиной сестре Лене.

Основную часть старинного комода – с ручками в виде ракушек – занимала не моя летняя одежда, а старые книги. Все они были потрепанные, порванные, зачитанные до дыр. Мама не разрешала хранить их в городской квартире – там, в новом стеллаже, остались только книги в красивых обложках, и расставлены они были строго по цветам.

Так мне было передано, вернее, передарено папино и тетино детство: „Два капитана“ Каверина, „Белый Бим Черное ухо“ Троепольского, „Кортик“ и „Бронзовая птица“ Рыбакова, „Дикая собака динго“ Фраермана, „Чук и Гек“ Гайдара и его удивительная „Голубая чашка“ с самыми волшебными, солнечными рисунками Гальдяева, мои любимые „Три толстяка“ Юрия Олеши, весь Жюль Верн, Майн Рид, Фенимор Купер, Марк Твен и Джек Лондон. Все, что папа с сестрой жадно проглатывали ночами при свете карманного фонарика, боясь, что на пороге появится мать с отцовским армейским ремнем в руках.

Никогда не могла понять, как они смогли все это прочитать? Когда занимались всем остальным? Если честно, я в детстве и трети не осилила. А Ромка, балбес, кажется, ни в одну книгу даже не заглянул.

Половина, где жил мой брат, была относительно „новой“. Спал он на синем диване, который наскучил маме и был привезен из городской квартиры. Над диваном всегда висели постеры – то донецкий „Шахтер“, то „Бавария-Мюнхен“. Тумбочка со сломанной дверцей была забита всем, чем может быть забита тумбочка мальчишки, а в углу стоял телевизор – маленький, тоже бывший городской. За ним висел единственный здесь старый предмет – бабушкин гобелен с оленями. Ромка иногда метал в него дротики.

Летом мы с братом всегда просыпались первыми, солнце весело и безжалостно будило нас, когда окружающий мир еще спал. Окнами наша веранда выходила на соседский сад. У соседей росло всё: яблоки, алыча, абрикосы, груши. У нас не приживалось ничего – бабушка, помню, часто причитала по этому поводу. Иногда мы с братом рано утром перелезали через щели в почти развалившемся соседском заборе и воровали у них фрукты. Соседи все знали, но никогда нас не ругали.

Мне было четыре года, когда родился Ромка. Я всегда понимала, что мама его любит, а меня – нет. Но в детстве меня это не беспокоило и почти не обижало, разве что удивляло иногда. Ведь папа любил меня больше, я это знала и верила, что родительская любовь делилась между мной и братом поровну. По справедливости – как наша веранда. Ромка – хотя он как хвост постоянно был рядом – никогда особо меня не раздражал. Нет, нам вместе было просто, радостно, и как может быть по-другому, я не представляла.

От нашего дома до квартиры, расположенной в обычной многоэтажке, было рукой подать – несколько остановок на автобусе. На самом деле наш дом находился в черте Донецка. Но папа принципиально летом в квартиру не ходил. Лето – значит, лето, и мы живем «в загородном доме». Папа любил этот дом больше нас – он в нем вырос. Он первым туда переезжал, не дожидаясь наших каникул, а осенью с трудом переселялся обратно в «город». Мы с братом иногда забегали в квартиру: забрать вещи или погулять с кем-то из моих одноклассников, вернувшихся из летнего лагеря.

Мама относилась к дому так же, как ко мне, – прохладно, придирчиво, а чаще с раздражением. Она никогда не топила печь – это была обязанность папы. Пользовалась только плиткой, а в дождливые дни сама возвращалась на автобусе в квартиру. Впрочем, дождливых дней на моей памяти было не очень много. И они тоже были счастливыми. Папа перебирался к нам на веранду, и мы до поздней ночи болтали и мечтали. Он рассказывал, как служил на флоте. Обещал, что на следующее лето мы обязательно накопим денег и поедем путешествовать. Мы ему всегда верили, хотя за эти годы съездили только в Севастополь, где жил его лучший друг, в Липецк, куда переехала папина сестра тетя Лена, и пару раз в Полтаву – к маминым родственникам.

Папа мечтал проехать всю Россию по Транссибу. И хотел в кругосветное на огромном корабле. Мы тоже хотели. Брали папин школьный глобус, вертели его и пальцем – наугад – останавливали в том месте, где обязательно все вместе побываем. И папа что-то рассказывал нам про мыс Дежнева, про Землю Франца-Иосифа, про Мадагаскар и Сингапур. А я сквозь сон улетала в совсем далекое детство, когда годика в три болела воспалением легких, и папа, пока ждал скорую, читал мне «Детей капитана Гранта». Шотландия, Новая Зеландия, Патагония, 37-я параллель…

Так втроем мы засыпали на одном диване. Утром глобус лежал на полу, солнце, щедрое после вечернего дождя, заливало светом всю веранду, папа весело напевал „Штурмовать далеко море…“ и жарил нам яичницу с помидорами. Потом мы всегда шли купаться. Мы с папой шли, а Ромка от радости прыгал.

Детство вспоминается как одно сплошное счастье. А счастье вспоминается как детство. И как бесконечное лето».

[Из дневника Кати Ковалевой, 25 мая 2022 года]

Глава I

[Предчувствие]

Весна 2013 года запомнилась Кате какой-то необъяснимой внутренней тревогой. Она была назойлива, как муха, не отставала ни на день. И вроде бы жизнь шла по обычной, счастливой детской карусели. После солнечного прозрачного марта наступил теплый ветреный апрель. За ним пришел май, совсем летний, полный ощущения предстоящей свободы. Именно с мая всегда и начинался отсчет ее детского счастья: сначала отмечали день рождения младшего брата – Ромки, вслед за ним приходил главный папин праздник – День Победы, потом всем классом гуляли по Донецку в день рождения Кати, потом начинались долгожданные летние каникулы.

Все было, как прежде. Но в сердце у Кати поселился неотступный, надоедливый страх. Впрочем, неладное происходило не только в ее сердце, но и в семье. Папа с мамой чаще стали ссориться. Какой-то холод поселился в их разговорах, в их молчании, в их квартире. Он перебрался даже в старый, всегда наполненный солнечным светом дом на окраине Донецка, где они всей семьей жили летом.

В июле Олегу Ковалеву – отцу Кати – исполнилось сорок пять лет. Это был красивый высокий мужчина с небесно-голубыми глазами, но выглядел он старше своего возраста. В молодости он служил на флоте, потом, после распада Союза, недолго работал в милиции, ушел из-за ранения – во время выезда на пьяную семейную драку его ударили ножом. В последние годы Олег Ковалев работал водителем в коммерческой компании, работу эту не любил, но найти другую уже не пытался. Он смирился с жизнью, хотя она вышла совсем не такой, о какой мечтал он – интеллигентный, умный парень, выросший в семье советского офицера и учительницы географии.

Но он очень дорожил своей семьей.

Его жена Лариса воспринимала эту любовь как данность. Она придирчиво смотрела на мужа, на старшую дочь – слишком похожую на отца, на его старую бежевую «девятку» и простых друзей, на выцветшие кухонные обои и неудобный высокий шкаф в прихожей. Казалось, сама жизнь была для нее неудобной, некомфортной – она ей жала, как неправильно подобранные туфли, срок возврата которых в магазин уже прошел. Только по отношению к сыну она проявляла заботу, которая, впрочем, тоже была разбавлена постоянным раздражением. Даже в день рождения Олега она была нервной и резкой. И гости не могли этого не заметить.

Из Севастополя к Олегу приехала семья его лучшего друга: Андрей Агафонов, с которым они вместе служили на флоте, и его жена Ирина. Андрей после увольнения из армии смог наладить на Украине небольшой бизнес, который, правда, приносил больше неприятностей, чем доходов. Он рано поседел, чуть пополнел, но никогда не унывал, был очень улыбчивым, добрым и спокойным, и Катя любила его больше всех отцовских друзей. И его жену она тоже очень любила. Ирина была актрисой в Севастопольском русском театре, она смотрела на мир легко и весело, по-детски наивно и восторженно, но Катя никогда не чувствовала в этом фальши. Когда Ковалевы всей семьей гостили у них несколько лет назад, она через день водила их в театр. Олег тогда шутил, что получил смертельную дозу русской классики.

Из Петербурга приехал еще один их сослуживец – Игорь Шиманский, а вместе с ним его сын Максим, уже студент. Его Катя не знала, а самого Игоря видела только раз в жизни: семь лет назад он буквально на день залетел в Донецк и привез им деньги – бабушка тогда болела и нужны были дорогие лекарства. А потом он помог ее отцу устроиться водителем в фирму своих друзей. Олег до этого несколько лет не мог найти нормальную работу и часто повторял, что Игорю «по гроб жизни обязан».

Наконец-то приехала тетя Лена – младшая сестра Олега. Они с мужем впервые за пять лет выбрались из Липецка в ее родной Донецк. Их вместе с семьей Агафоновых поселили в городской квартире Ковалевых, а Игорь с сыном остановились в гостинице в центре города.

На вечер родители Кати заказали ресторан – собиралась большая компания их друзей и папиных коллег. А днем – по просьбе тети Лены – решили пойти в парк Щербакова и устроить пикник на траве. Рано утром – вместе с мужем и Агафоновыми – она пришла в старый дом на окраине Донецка, где когда-то прошло их с Олегом детство. Ромку сразу отправили за свежим хлебом. Мужчины жарили мясо на мангале, а женщины собрались на крошечной, очень тесной кухоньке, выходившей окном на тенистый задний двор.

Здесь было по-утреннему прохладно, пахло сухим деревом и колодезной водой – ведро с ней стояло на круглом колченогом стуле напротив русской печки, выкрашенной в светло-зеленый цвет.

– Чудо какое! – прошептала Ирина, удивленно окинув взглядом эту маленькую деревенскую кухню. – Все как в моем детстве: занавески с кружевом, старый сервант, рукомойник… Наверное, так и выглядит счастье? – в раздумье пожала она плечами. – У нас был такой же дом, почти такой же. А я его продала, когда бабушки не стало.

– Я раньше сюда приезжала и мне сил на год хватало, – погрустнела тетя Лена, потом встряхнула своей светло-русой головой, словно прогоняя тяжелые мысли, и занялась готовкой.

