Читать онлайн Неправильный красноармеец Забабашкин бесплатно

Максим Арх

Неправильный красноармеец Забабашкин

Эпиграф

На войне всегда есть место подвигу! Про кого-то напишут в газетах, кто-то найдёт вечный покой на безымянной высоте… Но я не собираюсь сгинуть в вечности, как тысячи других… Во-первых, у меня ещё много дел! А во-вторых, моя фамилия Забабашкин!

Глава 1

Возвращение

– Всё, товарищи, нам пора. Уходим отсюда, – кинув взгляд на дымящий немецкий бронетранспортёр «Ханомаг», сказал лейтенант госбезопасности Воронцов.

– Да-да, конечно, – закивала Анна Ивановна Предигер, главврач госпиталя, несколько минут назад спасённая нами. Санитарную машину, на которой они с ранеными ехали, догнали немцы, и если бы не наши с чекистом действия, то ничем хорошим для неё и медсестры, что тоже была в автомобиле, такое знакомство с врагом точно бы не закончилось. – Алёна, хватит реветь, – обратилась она к девушке, которую я случайно обидел своей глупой шуткой. – Бери что нужно, и будем уходить.

– А как же Леонид Сидорович и красноармеец Апраксин? – всхлипнула медсестра, показывая на лежащих раненых.

Первым был водитель санитарной машины, а вторым – оставшийся в живых старый знакомый боец, которого после ранения везли на операцию в город Чудово.

Главврач перевела взгляд на Воронцова и кивнула:

– В кузове лежат носилки. Давайте вытащим их.

– Давайте, только вытащить-то мы вытащим, а вот понесём-то как? Веса-то в каждом из них под центнер. Вы с Алёной вряд ли сможете долго нести носилки, – уверенно предположил я.

– А ты что предлагаешь? – задала она риторический вопрос. – Будем нести с передышками. Не бросать же их тут!

– Согласен с вами. Бросать никого не будем, – кивнул лейтенант госбезопасности, подошёл к кузову, приоткрыл дверь и, сжав скулы, проскрежетал: – Забабашкин, я сейчас туда залезу и тебе носилки подам. Ты принимай.

Я посмотрел в кунг на лежащих внутри тяжелораненых красноармейцев, которых немцы ещё и обстреляли, и не сдвинулся с места.

– Ну, что застыл, герой? Не бойся, – словно подбадривая себя, произнёс Воронцов и собрался было лезть в кузов.

Но я его остановил:

– Подождите, товарищ лейтенант государственной безопасности. Думается мне, смысла от носилок будет немного. Как ни крути, а женщины вряд ли смогут тащить раненых долго. Даже с перерывами.

– Мы сможем. Мы сильные, – не переставая хлюпать носом, произнесла медсестра Алёна, которая никак не могла успокоиться после пережитого стресса и моих слов про клубничку.

Шутка моя оказалась крайне неуместной. Сам не знаю, зачем я её выдал. Просто ляпнул, что, мол, ишь немчуре клубнички захотелось. Ляпнуть-то ляпнул, но попал в уязвимое место. У Алёны оказалась не совсем подходящая для таких шуток фамилия – Клубничкина. А если учесть, что момент был крайне неудачный, ведь несколько мгновений назад медсестра находилась в лапах радующихся «улову» врагов, то мой каламбур, произнесённый для того, чтобы чуть снять напряжение, наоборот, сыграл очень дурную шутку. Девушка вбила себе в голову, что я над ней потешаюсь, и явно очень обиделась на меня.

И вот сейчас она, словно бы в пику мне, настаивала на своём, абсолютно не понимая того, что несколько километров по размокшей от дождя дороге она пронести носилки с раненым не сможет.

– Конечно сможем, – так же безответственно поддержала её главврач. – Повторяю, мы просто не имеем права оставлять раненых тут! Мы несём за них ответственность! В конце концов, это наши люди, советские, и бросать их тут никак нельзя! Их же немцы даже в плен брать не будут! Вы же видите, в каком они состоянии! Поэтому решено: мы их понесём! Понесём и донесём!

– Да я не об этом, – сказал я, покачав головой. – Просто думаю, что можно попробовать другой вариант.