На электрической плитке она варила первую раннюю картошку. Сначала хотела испечь в котелке, но день обещал быть жарким, и затапливать печь передумали. Катя примостилась рядом с тетей и на маленьком столике, покрытом цветастой клеенкой, резала свежий хлеб. Над столиком, рядом с сервантом, висели две бабушкины иконы: большая – святой Александры, и маленькая, потемневшая «Неопалимая Купина». У входа стоял пузатый низкий холодильник – старый, как все в этом доме, но исправно работающий.

Ирина еще раз зачарованно посмотрела на это сказочное пространство, которое по законам физики не могло вмещать столько воздуха, столько разных предметов и людей. А оно, как и все старые деревянные дома, вмещало в себя еще и память семьи, и тихую мудрость, невыразимый свет и неразгаданное счастье. Улыбаясь – то ли этому чуду, то ли своим воспоминаниям – Ирина подошла к медному рукомойнику и занялась овощами.

– Как вы доехали? – спросила ее Лариса, устало облокотившись о стенку печи.

В молодости она была красавицей. Лариса и сейчас была красива, она приковывала к себе внимание резким контрастом белой кожи и копны черных волос, точеной фигурой и темными большими глазами. Только вгляд их давно стал рассерженным и тяжелым.

– Очень душно было! Ехали в старом вагоне, без кондиционера, – жаловалась Ира, но совсем беззлобно – она, казалось, даже не умела злиться. – Давно с мужем поездами не ездили!

– А почему не на машине? – удивилась Лариса и закурила.

– Дорога сложная. А я Андрею пока не помощник! Сдала недавно на права, машину купили, но…

– Купили машину? Какую?

– Маленькую, японскую. Но я плохо вожу, – призналась она. – Сажусь за руль, и сразу паника. Недавно чуть в овраг не съехала, муж чудом успел руль вывернуть! Зря я в таком возрасте…

– Прекрати, какой возраст! – недовольно поморщилась Лариса и сбросила пепел от сигареты прямо в окошко печки.

– А я ехала в поезде и вспомнила, как мы познакомились! – вдруг засмеялась Ира. – Катя, знаешь, как мы с твоей мамой познакомились?

Катя тихонько покачала головой. Она, действительно, не знала и даже никогда бы не додумалась об этом спросить у мамы – она привыкла к ее холодности, отстраненности, и представить между ними разговор по душам было так же сложно, как увидеть Ромку читающим книги из отцовской библиотеки.

– Не знаешь? – искренне удивилась Ира. – Твоя мама тогда ненамного старше тебя была! Сколько тебе было?

– Семнадцать, – нехотя ответила Лариса, уставившись на старый деревянный пол, покрытый коричневой потрескавшейся краской.

– Я к Андрею в Калининград приехала, мы же с ним со школы встречались, – с улыбкой рассказывала Ира, ловко моя в тазике маленькие пупырчатые огурцы и молодую редиску. – А Олежка только накануне с Ларисой познакомился, где-то в центре, да? Ой, он был ошалевший от счастья – твоя мама ведь такой красавицей была! Мы с ней в сквере встретились, и они нас к себе в общежитие провели! Что это было! Целая диверсионная операция! Им трое младших, тоже фрунзаков[1], помогали охрану на посту отвлекать! – как ребенок смеялась она. – Помнишь?

Лариса нервно дернула плечом.

– И мы с тобой вот точно так же стояли и в умывальнике, в тазике, мыли там овощи! Помнишь? Как я тогда боялась, что нас сторож общежития застукает! А они нам в своей комнате такой стол приготовили… – вдруг погрустнела она. – Какие же там ребята были! Все как один – такие хорошие. На гитаре нам играли… Господи, что сейчас с ними? Это был 1989 год?

– Нет, 1988-й, – ответила Лариса. – Я тогда с сестрой первый раз в Калининград приехала.

– На экскурсию? – спросила у мамы Катя.

– Нет, у Лары была очень предприимчивая сестра, – ответила за нее тетя Лена, снимая кастрюлю с плиты. – Она у моряков покупала заграничные шмотки, электронику, а потом продавала у себя в Полтаве.

– И папа этим занимался? – удивилась Катя.

– Нет, твой папа никогда этим не занимался, – резко сказала мама. – Он всегда был выше таких вещей.

– Ну, он тогда учился, еще и в военном, – смущенно улыбнулась Лена. – Так подрабатывали, Катя, моряки с торговых судов.

– Даже если бы он ходил на торговом, он бы никогда не решился ничего для себя сделать, – с раздражением бросила Лариса и взялась за вторую сигарету. – Он же и из милиции ушел не только из-за ранения, а потому что всех достал своим «по закону».

– Разве это плохо? – подняла на нее свои светлые грустные глаза тетя Лена.

– Знаешь, сколько я ему всего предлагала? – с нескрываемой обидой произнесла Лариса. – Сколько у нас с сестрой было идей, когда твой брат в милицию устроился? Как бы мы могли жизнь изменить?

– Боюсь, после ваших идей Олег мог бы в тюрьме оказаться… – тихо проговорила Лена.

– А у нас что, можно по закону чего-то добиться? – завелась она. – Вон, Андрей как-то работает, делает дело, хотя, думаю, это непросто!

– Лара, конечно, не все гладко, проблем много, – примиряющим тоном сказала Ирина. – Но у Андрея характер такой, он может пойти на компромисс, с чем-то смириться. Хотя и его накрывает: от несправедливости, от бардака, от вечного беззакония. И я за него постоянно боюсь! А другого человека это может просто сломать. Каждый должен заниматься своим делом…

– Не в этом вопрос, – прервала ее Лариса. – А в том, что он никогда ради меня не мог пойти на риск!

В этот момент в окне появилось широкое, доброе, красное от солнца лицо Володи – мужа тети Лены.

– Девчонки, пора идти! Готовы?

– Сейчас! – улыбнулась ему жена.

День был по-настоящему июльский – жаркий, знойный. Солнце начало палить, асфальт плавился, воздух раскалился, стал тяжелым и густым. Все обещало грозу.

Пока они добирались до парка, у Кати жутко разболелась голова.

У входа со стороны Университетской улицы их ждал дядя Слава – еще один друг отца. У него были детские голубые глаза, при этом совершенно хитрый прищур и смешная рыжая борода. Он был старше Олега лет на десять и застал Афганистан. Катя знала, что у дяди Славы не было одной ноги, семьи у него тоже не было, зато была своя автомастерская и очень веселый нрав. Он часто выручал Олега, когда у него ломалась «девятка». Но мама Кати почему-то на дух его не переносила, и даже этого не скрывала.

– Ну зачем, Лена, зачем было в такую жару идти в парк? – внезапно взорвалась она. – Ты посмотри, какое пекло на улице! Под сорок градусов! Зачем было гнать нас в такую даль? Объясни! Что мы, дома не могли посидеть с твоей картошкой?

– Лара, успокойся! – сердито посмотрел на жену Олег.

– Мне просто хотелось… – опешив от ее крика, заикаясь, начала расстроенная, пунцовая от жары тетя Лена. – Мы в детстве день рождения брата всегда здесь отмечали! Это как традиция наша, семейная, понимаешь?

– Гроза пройдет, завтра похолодает, гуляй – не хочу! – раздраженно бросила ей Лариса. – В любом парке! Хоть все обойдите!

– А гроза-то уже приближается, – ухмыльнулся дядя Слава. – Вон, из Ларкиных глаз молнии летят! Аж страшно!

Катина мама презрительно фыркнула, но замолчала.

– Вот и мы! – раздался за их спиной радостный голос Игоря.

У Игоря Шиманского было чуть вытянутое лицо со строгими, правильными чертами и темные волосы с ранней проседью. Он был высокий, статный, во всем его облике сквозило что-то аристократическое. Он приехал на такси вместе с сыном-студентом – довольно красивым парнем, которого, правда, портило скучающее выражение лица и заостренный, немного женский нос.

– Вот это жара у вас! Сауна! – удивленно смеялся Игорь. – А мы, Олег, представляешь, в куртках выезжали! У нас в Питере такой холод…

– У вас очень красивый сын! – с улыбкой заметила Лариса и нервно вытерла пот со лба.

В парке Щербакова людей было очень много. Наверное, половина города решила спасаться от июльского зноя в местных тенистых аллеях. Жары не боялись только дети, которые с мороженым в руках радостно бегали вокруг искрящихся фонтанов. Наблюдавшие за ними взрослые были похожи на сонных мух. Катя, уже изрядно измученная головной болью, подумала, что свободное место они никогда не найдут, но тетя Лена довольно быстро привела их в тихий уголок под большой плакучей ивой. Тень от нее была полупрозрачна и похожа на кружево, и все же под ее ветвями было легче дышать. Неподалеку располагалась лодочная станция, но желающих кататься под палящим солнцем было немного.

Женщины быстро расстелили покрывала на траву и начали выкладывать из плетеной корзины весь нехитрый провиант: картошку в мундире, молодые овощи с рынка, зеленый лук, бутерброды с паштетом, поджаренные на мангале лопнувшие сардельки и загоревшие куски шашлыка. Мужчины рядом шутили, смеялись, что-то вспоминали. Но в воздухе витало странное напряжение. Максим, сын Игоря, бросил на Катю, как ей показалось, насмешливый и высокомерный взгляд. Ей впервые не захотелось сидеть со взрослыми, хотя она очень любила папиных друзей.

Они с Ромкой, скинув обувь, пошли к пруду и встали на деревянном пирсе. Обувь быстро пришлось надеть обратно – помост раскалился и обжигал ступни, а от жары попрятались все лягушки. Они погуляли по берегу минут пять, но им обоим было скучно и невыносимо жарко. Наконец Ромка стянул с себя футболку, они с сестрой вместе сели на нее и опустили ноги в воду. Говорить не было ни сил, ни желания, они только смотрели вниз, наблюдая, как между их ног изредка проплывают крохотные темно-зеленые рыбки.

Ромка был младше Кати на четыре года – ему недавно исполнилось одиннадцать лет. Они с братом не так часто разговаривали – им это и не было нужно, потому что они постоянно были вместе и давно уже понимали друг друга с полувзгляда. Вот и сейчас, коротко встретившись глазами, они обменялись мнениями о питерском пижоне Максиме, и в его оценке полностью друг с другом согласились.

– Надо у них банку попросить. Как думаешь, в такую жару поймаем головастиков? – спросил Ромка, ладонью закрывая лицо от слепящего солнца.

Катя ничего не ответила. Она устало наклонила тяжелую от боли голову и стала внимательно изучать свое отражение в неподвижной глади зеленой воды. Сквозь солнечные блики на нее удивленно и чуть испуганно смотрела девочка с худым лицом, с большими и темными как у матери глазами, со зрачками, похожими на блестящие ягоды черной смородины, с мягкими и послушными, как у отца, русыми волосами. Катя вдруг подумала, что она похожа на лики с икон, висящих в их старом доме. И впервые в жизни поняла, что она себе – такая тихая, грустная и серьезная – нравится.

– Ребята, да вы где? Все же готово! – крикнула им тетя Лена.

Катя села рядом с отцом. Он был горячий, как пирс, жадно смотрел на своих друзей, на деревья, чьи листья просвечивало июльское солнце, и казалось, сам изнутри светился от счастья.

– А вот моя доля! – хитро подмигнул ему дядя Слава, достав из сумки две пачки томатного сока. – «Кровавая Мэри» собственного производства!

– Поймают – оштрафуют! – сквозь зубы процедила Лариса.

– А мы ребят попросим на стрёме постоять. И вообще, это томатный сок! – ухмыльнулся дядя Слава и начал лихо разливать его по пластиковым стаканчикам. – Ни в чем не признаемся, будем стоять насмерть!

– Красивый парк! – заметил Игорь, оглядываясь по сторонам. – В прошлый раз мы же здесь не были, да?

– Не были, – подтвердил Олег. – Мы тебе Парк кованых фигур показали, его только открыли, бульвар Пушкина… По набережной, помню, прошлись. А сколько мы тебя приглашали потом? Сколько звали?

– Да, но сам же знаешь, жизнь такая… Как полетит, смотришь: год прошел, пять, десять, – оправдывался Игорь. – А я тогда вообще не представлял, что Донецк такой красивый, такой зеленый! Думал, это обычный промышленный город. А тут такие скверы, площади, такой простор! – с искренним восхищением говорил он. – Красивый город, да, Максим?

– Да, все достойно! – чуть вальяжно произнес его сын. – Наверное, перед чемпионатом многое построили?

– Климат у вас какой! – продолжал Игорь. – Это же рай на земле. Я в апреле приезжал, а здесь все уже было в зелени, все цвело…

– Игорь, вы не обижаетесь, что мы вас так скромно принимаем? – перебила его Катина мама.

– Нет, я лет сто так не отдыхал! – честно ответил он. – Чтобы речка, пикник на траве, картошка с солью. Прямо как в детстве… Мы с женой купили дом в Финляндии, там и озеро рядом, и шашлыки по выходным… А все не так, ощущения не те… Нет, здесь прямо здорово! И парк действительно красивый!

– Здесь даже белки есть! – радостно сообщила ему Катя.

Мама бросила на нее раздраженный взгляд.

– Есть, подтверждаю! – кивнул дядя Слава, с аппетитом поедая сардельку.

– Наверное, спрятались. Обалдели, бедные, от жары! – засмеялась Ира.

– А я же так и мечтала, чтобы все было как в детстве! – словно оправдывалась перед всеми тетя Лена. – Нас в этот парк родители каждые выходные водили! А сколько раз мы с классом сюда бегали!

– Вместо уроков! – напомнил ей брат, очищая молодую картошку от полупрозрачной кожуры.

– Олег однажды весь свой класс подбил прогулять физику, а я за ними, естественно, увязалась как хвост, – счастливо щебетала она. – А за мной – половина моего класса! Как же нам всем тогда досталось, ужас! И мы здесь раньше купались!

– А сейчас? – спросил Игорь.

– Сейчас все цивилизованные стали! – хохотнул в кулак дядя Слава. – Все в Турции хотят плавать. И чтобы все включено.

– А я бы искупалась, конечно! Жара сегодня страшная! Будет гроза, будет! – сказала Ира, задумчиво глядя на совершенно чистое голубое небо.

– Будет, будет… – подтвердил ее муж. – У нас в Севастополе уже две прошли!

– А у нас очень холодное лето. Холодное лето тринадцатого года… – пошутил Игорь. – Питер, конечно, не Донецк, но я такого плохого июля не помню!

– Перебирайтесь, Игорь! – натянуто улыбнулась ему Лариса.

– В Донецк? – удивился он.

– А почему бы и нет? Раз вы говорите, что город красивый, и климат вам нравится.

– В другую страну?

– Но у вас же есть дом в Финляндии? – парировала она.

– Да, но… это мода такая. Там многие сейчас недвижимость покупают. Близко от Питера, хорошая дорога, места красивые. А так, нет… Я ленинградец до мозга костей!

– Зачахнешь без дождей и сквозняков? – пошутил Андрей.

– Свой город так просто не оставишь. Город – он как судьба, – задумчиво ответил Игорь.

– Вы слишком серьезно к этому относитесь! – возразила Лариса. – Я переезжала из города в город, и не раз!

– А я из Севастополя тоже никогда не уеду! – согласился с другом Андрей. – Моряк свой корабль не бросит. Я ему верен, как жене!

– Дурак! – засмеялась Ира.

– А я так давно не была в Ленинграде, – с грустью произнесла тетя Лена. – Помнишь, Олег, как мы с родителями ездили?

– Конечно, помню! – тихо отозвался он. – За год как отца в Афганистан направили.

– Как жалко… Как жалко, что ничего нельзя повторить! – вдруг с невыносимой болью сказала она.

– Да что ты, Леночка? – возмутился ее муж Володя. – Съездим мы в Питер на будущее лето! Обязательно съездим!

– Приезжайте, я вас встречу! – пообещал Игорь.

– Да ведь и у нас в Липецке так хорошо, тоже рай на земле. Утром просыпаешься: птицы поют, вокруг яблони, груши… Мы же дом свой достроили! – с гордостью добавил Володя.

– Строили долго? – поинтересовался дядя Слава.

– Пять лет. С нуля! Мы с Леной так хотели из городской квартиры перебраться в свой дом. Вот, достроили. Я таким счастливым давно не был!

– А у меня… не знаю… У меня почему-то наоборот. Такая тревога поселилась внутри! – призналась вдруг тетя Лена.

– Почему? – удивился Олег.

– Наверное, привыкли жить в многоквартирном доме: соседи за стеной, постоянный шум, – догадалась Ира. – А теперь отдельный участок. Конечно, с непривычки страшно.

– Нет. Не знаю. Не то. Не знаю даже, что со мной, – тихо проговорила Лена, и тень от ветвей ивы волнами проплыла по ее лицу. – Вдруг раз – и страшно, просто трясет. И понять не могу, отчего.

– Давно ты, Лена, такой пугливой стала? – улыбнулся ей брат. – Ты же всегда у меня самой смелой была!

– Не знаю, – растерянно пожала она плечами. – Пока дом строили-строили, все было хорошо. А сейчас… Какая-то тревога засела и не уходит, гадина такая!

– Так это от безделья! – заключил дядя Слава. – Начните новую стройку. Баню поставьте. Цель есть – мозг занят!

– Точно! И все страхи как рукой снимет! – согласился Олег.

Катя тихонько подсела ближе к тете Лене. Она была какая-то потухшая, бесцветная, постаревшая. Вчера, когда Катя с отцом встречала тетю на вокзале, она ее даже не узнала.

– Катюша, да какая же ты взрослая стала! – ласково сказал ей дядя Володя. – Пятнадцать лет, подумай, как время бежит… Красивая какая! И вся в тебя, Олег! Папина дочка.

– Моя, моя красавица! – счастливо засмеялся он и с нежностью посмотрел на дочку. – Самая моя красивая!

– Ну что ты девчонке жизнь портишь? – вдруг раздраженно бросила ему Лариса.

– Чем я ей жизнь порчу? – испугался Олег.

– Девочка должна реально себя оценивать, – пожала она плечами. – Ну какая она красавица?

Все недоуменно замолчали. Только Максим, скучавший все это время в телефоне, с интересом поднял голову.

– Да как тебе не стыдно? – первым опомнился Олег. – Что ты говоришь?

– Правду! – невозмутимо ответила ему жена.

– Какую правду? – опешил он. – И в чем правда?

– А что она, по-твоему, красавица? – удивленно подняла брови Лариса.

– Да! Она… Катя на тебя не похожа, – от возмущения Олег чуть не задохнулся. – Только это же не значит, что она некрасивая, как такое вообще можно было ляпнуть? У нее другая красота, не такая, как у тебя!

– Другая – это какая? – скептически смотрела на него жена.

– Тихая. Нежная. Вот, как у речки, у ивы. У яблони.

– У яблони? Какой ты у нас романтик! – зло засмеялась она.

– Лара, но он прав, – вмешалась в разговор тетя Лена. – Катя просто в нашу породу пошла, это да! Но как же можно говорить, что она некрасивая? Тем более это же неправда!

– Красота, действительно, бывает разная! – примирительным тоном начал Игорь. – Это как города: одни – южные, все в зелени и в цветах, другие – северные, в граните, в камне. У вас, Лариса, южная красота, очень яркая, притягательная.

Лариса лениво улыбнулась кончиком рта.

– У моей жены – наша, петербургская, – продолжил он. – Такая правильная, строгая красота. Она у меня как Снежная королева, даже боюсь ее иногда! А Катя у вас… – улыбнулся он девочке, которая ошарашенно наблюдала за этой перепалкой, покраснев до кончиков волос. – Да, как русская речка. Где-нибудь под Смоленском.

– Речка под Смоленском? Интересно… – рассеянно произнесла Лариса тоном, который однозначно говорил: ей эта теория про красоту была неинтересна.

– Ух, бабы, до чего ж народ недобрый! Завистливый! Катька, никогда не слушай мать! И не верь ей! – подмигнул девочке дядя Слава. – Поняла?