– Вариант? – глубокомысленно оглядываясь по сторонам, спросил чекист и предположил: – Опять на немецкой машине хочешь прокатиться, как тогда, когда мы с тобой из окружения выходили? Так не получится сейчас. Ты её подбил. Хорошо так подбил, в самый двигатель попал, аж дым идёт коромыслом, – он кивнул на немецкий бронетранспортёр. – А эту, – постучал по кунгу санитарной полуторки, – немцы из строя вывели, сам же видишь. Все колёса продырявили. Времени на установку других колёс у нас нет, да и самих колёс в наличии нет. Без них в таком состоянии для поездок она вряд ли пригодна, так что никакого другого варианта я не вижу. Берём носилки и тащим ребят до лесопосадки, а там мы с тобой останемся, а товарищ военврач второго ранга с Алёной пойдут в Новск и попросят помощи.

«Военврач второго ранга? Ах вот оно как. Значит, Анна Ивановна фактически имеет звание майора. Ну, в общем-то, оно и логично. Время сейчас военное, а у медиков и военные звания на случай войны предусмотрены», – отстранённо подумал я, а вслух озвучил свою задумку:

– Есть идея получше. Предлагаю конфисковать у немчуры один из мотоциклов, например, вот этот, – я подошёл к мотоциклу с коляской, – и поехать на нём.

– Из твоих слов я понял, что ты мотоцикл водить умеешь? – прищурился Воронцов.

– А чего там уметь-то? Главное – завести, а потом переключить передачу и, чтобы тронуться, сцепление плавно отжать. Вот и всё, – пожал я плечами. – Зато быстро доедем. Можно сказать, с ветерком.

Да, я понимал, что палюсь и рискую, причём со страшной силой. Лейтенант госбезопасности и так всё происходящее со мной прекрасно видел и нешуточно так обалдевал от моих не совсем адекватных возрасту и образованию умений, что я демонстрировал на протяжении нескольких дней. То, что творил я, вряд ли мог делать с такой же лёгкостью другой подросток семнадцати лет, но другого выхода просто не находилось. Нести раненых на носилках было бы очень тяжело и долго. К тому же я очень надеялся, что «палево» моё по факту не такое уж и заметное. Насколько я уже знал, парень, в чьё тело вселился мой разум, в школе являлся отличником боевой подготовки и даже сдал все нормативы на значок ГТО, а также состоял в ОСОАВИАХИМ (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству). А это значило, что он вполне мог учиться не только управлению автомобилем, о котором Воронцов уже знал, но и мотоциклом.

– Но как мы все поместимся? Нас же шестеро. А тут места на троих, – задала логичный вопрос немного успокоившаяся Алёна.

– Товарищ лейтенант государственной безопасности поведёт другой, – догадалась главврач и обратилась к Воронцову: – Вы водите мотоцикл? Сможете поехать на другом?

– Не вожу, – покачал головой тот и, чтобы не терять авторитет, показав рукой на второй экземпляр, добавил: – Но это неважно. У него бак пробит, так что требует ремонта.

Мы все перевели взгляд на основательную дырку в бензобаке второго мотоцикла KS 750, который тогда выпускался компанией Zundapp G.m.b.H.

– Тогда как нам быть? В один же мы не поместимся?

– Поместимся. Было бы желание, – отмахнулся я. – Лучше уж в тесноте, да не в обиде, чем в лесопосадке сидеть и ждать немцев. Так что давайте побыстрее собираться и уматывать отсюда, пока новая немчура не появилась.

– Алексей прав, – согласился со мной чекист. – Надымили мы тут – столб явно виден на много километров вокруг, даже несмотря на пасмурную погоду и дождь. Пропажу этих бандитов обязательно заметят – это вопрос времени, причём очень скорого.

– Вот и хорошо, что все за, – решил я прекратить неуместные в данное время дебаты и предложил женщинам отвернуться.

Дело надо было делать, а не философствовать.

Вместе с Воронцовым скинули бывших владельцев технических средств на землю и, чтобы те на глазах не маячили, за ноги оттащили их за полуторку.

Находящихся без сознания раненых запихивать в коляску пришлось, не считаясь с их стонами. Мы прекрасно понимали, что можем им навредить при столь неподходящей транспортировке, но другого варианта не было. Нести их на руках мы не могли, а враги вот-вот должны прибыть на помощь своему пропавшему отряду. Вполне возможно, что речь сейчас вообще шла о секундах и в нашу сторону уже выдвинулось другое, более многочисленное воинское соединение. Медлить было нельзя, а потому раненым приходилось несладко.