Катя, наверное, разрыдалась бы, но у нее так страшно болела голова, и от этой боли она словно отупела. Она только изумленно смотрела на маму, не понимая, за что она с ней так. До вечера Катя не произнесла больше ни слова.

– А чем вы занимаетесь, Игорь? – тут же перевела разговор Лариса.

– У нас с женой небольшая фирма, – ответил он. – Возим группы в Финляндию.

– Экскурсионные? – поинтересовалась она.

– Скорее это шоп-туризм и визу «откатать». У нас в Питере так часто делают: оформляют финскую визу, пару раз туда съездят, а потом по всей Европе свободно путешествуют. Конечно, основной поток – это люди, которые в Финку едут за продуктами, за химией, за стиральным порошком.

– За стиральным порошком? – удивленно хохотнул дядя Слава. – А что, в Питере стиральных порошков нет?

– Считается, что в Финке химия более высокого качества, – с улыбкой объяснил ему Игорь.

– А у вас в Питере такая грязная грязь, что ее обычный порошок не берет?

– В Финляндии и химия, и многие продукты имеют знак «эко», вообще они более экологически чистые, – включился в разговор Максим, снова вынырнув из своего телефона. – У нас в Питере люди, которые заботятся о здоровье, покупают продукты только там.

– Да, особенно молочку, сыры, рыбу, – подтвердил его отец. – Это для многих отдых такой: три-четыре часа – и ты за границей, гуляешь, закупаешься продуктами на неделю.

– Четыре часа? За сыром? За границу? – веселился дядя Слава, макая зеленый лук в соль. – Ну вы там в Питере… кхм… оригиналы!

– А ты где учишься, Максим? – ласково спросила его Лариса.

– В университете. Связи с общественностью.

– Какой молодец! Престижно. А кем будешь работать?

– Это профессия такая, что перспективы, на самом деле, очень большие. Можно развиваться в разных направлениях, – с важным видом рассуждал он. – Пока я перевожусь, сдаю экзамены. С осени буду учиться в Финляндии.

– В Финляндии? – удивилась она. – А как? Трудно туда перевестись?

– Там в первую очередь необходим английский язык, а у меня очень хороший уровень. Поэтому я уверен, что поступлю. И дядя – мамин брат – обещает сразу решить вопрос с жильем. Осенью будем покупать там квартиру.

– Максим, а почему ты решил учиться в Финляндии? – спросила его Ира.

– Мы так решили на семейном совете. Будущее мне нужно именно там строить. Получу вид на жительство, найду работу, – перечислял он. – А через какое-то время, думаю, получу гражданство. Это непросто, но возможно.

– То есть ты хочешь в Финляндии навсегда остаться? – уточнила она.

– Конечно! – пожал он плечами. – В России нет возможностей для развития.

– Почему? – несказанно удивился дядя Володя и даже поставил пластиковый стаканчик на землю.

– Да, почему? – с недоумением смотрел на него Андрей. – Огромная страна. Живешь в столице. Неужели думаешь, что работу не найдешь?

– Дело же не в размерах страны и не в количестве вакансий, – с легким раздражением произнес парень. – Работу найти можно. Вопрос в личном развитии, в перспективах. Главная проблема России – в менталитете, в людях. Русские люди – ленивые.

– Это как это? – даже поперхнулся дядя Слава. – Такую страну отгрохали – ленивые? Столько заводов построили – ленивые? И в космос после войны полетели – ленивые?

– Ну, космос… – даже поморщился Максим. – Чуть что, сразу космос. Это прошлый век, это время уже прошло. Сейчас же время не железа, заводов или там… не знаю… комбайнов. Сейчас эпоха человека, его мыслей, идей, самовыражения…

– Максим, может, я что-то не понимаю, – деликатно начала Ирина. – Мы в Севастополе живем, Андрей давно уже не служит, но… мы с такой любовью на русский флот смотрим. Вроде бы он уже и не наш, а мы гордость чувствуем, как будто он наш до сих пор… Ты же представляешь, какой это колоссальный труд – построить корабль? А подводную лодку? Это же и труд, и мысль, и человеческий гений.

– Это разные вещи! – перебил ее Максим. – Построить – это… Построить и я могу – табуретку, скажем! Вопрос, что мне это дает?

– Это дает тебе возможность сидеть на табуретке! – спокойно ответил ему Олег.

– А ты что, можешь сколотить табуретку? – удивленно поднял свои лохматые брови дядя Слава.

– Даже если не могу! – начал злиться Максим. – Зачем мне это делать, если я могу ее купить? Каждый должен заниматься своим делом! У нас в России сколько людей открывают свой бизнес? Это же жалкий процент. А в Европе предпринимательством занимается огромное число людей!

– А что, все должны заниматься именно бизнесом? – в задумчивости наблюдала за ним тетя Лена. – А кто будет… учить, лечить? Строить корабли? Уголь добывать?

– Но вот я, например, не хочу быть ни учителем, ни врачом, тем более я не собираюсь работать на заводе! Я хочу придумать и развивать свой собственный проект.

– Какой? – спросила Лена.

– Ну… Я еще не знаю. Но я хочу работать сам на себя.

– А почему ты не хочешь работать сам на себя в России? – расстроенно смотрел на него дядя Володя.

– В России это невозможно! – кипятился Максим. – Вот вы, ваше поколение, почти ни у кого из вас не получилось построить настоящий, крупный бизнес.

– Ты не сравнивай поколения! – покачал головой Андрей. – Время разное, обстоятельства разные. Да и страны у нас теперь разные! С нами беда произошла, по нам время катком проехало. Союз распался, все рушилось, жизни ломались… У нас задача была – выжить, и мы как-то выжили, выплыли. А у твоего отца в России дела вообще хорошо идут.

– У него маленькая компания, а большое, солидное дело он не смог создать! – не унимался парень.

– Максим! – сердито одернул его отец, впрочем, без особой надежды.

А дядя Слава, отложив пластиковую тарелку с бутербродами, внимательно разглядывал Максима, словно тот был неизвестным ему диковинным зверем.

– Так в любой стране большим бизнесом владеют единицы, се ля ви, как говорят французы… Проще в Европе или сложнее? – задумался Андрей. – Это же могут знать только те, кто жил и там, и там. Только я не понимаю, как можно русских людей называть ленивыми? Почему? Какая тут логическая связь?

– В русских людях нет духа предприимчивости! – радостно отчеканил Максим, как будто ждал именно этот вопрос. – Они же сами не хотят ничего делать. Они хотят, чтобы им дали приказ сверху. Это рабский менталитет. Вот им дали задание построить корабль – они и строят. А в Европе люди сами строят свою судьбу. Это другая, протестантская этика!

– Знаешь, а ведь ты прав! – согласилась с ним Катина мама. – Ты очень умный парень!

– Конечно, это же все от Реформации идет! – обрадовался он, наконец найдя единомышленника. – В Европе была Реформация, поэтому люди там абсолютно другие. Там веками царил дух свободы, там люди по природе независимы, активны. Они не боятся что-то сделать для себя! А у нас все нужно делать для кого-то – для родины, для Сталина…

– Молодец! – довольно засмеялась Лариса.

– Да… У нас православие сделало людей послушными и ограниченными. Они не способны мыслить смело, нешаблонно, они не способны взять и пойти против течения! – рассуждал Максим. – Дядя всегда говорит, что в таком окружении умному человеку, человеку с амбициями, развиваться невозможно.

Все вновь недоуменно замолчали. Глаза дяди Славы медленно начали наливаться кровью. А небо словно заливало свинцом. Тяжелая, зловещая туча появилась на горизонте и вдруг пошла в атаку на город с бешеной скоростью. Ветер поднялся мгновенно и начал срывать листья с деревьев.

– Черт! – закричала Лариса, когда ветер опрокинул пачку с оставшейся «Кровавой Мэри», испачкав красным ее белоснежное полотенце.

Они едва успели побросать вещи в корзину, как вдалеке сверкнула первая молния и раздался страшный грохот. Шквалистый ветер гонял по парку листву и мусор, кружил голову, сбивал с ног. Катя почувствовала, как папина рука схватила ее за талию и потащила к тропинке.

Люди вокруг кричали, визжали, бежали, а дождь никак не собирался. Гроза была сухая, колючая и злая. Все небо мгновенно стало угольно-серым, снова ударила молния, потом вторая, за ней третья, и раскаты грома вдалеке превратились в один сплошной пугающий грохот. Такой страшной грозы Катя не помнила.

Только когда они пробирались сквозь толпу к выходу из парка, небо сжалилось и обрушило на Донецк потоки воды. До подземного перехода они добежали уже мокрые насквозь.

В переходе было душно, вокруг собрались такие же заложники природы, и Катя впервые в жизни заметила, как по-разному люди реагируют на стихию. Кто-то – как ее папа – встревоженно, но до сих пор с детским, искренним восхищением. Тетя Лена, как и большинство женщин, стояла чуть испуганная и растерянная. Дядя Слава, облокотившись о стену в подземном переходе, взирал на ливень с лихим, разбойничьим восторгом. Игорь смотрел безразлично, даже обреченно – как на судьбу, которую невозможно изменить. На лице его сына чередовались раздражение и скука, ему было обидно тратить свое время на такую глупость. Катина мама взирала на грозу с глухим негодованием, словно та нанесла ей личную обиду.

Когда ливень стал чуть слабее, они – не без труда – заказали два такси. Агафоновых и тетю Лену с мужем отправили сушиться в городскую квартиру, Игоря с сыном – в отель. Вечером договорились встретиться прямо в ресторане.

Семью Кати до их летнего дома подвез дядя Слава. На прощание он ободряюще подмигнул девочке:

– Катька, не журись!

– Ну вот что у тебя за сестра! – закричала мама, едва они пересекли порог. – Детство ей, блин, вспомнилось! Картошечки ей захотелось! Сиди дома, жри свою картошку!

– Лара, что с тобой сегодня! – взорвался обычно спокойный отец. – Катю при всех оскорбила, на Лену кидалась как собака! Моя сестра впервые за пять лет ко мне приехала! Впервые за пять лет! Ты не могла хотя бы один день не портить людям настроение?

– А она не могла мозгами своими подумать, когда тащила нас в парк? Ты видишь, я вся мокрая!

– Ну мокрая, так иди подсохни!

– Где полотенце?

– Откуда я знаю!

Лариса рывком открыла дверь веранды, и одно из окон с грохотом распахнулось от сквозняка. Раздался звук бьющегося стекла.

– Рома, иди переодевайся! – на бегу крикнула она, заворачивая свои густые, черные как смоль волосы в красное полотенце. – И не вздумай трогать стекло, сама уберу!

Рома с Катей тихо зашли на веранду. Ветер сквозь открытое окно надувал легкую занавеску. Лакированный столик напротив был пуст – распахнувшееся от сквозняка окно смело с него все: старый глобус, хрустальную вазу с полевыми цветами и любимую Катей статуэтку балерины.

Ваза разлетелась на мелкие осколки. Цветы лежали на полу в луже воды и в битом стекле, а рядом – расколотая надвое маленькая фигурка. Катя подошла ближе и подняла с пола фарфоровую балерину, потом – ее крошечную отколотую ножку. Она беспомощно переводила взгляд с одной своей ладони на другую, и что-то тяжелое вдруг навалилось на нее – большое, темное, как прошедшая гроза. Ей почему-то показалось, что случилось страшное и уже непоправимое.

За стеной продолжали ругаться родители.

– Может, ногу можно обратно приклеить? На «Момент»? – подошел к ней сзади Ромка.

Катя села на кровать и заплакала.

В августе мама с Ромкой внезапно уехали к родственникам в Полтаву. На целый месяц Катя и папа остались вдвоем. И ей как-то вновь стало спокойно и хорошо. Она впервые так много гуляла с ребятами со двора. И без Ромки – вечного Катиного хвоста – им было веселее и проще. Каждый день они пропадали на улице до поздней ночи, словно не могли надышаться последними беззаботными днями. Только после многократного «Домо-оой!» с нескольких балконов сразу, порой сопровожденного угрозой применения ремня, им приходилось нехотя расставаться друг с другом и с пьянящей уличной свободой.

Дома всегда ждал папа. Каждый вечер. Была пожарена картошка на чугунной сковородке, заварен крепкий чай, порезан свежий батон, открыта банка сгущенки или варенья. Папа смотрел, как она – голодная, уставшая, обмазанная этим вареньем – начинала засыпать прямо за столом, и светло улыбался.

Август запомнился Кате именно таким: тихим, добрым и теплым.

Почудилось, что это просто глупое сердце обмануло – и ее, и тетю Лену. Скоро снова будет школа, придут длинные темные вечера, потом их сменят вечера дождливые, потом ветреные и снежные, а потом останется потерпеть еще чуть-чуть – и вернется уже новое, но всегда бесконечное лето.

В сентябре они с папой поехали в свой летний дом – перевезти вещи в квартиру и забрать у соседей пару ящиков с фруктами. Их соседи Семеновы – Николай Петрович и его жена Галина Сергеевна – продавали фрукты со своего сада у городского рынка. Это помогало старикам свести концы с концами. Но семье Кати они отдавали их почти бесплатно. Единственный сын Семеновых давно умер, они были очень одиноки, нелюдимы, весь их мир был только они двое и этот маленький фруктовый сад на окраине Донецка. Катин отец часто предлагал им помощь – довезти на машине до рынка или до больницы. Иногда старики соглашались, но чаще стеснялись.

– Машину пора в ремонт, – со вздохом констатировал папа, что-то подкручивая в капоте. – Сам тут уже не справлюсь.

– Что-то серьезное? – спросила Катя. – Опять к дяде Славе?

– Опять. А он денег не возьмет. Неудобно уже…

Он вытер загорелые руки тряпкой и закрыл капот.

– Давай ему что-нибудь подарим? – предложила дочка.

– Давай!

– Ой, а ты видел, какой Роме телефон подарили? – спросила Катя, закидывая на заднее сиденье пакет с мамиными вещами.

Из Полтавы ее брат, действительно, приехал с навороченным смартфоном – сказал, что это подарок от маминой родни.

– Видел! – нахмурился отец. – И с чего бы этот аттракцион невиданной щедрости, а?

– Ну, не знаю. Мне они – как обычно – передали мед и приветы! – засмеялась Катя.

– Тебе обидно? – спокойно спросил ее отец.

– Нет… – почти честно ответила она.

– Несправедливо, конечно. Одному ребенку такой дорогой подарок, второму ничего. Разве так можно? – голыми руками он облокотился о горячую крышу машины и задумчиво посмотрел на дочь. – Не знаю, может, им просто телефон некуда было деть, лишний? Ребенок, а ты что хочешь? Планшет или телефон? Тебе что нравится?

– Мне твои часы нравятся! – сказала Катя, как папа положила руки на машину, а подбородок на руки, и пристально своими детскими внимательными глазами глядела на него снизу вверх.

Папа улыбнулся и тут же снял с руки часы.

– Носи! – протянул он.

– Они же командирские!

– Ну тогда командуй!

– Закидывай ящики быстрее и поехали! А то мама съест нас вместо этих груш. Или нас с тобой в компот накрошит.

Папа засмеялся, быстро поцеловал дочку в горячий лоб и погрузил фрукты в багажник.

В машине Катя стала изучать знакомые с детства часы. Она всегда ими любовалась – часы были дедушкины, «Командирские», в золотом корпусе с глянцевым черным циферблатом и золотыми стрелками.

– «Дорогому Владимиру Сергеевичу. Никогда не забудем», – вслух прочитала она дарственную надпись. – Это от его сослуживцев, да?

– От солдат. От ребят, которыми он командовал.

– В Афганистане?

– Да. Они скинулись, купили. Сами ему в Донецк привезли. Он тогда уже вышел в отставку.

– А что значит надпись? Чего они не забудут?

– Представляешь, Катя, я не знаю! Я у него не спросил! – с грустью посмотрел он на дочку. – Они приезжали в Донецк, когда я уже учился в Калининграде. Почему я потом у него не спросил? – пожал он плечами. – Не знаю. Время было такое: все рушилось, куда-то летело… Не до вопросов было.

– Пап, а почему ты решил во флот, а не как он?

– Романтика. Море. Начитался книжек и мечтал только о море.

– Жаль, что я не застала дедушку!

– Да, очень. Он слишком рано ушел, – сдавленным голосом произнес Олег. – Ему и шестидесяти не было. Разве это возраст для мужчины?

– А от чего он умер?

– Инфаркт. Сердце… Все хорошие люди умирают от сердца, – помолчав, добавил он.

– А плохие от чего-то другого? – удивилась Катя.

– Мне кажется, от сердца умирают только самые лучшие люди, – серьезно ответил он. – Если сердце болело, страдало, значит, у человека оно было, так?

– Так! – кивнула Катя.

– Он просто не выдержал. Год только прожил после распада Союза. Отец тогда потерял все, во что верил, все, что ему было дорого.

– Но как же все? – воскликнула Катя. – А семья? У него же была жена, вы с сестрой были!

– Понимаешь, Катюш, для мужчины очень часто его страна, его земля, его долг, его дело – это все-таки…

– Важнее семьи? – обиделась Катя.

– Нет, не важнее! Но это основа жизни. Ее стержень. Когда этот стержень ломается, бывает и мужчина ломается. И даже семья не спасает.

– А для тебя? – расстроенно посмотрела на него дочь, когда они уже подъезжали к своему двору. – Для тебя что самое важное?

– А у меня кроме вас ничего в этой жизни нет! – честно ответил он.

Катя протянула отцу часы.

– Нет… – покачал он головой. – Теперь навсегда твои!

В тот октябрьский вечер занятия у Ромы закончились раньше, и он сразу убежал из школы, даже не предупредив сестру. Он после поездки в Полтаву вообще изменился. Постоянно зависал в новом телефоне, стал замкнутым, молчаливым. И словно ощетинился на весь окружающий мир. Стал огрызаться на отца, за что недавно во время ужина получил хорошую затрещину.

Катю из школы – под любопытными взглядами одноклассниц – пошел провожать Витя Сергеенко. Они сдружились с ним еще в августе. Он учился в параллельном и был очень умный. Его растила мама, медсестра, которая постоянно пропадала в ночные смены. А он по ночам читал! Его, конечно, считали странным, но не обижали, потому что совсем уж ботаником он не был.

– Ты какой-то грустный! – посмотрела на него Катя, когда они шли по улице Артема, пиная облетевшие с деревьев листья. – Заболел?

– Что? А, нет… Не выспался. Читал всю ночь.

– Что читал?

– Перечитывал. «Молодую гвардию» Фадеева, знаешь?

– Да, у папы есть такая книга.

– Ты читала? – обрадовался он.

– Нет, слишком толстая, – смущенно призналась Катя. – Мы с папой когда-то фильм смотрели. Он говорит, что в книге ошибка: там написано, что их предал один из участников, а на самом деле это был не он.

– Да, Фадеев писал книгу по горячим следам. Красная армия тогда только зашла в Краснодон, и все думали, что предатель Виктор Третьякевич, – начал объяснять Витя. – Но Фадеев все-таки молодец, он в книге фамилии всех молодогвардейцев дал настоящие, а фамилию Третьякевича не указал, придумал вымышленную!

– Почему? – спросила Катя.

– Думаю, родственников его пожалел, – пожал плечами Витя. – Клеймо же на всю жизнь… А потом выяснилось, что его оклеветали. Но точно об этом узнали только в 60-е годы. Книгу было уже не исправить. Фильм, правда, изменили: переозвучили, сцены какие-то вырезали.

– Правда? Надо же… – удивилась Катя. – А кто настоящий предатель?

– Тоже участник «Молодой гвардии». Не помню фамилию, – признался Витя, кажется, немного удивленный тому, что его слушают. – Когда арестовали первых подпольщиков, он испугался и обо всем рассказал отчиму. А его отчим на немцев работал!

– И что, он своего, пусть и не родного, но сына, выдал? – не поверила Катя.

– Нет, он его уговорил пойти в полицию и всех друзей сдать. Ну, чтобы жизнь себе спасти, чтобы у семьи проблем не было. Он согласился, всех выдал.

– А почему так поздно правду выяснили?