То ли посадив, то ли положив их друг на друга в коляску, рядом с ними уложили винтовки, ПТР и несколько немецких пистолетов-пулемётов, конфискованных у уничтоженных пехотинцев противника. Чуть спереди, на корпус коляски, держась за установленный там немецкий пулемёт MG-34 (предшественник всем хорошо известного по книгам и фильмам MG-42), свесив ноги, сел Воронцов. На заднее, пассажирское сиденье мотоцикла, была посажена главврач.

– А я? – спросила Алёна, не совсем понимая, куда же садиться ей.

– А ты поедешь за рулём, – решил в этот раз не каламбурить я.

И пока девушка, ничего не понимая, хлопала своими красивыми глазами, дёрнул ногой педаль кикстартера, и мотор сразу же затарахтел. Оно, собственно, и логично, ведь двигатель мотоцикла после погони за санитарной машиной всё ещё оставался горячим и, несмотря на дождь, остыть не успел. Это обрадовало.

Я сел на место водителя, машинально поиграл ручкой газа и, убрав с руля левую руку, предложил присаживаться медсестре.

Ввиду того, что нас было много, а места в мотоциклетке мало, место Алёне я определил между мной и бензобаком. Девушка на пару секунд задумалась, а затем, рубанув рукой воздух, без стеснения залезла на транспорт и, усевшись чуть ли не на меня, закрыв мне своей спиной весь обзор, приготовилась к поездке. Помня о том, что Алёна сейчас находится в шоке и крайне болезненно воспринимает все слова, относящиеся к ней, как можно аккуратнее попросил её чуть повернуть корпус вправо, чтобы мне было хоть что-то видно. К счастью, в этот раз девушка не стала возражать и выполнила просьбу. Вновь газанул пару раз, выжал сцепление, по наитию нажал педаль переключения ногой вниз, тем самым включив первую скорость, и медленно отпустил сцепление. Мотор послушно заревел, мотоцикл чуть дёрнулся, и наше облепленное людьми транспортное средство потихонечку тронулось с места.

Маневрировать немецким рыдваном в таком нагруженном состоянии, да ещё и на просёлочной дороге было очень тяжело и неудобно. Приходилось закладывать большие радиусы, заходя в повороты. Алена, сидевшая между мной и рулём, мешала маневрам, но тем не менее, в нужных местах сбавляя скорость, мне удавалось по достаточно плавной траектории вести мотоцикл, не съезжая с проторенной дороги на обочину и не улетая в кювет.

Через десять минут мы выехали на бетонку, а ещё через пять показался Новск. И вскоре мы были уже на КПП, что стоял на восточном въезде в город, где нам оказали помощь. Точнее сказать, вначале красноармейцы обалдели от вида нашего транспортного средства. Потом насторожились, взяв нас на прицел. А уже когда увидели и узнали чекиста, захотели оказать эту самую помощь, предложив для перевозки раненых телегу, в которую была запряжена худая и заморенная кобыла. Мол, так удобнее. Но мы отказались от этого предложения сразу по нескольким причинам. Во-первых, переноска раненых заняла бы время, за которое мы бы на мотоцикле уже доехали до госпиталя. Во-вторых, ещё большее время заняла бы поездка на телеге, ведь мотоцикл в данном случае очевидно быстрее ездит, чем старая кляча. Ну а в-третьих, нам как можно быстрее нужно было попасть в штаб. То, что немцы оказались у нас в тылу, являлось важной и, можно даже сказать, стратегической для нашей дивизии информацией, которую необходимо было немедленно довести до командования. Поэтому мы отвергли любые предложения помощи и, не задерживаясь, продолжили путь.

По дороге встретили направляющийся к нам грузовик, за рулем которого сидел Садовский, а в кузове бойцы НКВД. Согласно ранее полученному приказу (вернуться за нами через час), они ехали к нам на испытательный полигон, чтобы забрать и нас, и ПТР, что мы испытывали в лесопосадке. Но, к их глубочайшему удивлению, мы приехали сами, да ещё и гурьбой на немецком мотоцикле. Воронцов дал им указание следовать за нами, и мы помчались в госпиталь, который был по пути.

Через пять минут оказались на месте. Главврач и Алёна, уже немного придя в себя, сразу же включились в работу и принялись звать на помощь санитаров. Те прибежали с носилками и, вытащив раненых из коляски мотоцикла, унесли их в госпиталь. Спасённые женщины проследовали за ними.

Всё произошло довольно быстро, поэтому с Алёной я больше перемолвиться словом не успел, как и прощения ещё раз попросить. Решил оставить эти дела на потом.