– Случайно поймали двух полицаев, которые участвовали в пытках и в казни. Они все рассказали… Одного поймали у нас в Донецкой области, а второго, кажется, в Одессе. Женщина из Краснодона приехала, а он там на рынке торгует! Она и узнала его.

– И что, немцы столько лет у нас прятались? – с недоверием взглянула на него Катя. – До 60-х годов?

– Почему немцы? – удивился Витя. – Наши. Там же в полиции на немцев работали местные. Самое жуткое, что они этих ребят, представляешь, с детства знали! Родителей их знали, все же рядом жили. А стали их убийцами.

– Вот это я никогда не пойму. Ладно, пошли работать на немцев… Деньги были нужны, голод, все такое, – рассуждала Катя. – Но пытать своих? Убивать своих? Это какими же уродами надо быть?

– Уродами, – согласился Витя. – Или страх человека так ломает. И вообще, иногда одно решение всю жизнь человека рушит. Есть такой фильм о войне – «Восхождение». Не смотрела?

– Вроде нет.

– Там два наших солдата попадают в плен. И они оба нормальные, оба воевали. Но вот попали в плен. И их заставляли что-то про отряд рассказать. Один оказался сильный, не сломался, а второй сразу испугался пыток. Думал, сейчас себе жизнь спасет, а потом как-то выкрутится, сбежит, – объяснял Витя, глядя на Катю своими умными, серыми как пепел глазами. – А оказалось, что есть вещи, которые уже не исправить. Немцы его в казни заставили участвовать. Он даже повеситься потом пытался, но не получилось.

– Страшно. И даже судить страшно, правда? – задумалась она. – Когда такой выбор: скажи, что от тебя требуют, и живи себе дальше, или тебя убьют. Хорошо, что нам такой выбор делать не придется.

– Почему? – спросил Витя.

– Ну, такой войны больше не будет, – ответила она.

– Почему? – упрямо повторил он.

– Как почему? – пожала плечами Катя. – Люди же второй раз не сойдут с ума?

– Но ведь войны никогда не прекращаются. Войны идут всю историю человечества.

– Идут, это понятно. Но такой жестокости больше не может быть, – убежденно сказала Катя.

– Почему? Жестокость была всегда. Разве в античности ее не было? Или в Средневековье?

– Да, но сейчас же не Средневековье. Человечество же как-то… развивается? Люди меняются, умнеют.

– Люди умнеют? – удивленно поднял брови Витя. – Так сильно умнеют, что в двадцатом веке придумали жечь в печке целые народы?

– Ну… – замялась Катя. – Наверное, это был… пик, сумасшествие. Поэтому я и говорю: человечество же не может второй раз подряд сойти с ума? Это же не грипп, которым каждый год болеют?

– Почему ты так думаешь? – пристально смотрел на нее Витя.

– Ну как почему? – горячилась Катя. – Люди пережили такой ужас. Они видели, что такое зло. Столько людей погибло, и так страшно погибло… Разве люди захотят, чтобы это повторилось? Разве они это забудут?

– Мама всегда повторяет, что короче человеческой памяти только человеческая благодарность, – спокойно ответил Витя.

– Ну… – задумалась Катя. – Есть же книги, фильмы, интернет в конце концов. Все можно узнать, прочитать.

– Ты же сама только что сказала, что не читала «Молодую гвардию», потому что она толстая!

– Да, но… – смутилась Катя.

– Пошли в пирожковую? Ты голодная?

Катя кивнула. Она и вправду проголодалась, и даже не заметила, как замерзла. А день для середины октября был необычно холодным. Он обещал ранние заморозки, небо заволокло тучами, и ветер дул какими-то странными, злыми порывами.

– Ой, вертолетики! – радостно воскликнула Катя, когда они переходили улицу.

– Где? – удивился Витя.

– Вот! – засмеялась она, вытащив из капюшона Вити целую горсть крылаток клена. – Смотри, прилетели откуда-то.

Они зашли в маленькую пирожковую: прилавок, серо-белые панели на стенах и три высоких столика у окна. Витя купил им чай и пирожки с картошкой. Ветер гонял по улице разноцветные листья.

– А ты действительно думаешь, что может быть война, вот прямо настоящая, большая, как тогда? – улыбнулась Катя.

– Конечно. Войны и сейчас идут. По всему миру. Если подумать, то вся мировая история – это один постоянный конфликт, – задумался он. – Напряжение растет, копится, и в какой-то момент происходит взрыв. И люди, мне кажется, не меняются.

– Вообще не меняются? – внимательно смотрела на него Катя.

– Разве люди стали не такими завистливыми, не такими жадными? Не такими глупыми? – грустно улыбнулся он. – Война же всегда начинается в головах. И зло в человеке живет всегда. Что-то происходит, как химическая реакция, знаешь, уксус с содой, и зло из человека начинает выплескиваться через край. Как из вулкана.

– А ты «Эру милосердия» читал?

– Читал! – воскликнул Витя с большим удивлением.

– Папа любит – и книгу, и фильм, – смущенно объяснила она. – Там герой верил, что после такой страшной войны люди изменятся, станут другими. Время пройдет, и наступит эра милосердия. Папа говорит, что она была. Что его детство – это и была эра милосердия.

– Наверное, была, – согласился Витя. – Нашим родителям вообще больше с детством повезло, чем нам. Сейчас же не эра милосердия! Если она и была, то давно закончилась. Люди теряют память, и в них снова копится зло. Это как спираль такая.

Катя с недоверием пожала плечами. Белый пластиковый стаканчик с чаем хрустел в ее руках, обжигал пальцы, но согреть не мог. Продавщица за прилавком, казалось, заснула, укутавшись в пестрый плед. У Вити зазвонил телефон – серый, старый, кнопочный.

– Мама! – объяснил он Кате. – Просит принести что-нибудь поесть. Она работает здесь недалеко, в больнице, знаешь? Я сейчас куплю им пирожков, занесу. Подождешь?

– Витя, я так замерзла, – честно призналась Катя. – Я лучше домой пойду. Мне тут через дворы близко.

– А, ну ладно.

Витя, кажется, расстроился.

Заморосил дождь. Катя шла по мокрому асфальту, по сырым разноцветным листьям, и улыбалась своим мыслям… Она не сразу даже заметила, как метрах в двадцати от нее, у гаражей, двое парней пинают кого-то лежащего на земле. Этот кто-то беспомощно свернулся в клубок и закрывал лицо руками. Катя сначала остановилась как вкопанная. Потом испугалась, хотела бежать. И тут поняла, чья это голубая куртка.

– Сволочи, что вы делаете! Что делаете!

Она бросилась на них сразу, не раздумывая, одного – тощего, высокого, в кожаной куртке – сразу повалила на асфальт. Второму хотела вцепиться в лицо, но смогла только схватить за капюшон и попыталась ударить его ботинком в колено. Никак не выходило, он наклонился вниз, держал Катины руки и не давал ей ни достать его ногой, ни сдвинуться с места. Вдруг сзади ее схватили за волосы и дернули со звериной силой – Кате показалось, что у нее голова оторвалась от шеи. Потом ее ударили в живот, натянули шапку на лицо и повалили на землю.

– Вот ведь сука!

Кто-то пнул ее в грудь, почти попал в солнечное сплетение, от удара она задохнулась и чуть не потеряла сознание. Она почувствовала, что ее куртку расстегивают, а чья-то холодная сырая рука полезла ей под кофту. В ужасе она попыталась вырваться.

– Папа! – только и смогла выкрикнуть она.

В этот момент ей начали выкручивать левую руку, она затрещала в запястье, и от дикой боли Катя заорала.

– Да рот ей заткни! – крикнул один из них.

Вдруг раздался свистящий звук удара. И вздох. На ее ноги кто-то упал.

– Ты чо?

Катя опомнилась через секунду и правой рукой стащила с лица шапку. Напротив стоял Ромка с какой-то доской в руках.

– Убью! – в иступлении проревел Рома. – Убью!

Один из парней стоял на четвереньках и, опустив окровавленную голову вниз, тряс ей как собака. Катя ударила его ногой где-то в районе локтя, и он как подкошенный рухнул лицом в землю.

– Убью!

Ромка сделал шаг в сторону второго парня. Тот наконец отпустил Катю. Она тут же вскочила на ноги, подняла с мокрого асфальта рюкзак и наотмашь ударила стоящего парня по лицу. Потом схватила брата за воротник и крикнула:

– Бежим!

И они бежали – сквозь дворы, детские площадки, гаражи, потом через улицу, потом снова через бесконечные дворы… Жадно дышали ртом, глотали холодный воздух, он обжигал горло, а в голове от страха пульсировала кровь. Впереди – в нескольких метрах – Катя увидела знакомую палатку, где продавали свежий хлеб. Но Катя поняла, что до нее уже не добежит.

– Всё! – прошептала она и рухнула на колени.

– Кать, вставай! Вставай! Никого нет! – шептал ей на ухо Рома, тяжело дыша. – Все хорошо, никого нет!

Катя схватилась за бок и осторожно села на низкую металлическую ограду у газона. Оглянулась по сторонам: безлюдный двор, тихая улица. Из палатки вышла старенькая бабушка, бросила на них беспокойный взгляд и медленно побрела в сторону автобусной остановки.

– Чем… ты его бил? – Катя задыхалась от боли в боку. – Дай сюда!

– Вот! Надо было выбросить по дороге! – Рома протянул ей деревянную доску, на конце которой было несколько гвоздей, запачканных кровью. – Неудобно было бежать…

– Господи, надо спрятать! – прошептала Катя.

– Думаешь, я его убил, да?

Катя выхватила у брата доску. Сначала села прямо на газоне и попыталась листьями оттереть с гвоздей кровь, но ничего не выходило. Еле встала – ноги совсем не слушались. Зашла за торговую палатку и с размаху бросила доску в кучу мусора и картонных коробок, которые лежали у служебного входа. Испачканные кровью листья собрала, кинула в лужу и затоптала.

– Я его убил? – раздался у нее за спиной испуганный голос брата.

– Не знаю… – с трудом дышала Катя. – Кто они?

Рома не ответил, только беспомощно посмотрел на сестру.

– Как мы пойдем домой?

Они оба были грязные и мокрые, у Ромки был разбит нос.

– Домой не пойдем! – решила Катя.

И они пошли к Вите Сергеенко. Шли долго, держались за руки, старались никому из знакомых не попасть на глаза. К счастью, на улице начало темнеть, а Витя уже вернулся домой из больницы. Сначала он несколько секунд удивленно на них смотрел, потом молча пропустил в квартиру. Пока Ромка умывал лицо, он помог Кате перевязать запястье – рука у нее распухла и сильно ныла.

Катя сказала ему, что их хотели ограбить. Но, в общем, он вопросов лишних не задавал. Напоил их чаем с сушками и даже попытался сам почистить их куртки щеткой, но особо не получилось – только размазал грязь.

Домой возвращались поздно и, наверное, оба не отошли от шока, потому что даже не договорились, что сказать родителям. Но родителей дома не было, а на трюмо в прихожей лежала записка от мамы: «Ушли в гости. Ужин разогрейте, проверю».

Полночи мыли одежду. Решили не стирать, а замывать губкой с мылом: надежды, что куртки высохнут к утру, было мало. Ромкину куртку отмыли полностью, а у Кати на рукаве осталось огромное черное пятно. И запястье у нее разболелось адски. Почти без сил они лежали в полной темноте в своей комнате.

– Кто они? – сквозь зубы процедила Катя, прижимая к себе горящую от боли руку.

– Если я его убил, то меня посадят, да? – испуганно прошептал брат.

– Почему не отвечаешь? Ты знаешь, кто они? – привстала Катя. – Ром, если знаешь, говори! Только не ври! Потом будем думать…

– Я у них работаю, – нехотя выдавил он.

– Как? – опешила Катя. – Где?

– Ну… – мялся он. – Они просят там… положить что-то, спрятать…

– Что положить? Где спрятать?

– Ну, обычно на улице, во дворе. Они места показывают, а потом… другие приходят, забирают.

– Что? – Катя сразу все поняла и у нее кровь прилила к голове. – Ты… закладки делаешь, да? Это наркотики?

Брат опустил глаза и обиженно засопел.

– Ромка, да ты что? Нет, это неправда! – Катя от ужаса даже замотала головой. – Что ты натворил? Тебя же посадят, дурак!

– Они говорили, что это… у меня пока нет ответственности, – выдавил он.

– Ромка, зачем? Зачем?

– Денег заработать хотел…

– Ты с ума сошел? Ты дурак? Господи, с кем ты связался? – прошептала сестра. – А били-то за что?

– Говорят, что я несколько закладок потерял. А я не терял! – с обидой выпалил Рома. – Я положил, куда сказали. А они говорят, что эти… ну… покупатели не нашли. Я думаю, врут, кинули они меня.

– Естественно, кинули! – почти закричала Катя. – Вот дурак… Что мы будем делать? Сколько они требуют?

– Я все уже отдал, не бойся! – быстро ответил он. – Они сказали, что бьют, чтобы… типа не повторилось.

Катя легла на кровать, уставилась в потолок и замолчала.

– Отцу надо рассказать! – решила она.

– Нет! Ты что, сдашь меня? – закричал Рома.

– А если ты его убил? – снова развернулась к нему сестра. – А если они захотят отомстить? И нас всех тут убьют? Ты понимаешь, как ты всех подставил?

– Да не… Не бойся! Они так, шестерки, мелочь! – убежденно говорил брат. – Просто у нас тут в районе трутся и все. Они вообще никто!

– Откуда ты знаешь?

– Кать, не сдавай меня! – взмолился он. – Отец узнает, сам меня убьет!

Замок входной двери тихонько щелкнул, и сердце у Кати упало от страха. Но это вернулись родители.

– Тише, детей не разбуди! – раздался в прихожей мамин голос.

Утром Катя ждала, что к ним придут из милиции. Потом думала, что милиция придет вечером. Но дни шли, а к ним никто не приходил. Через неделю она решилась и попросила Витю пойти с ними в тот двор. У гаражей все было тихо, пустынно, никаких следов крови, ничего. Во дворе на лавках спокойно сидели бабушки. Катя неловко походила рядом с ними, пытаясь подслушать разговоры, но ни слова об убийстве не услышала. А бабушки бы точно все знали. Получается, этот гад был жив.

В школу и из школы они с Ромкой теперь ходили только вместе, каждый день стараясь добираться разным путями. Поэтому в четверг, когда после уроков Катя не нашла брата в вестибюле, она очень испугалась. Но Ромка появился буквально минут через пять – довольный, гордый и какой-то взмыленный.

– Ты где был? – набросилась на него сестра.

– Да урок последний отменили, и мы всем классом пошли на рынок. Вот, держи! – протянул он ей деньги.

– Что это? – отшатнулась Катя.

– Полторы тысячи![2]

– Откуда? – ахнула она.

– Продал смартфон.

– Зачем?

– Тебе на новую куртку! – радостно сообщил он. – Тебе же от матери сильно за нее влетело!

– Точно от смартфона деньги? – с подозрением смотрела на него сестра.

– Клянусь! Я думал больше дадут. Но этого же хватит?

– Ромка… – расплылась она в улыбке. – А тебе самому не влетит?

– Скажу, что потерял. Ну, пошли! – нетерпеливо потянул он сестру за руку.

Они долго бродили по рынку. Наконец нашли в одной из палаток куртку, которая понравилась Кате. Только надевать ее она пока не стала – появление куртки нужно было как-то объяснить маме. На оставшиеся деньги купили пирожки с повидлом и жадно ели их прямо на улице у рынка. День был теплым, тихим, сырым, и Кате показалось, что все теперь обойдется.

Их подкараулили на следующий день. Навстречу вышли трое. Те два парня, что били Рому: один – высокий, белобрысый, лицо все в прыщах, второй – коренастый, плотный, с бритой морщинистой головой, обмазанной зеленкой. А с ними стоял низкорослый, очень худой мужик лет за сорок, на вид какой-то больной, с колючими, желтовато-бледными глазами. В ушах у Кати зашумело. Она оглянулась – а вокруг никого.

– Что так долго искали? – неожиданно даже для себя с вызовом спросила Катя.

– Так твой брат-дебил мне гвоздем голову исполосовал. Вот, смотри! – показал коренастый свою серую, с кровоподтеками, какую-то облезлую и словно сшитую из рваных лоскутов кожу на голове.

Катю от отвращения передернуло.

– Смотри, смотри, кукла! Швы только сняли. Видишь, что он наделал? У меня наверняка и сотрясение мозга было!

– Неужели? – удивленно посмотрела на него Катя. – Неужели там есть, что сотрясать?

– Ты, девка, не борзей! – раздался скрипящий голос худого мужика с бледными глазами. – Заплатить придется, теперь в двойном размере.

– Он вам все отдал! – почти сорвалась на крик Катя. – Так?

Ромка, спрятавшийся за спину сестры, быстро кивнул.

– Теперь пацану на лечение! Компенсация! Слышала о таком? – процедил он.

– Ему одиннадцать лет. Его не посадят. А вас – посадят, – вдруг начала чеканить слова Катя, хотя ноги у нее от страха тряслись. – Отец сказал, еще раз близко подойдете, плевать на все, мы идем и пишем заявление в милицию. Отец все знает. И у него друг в отделении работает. Он сказал, что Ромке ничего серьезного не светит. И у мамы подруга в прокуратуре. Вы бы подумали, с кем связались, и зачем вам это.

– Ты гонишь? – с недоверием смотрел на нее бритоголовый.

– Родители, говоришь, все знают? – зло улыбнулся мужик. – И в милицию пойдут?

– Пойдут! А пойдемте с нами, отец должен быть дома. Поговорите с ним. Сразу и милицию вызовем. Чтобы время зря не терять! – несло Катю. – А лучше сразу – в отделение! Вы там были?

– Отец-то как? Рад небось, что сын работу нашел? Семье теперь сможет помогать? – процедил мужик, исподлобья глядя на Катю с растущим удивлением.

– Он за это уже получил! – ответила она, пряча брата за спиной. – И башкой своей научился думать! Теперь вы думайте, что легче: до нас докапываться или оставить в покое. Потому что сядете-то в итоге вы!

– Ух, какая! Смелая! – засмеялся он. – Повезло шкету. Ну, раз так, ладно, что делать? Гуляйте, дети. Ведите себя хорошо!

Бросив на Катю острый, насмешливый взгляд, он развернулся и, сгорбившись, засунув руки в карманы, быстро засеменил в сторону гаражей. Бритоголовый тут же побежал вслед за ним. А тот тощий прыщавый урод, который чуть не сломал Кате руку, вдруг подошел к ней и плюнул прямо в лицо. Ромка хотел броситься за ним, но сестра успела схватить его за куртку.

Ей было противно, мерзко, от страха ее била дрожь. Ромка держал ей волосы, когда она – прямо на улице, у гаражей – умывалась ледяной водой, купленной в соседнем киоске.

В субботу у Кати было несколько уроков. Домой ее провожал Витя, и по дороге с воодушевлением рассказывал что-то о космосе и о первом отряде космонавтов. Она его почти не слушала и пришла домой страшно уставшая – события последних двух недель ее просто вымотали.

Папы с Ромой не было – они уехали проверить летний дом и что-то забрать оттуда по просьбе мамы.

– Иди в комнату! – с порога сказала она, не дав дочери даже раздеться.

Катя стянула с себя кроссовки, сняла куртку и испуганно, с нехорошим предчувствием, пошла за мамой в гостиную, которая по совместительству была и спальней родителей.

– Ты или Рома? – спросила мама, едва они сели на диван.

– Что? – не поняла Катя.

– Деньги взяла ты или Рома? – пристально смотрела Лариса на дочь.

– Какие деньги? – испугалась Катя.

– Мои деньги, – она небрежно кивнула в сторону коричневого стеллажа, обрамлявшего большой телевизор. – У меня пропали деньги. Их взяла ты или Рома?

Катя покраснела. Она, в общем, сразу же поняла, кто их взял и зачем.

– Молчание можно считать признанием? – тихо произнесла мама, внимательно разглядывая свои красивые руки с длинными пальцами и аккуратным маникюром.

– Я ничего не брала! – замотала головой Катя.

– А кто взял?

– Ну… Может, воры?

– Воры? – насмешливо переспросила мама. – Хорошая версия. Зашли, ничего не взяли, только мои деньги, и то не все. Зачем им все? Им много не надо. Скромные такие воры.

Катя молчала. Мама, не удостоив дочь взгляда, гордо вышла из комнаты. Вернулась уже через минуту и бросила к ногам Кати большой белый пакет, который девочка прятала у себя в комнате за кроватью.

– Это что? – грозно спросила она.

– Куртка.

– Верно, – произнесла мама тихо, с нарастающей яростью. – Откуда?

– Папа дал денег, – соврала Катя.

– Я его спросила. Он говорит, что не давал, – довольно улыбнулась она.

– Это Витя, мой одноклассник. Он мне подарил.

– Вот как? – Лариса с ухмылкой подняла брови. – Подарил? Это за что? За что такие подарки делают? Он – сын олигарха?

– Мам, она дешевая. Мы ее на рынке купили…

– Деньги, говорю, откуда? – взорвалась она.

– Он заработал. Он подрабатывает в больнице у своей мамы. Решил мне подарок сделать.

– Ммм… А Рома сказал, что это вы с ним с обедов экономили, – глаза у мамы блестели от гнева. – Кто же из вас врет? Что молчишь, красавица? Ты или он? Я же все узнаю. Думаешь, тебе это сойдет с рук? Давай телефон этого Вити!

– Не надо, – тихо произнесла Катя. – Я взяла.

Пощечина была такой силы, что у девочки зазвенело в ушах.

– Где деньги? – с яростью прошипела мама.

– Какие? – еще больше испугалась Катя, держась за пылающую щеку. – Я же куртку купила.

– За десять тысяч?[3]

Катя замолчала.

– Где деньги? – повторила Лариса, наклонившись к дочке близко-близко, и в глазах у нее мелькали молнии.

– Потеряла, – чуть слышно ответила Катя, стараясь не встречаться с матерью взглядом.

– Как? – ахнула она.

– На рынке. Цыгане рядом терлись. Не знаю. Деньги были в кармане. Вернулась, а их нет.

– Ты, дрянь такая, мало того, что своровала… – задыхалась она от гнева. – Я себе на машину копила… Ты…

С площадки донесся звук приехавшего лифта, потом Катя услышала звонкий Ромин голос.

– Всё! Отец пришел! – победным тоном произнесла Лариса. – Сейчас ты получишь!

Действительно, это вернулись папа с Ромкой. Мама вылетела из комнаты и минуты три что-то быстро, отрывисто говорила мужу.

– Иди сюда! – прогремел в коридоре ее голос.

Катя в ужасе встала и медленно вышла из гостиной. Ромка прятался за шкафом – испуганный, бледный, вжав голову в плечи. Он быстро взглянул на сестру и тут же опустил глаза.

– Иди на кухню! – кивнула Кате мама.

Катя пошла первой, за ней родители – как конвойные. Ромка, немного подумав, отправился следом.

– Рома, выйди! – прикрикнула на него мать.

Папа тихонько притворил кухонную дверь, сел на табуретку и испуганно посмотрел на дочь.

– Катя, это же неправда? – тихо начал он.

Она молчала, вжавшись в стену.

– Катюш? Да нет… – растерялся папа. – Не может быть! Катя? Что случилось?

– Очень захотелось куртку, – пробормотала она, боясь даже посмотреть отцу в глаза.

– А меня почему не попросила? – в изумлении спросил он.

– Не хотелось. Знала, что сейчас тяжело…

– Что? Ему тяжело, а у матери можно? – взорвалась Лариса. – У меня можно? Скажи, у меня воровать можно? Это были мои личные деньги! Ты понимаешь, мои? Я копила себе на машину!

– Подожди! – Олег быстрым движением руки остановил жену. – Катя, а зачем так много взяла?

– Планшет хотела. Как у одноклассницы. Он дорогой.

– Свинья! – мать неожиданно подлетела к ней и в ярости дала Кате затрещину. – Вот свинья!

– Не смей! – закричал папа, вскочив на ноги. – Не смей!

Катя словно вросла в стену и только тихо всхлипывала.

– Катя, ну ты чего? – подошел к ней отец и осторожно взял за плечи. – Да нет, я просто не верю. Ну как же так? Я… Я мог бы в рассрочку…

У Кати перед глазами все поплыло.

– В рассрочку! – шипела рядом мама. – Ты еще перед этой дрянью оправдываешься?

– Катя, сними кофту! – вдруг попросил отец.

– Зачем? – испугалась она, подняв голову.

– Сними кофту, – твердо повторил он. – Покажи руки.

Катя послушно сняла джемпер, показала ему локтевые сгибы, запястья, ладони. Ее всю трясло мелкой дрожью.

– Ноги еще проверь! Ноги, говорю, у нее проверь! Вот же гадина выросла! Какая же гадина выросла! – металась по кухне мама.

Катя села на край стула и медленно стащила с себя носки.

– Катя, ну что же ты меня не попросила? – все так же растерянно смотрел на нее отец, сев напротив. – Я бы что-то придумал. Катя?

– Вот свинья! – взвизгнула мама и вдруг в бешенстве швырнула кастрюлю в раковину. – Пошла вон!

У Кати зазвенело в ушах. Она босиком выскочила из кухни, едва не сбив Ромку, влетела в комнату, рухнула на кровать и завыла от обиды. Ее трясло, она не могла дышать, и когда ей показалось, что сейчас она задохнется, внутри наконец что-то прорвало. Она зарыдала. Плакала громко, сильно, долго.

– Куда потащил бутерброд? Ей? – услышала она сквозь рыдания. – А ну положи на место! В ванную иди!

Рома на цыпочках зашел в их комнату минут через десять. Катя уже не плакала, только тяжело дышала. Голова у нее кружилась и где-то у сердца жгло.

– Я хотел тебе еды принести, – виновато прошептал он. – Мама не дала.

– Ты своровал, да? – с трудом выговорила Катя.

– Угу.

– Чтобы им долг отдать?

– Они сказали десять тысяч! – громко зашептал он. – Я не знал, где взять!

– Почему сразу не сказал мне? – всхлипнула Катя.

– Думал, заработаю. Думал, мама не заметит, там у нее много лежало. Телефон хотел продать, чтобы туда доложить, а за него дали только полторы. Смысл их было докладывать? Я и решил тебе куртку купить. Я думал, потом что-нибудь придумаю…

Катя отвернулась к стене. Ей было больно, обидно, перед глазами все стояло лицо папы – испуганное и растерянное.

Рома молчал.

– Катя! – тихо позвал он сестру. – Я не думал, что она на тебя подумает. Хочешь, я пойду и все расскажу?

– Что расскажешь? – еле слышно проговорила она. – Как наркотиками торговал и нас за это чуть не убили?

– Не, что-нибудь придумаю…

Рома снова замолчал. За окном стемнело, деревья голыми ветками начали царапать стекла. Пошел дождь. Кате стало жутко холодно, она прямо в джинсах и футболке закуталась в одеяло, закрыла глаза и начала куда-то улетать.

– Кать… – шептал брат. – Кать… Хочешь, я скажу, что украл, потому что телефон потерял? И боялся, что мама будет ругаться, и решил новый купить? Или лучше давай скажу, что… Не знаю… Кать… Кать! Прости меня, пожалуйста? Ладно? Я так больше не буду. Я тебя тоже никогда не предам! Слышишь? Слышишь?

Катя не слышала. Она спала.

Глава II

[Выбор]

Все началось резко. Донецк менялся на глазах, он словно стал живым организмом – беспокойным, дышащим, огромным. Что-то в городе росло, копилось, а потом почти зримо повисло в воздухе. Это был и страх, и надежда, и растерянность, и обида, и беспечность, и беспомощность, и какая-то необъяснимая, но уже исполинская сила. И у каждого человека внутри росло и поднималось что-то свое, и город бурлил, бурлил, закипал…

…К марту Донецк взорвался. Люди выходили на улицы с российскими флагами и советскими знаменами, по выходным они заполняли собой площади и улицы, они кричали, они возмущались, и где-то среди этого шумного весеннего моря был Олег Ковалев. Он вдруг помолодел и повеселел, в нем появилась какая-то детская, чистая, звенящая радость.

Мама стала совсем мрачной. Они с мужем либо ругались, либо молчали, особенно когда дети возвращались из школы. Катя с Ромкой это чувствовали, и находиться в квартире стало так тяжело, что они все чаще пропадали во дворе до самого позднего вечера.

А там все говорили, говорили, говорили.

Лидия Александровна из второго подъезда – похожая на канарейку, маленькая и шумная учительница музыки – говорила, что Украина теперь станет федерацией, разделится на две части, и от них в конце концов отстанут. Тетя Дина – соседка Ковалевых по площадке, муж которой несколько лет назад погиб на шахте – убеждала, что раз Крым теперь в России, значит, и Донецк тоже скоро будет в России, а иначе – как? Смешной старик с пятого этажа обещал, что неблагодарные рагули теперь одни будут плавать и наконец-то поймут, что значит вкалывать. А кудрявая тетка из дома напротив, которая часто гуляла у них во дворе со своим красивым коричневым сеттером, говорила, что в Донецке будут русские военные и всех ограбят и убьют. Старик ответил, что ее зять, который живет в Песках, уже всех ограбил. И они почти подрались: тетка пыталась в него плюнуть, но не попадала, старик был не по годам ловкий, он уворачивался от ее плевков и озорно махал на нее клюкой. Красивый коричневый сеттер заливался лаем, а Катины одноклассники сидели напротив на скамейке и заливались смехом.

Не смеялся только Витя Сергеенко. Он стал еще более серьезным и задумчивым.

А Катя смотрела и слушала все это чуть отстраненно – жизнь впервые вышла из привычной колеи, и ей казалось, что все это происходит невзаправду. Какой-то необычный, очень странный сон, который скоро кончится со звонком будильника, и она по весеннему зеленому городу снова пойдет в школу, предвкушая очередной май, где сначала Ромин день рождения, потом ее, а между ними День Победы.