«Глядишь, и отойдёт к вечеру».

Да признаться, и некогда было разговаривать. Ещё раненых даже толком не успели выгрузить, как подъехал грузовик и мы передали сотрудникам НКВД противотанковое ружьё.

Воронцов отдал приказ, чтобы те доставили ПТР в отдел, а сам скомандовал мне садиться за руль и везти его в штаб, который, как оказалось, расположился чуть ли не на передовой, на западной окраине города в подвале краеведческого музея. Остановились метрах в ста от входа в него.

Чекист слез с мотоцикла, а я, небезосновательно предположив, что внутрь меня, естественно, никто приглашать не собирается, сказал:

– Товарищ командир, я, пожалуй, с твоего разрешения, поеду в госпиталь. Разрешишь? У меня опять весь сапог внутри мокрый. Очевидно, в крови – рана открылась.

– Отставить! Подожди здесь! – помотал головой лейтенант госбезопасности и, видя моё непонимание, добавил: – Вдруг ты понадобишься, чтобы уточнить какие-нибудь детали. Где я тебя потом искать буду?

– В больнице, где ж ещё?!

– Нет! Будь здесь. Я сейчас схожу узнаю, нужен ты или нет. И если не нужен, то сам подойду и тебе сообщу. Ну или вестового к тебе отправлю.

– Ладно, – вздохнул я, взглядом провожая Воронцова.

В голову пришла мысль сесть в коляску и там подремать, но, увидев, что всё сиденье испачкано в крови раненых красноармейцев, решил отдохнуть на водительском месте.

Закрыл глаза и постарался, выкинув из головы все горестные мысли, забыться и отдохнуть. Но по закону подлости заснуть мне, естественно, не удалось. Из сладкого полусна меня вывел голос чекиста, который кричал мне от угла здания, призывно махая руками.

Хотел было завести мотоцикл и подъехать к нему, но тот показал, чтобы я шёл пешком. Оно и понятно. Ни к чему рядом со штабом показывать активность техники. Всё же не все я ещё самолёты-разведчики у немцев уконтрапупил, а потому они могли легко послать очередную «раму» на разведку и срисовать расположение штаба.

Разумеется, открывать фрицам расположение центра управления войсками я не собирался, поэтому поморщился, но всё же слез с железного коня и, взяв из коляски свою винтовку, стараясь не обращать внимания на боль в ноге, поковылял к командиру.

Глава 2

Штаб дивизии

Штаб дивизии – звучит громко, солидно звучит. Ещё б дивизия была полнокровной, вообще хорошо бы было. А сейчас, судя по тому, что я видел и знал, в защите города вместе с ранеными, которые могли хоть как-то держать оружие в руках, насчитывалось чуть больше сотни штыков. Конечно, точные цифры оказались мне неизвестны, и вся информация у меня имелась исключительно со слов старшины Свиридова – командира роты, в которую меня зачислили, но тем не менее, хотя зрение моё пока полностью не восстановилось и дневной свет всё ещё продолжал раздражать глаза, я всё же сумел увидеть, что численность защитников города на позициях и в самом Новске крайне мала. Тот факт, что к этому моменту все мы оставались ещё живы, был поистине делом случая и огромным везением. Против нас действовал враг, который превосходил наши измотанные отступлением силы в несколько раз, если не сказать более: в несколько десятков раз. Но нам повезло. Переместился я в это время не только с умением видеть в темноте и вдаль на довольно большие расстояния, но и с большой долей удачи. Именно этим можно объяснить тот факт, что все пули, которые я посылал в сторону противника, практически всегда попадали точно в цель. Такое странное и бесконечно полезное умение помогло сорвать в зародыше запланированное немецкое наступление на Новск и дать время на то, чтобы к нам подошло подкрепление, которого все защитники города очень ждали.

И вот сейчас мы с лейтенантом госбезопасности привезли в штаб нерадостные вести. Противник взял город Чудово, находившийся у нас в тылу, что означало лишь одно – теперь никакое подкрепление к нам не придёт.

Эта ошеломляющая новость заставила весь штаб заметно нервничать. Собственно, именно поэтому я и не был удивлён тем, что командир дивизии полковник Неверовский и его заместитель подполковник Селиванов, склонившиеся над лежащей на столе картой, безмолвствовали в ответ, даже когда я, как и положено по уставу, представился:

– Красноармеец Забабашкин по вашему приказу явился!

Прошла долгая минута, когда комдив с тяжёлым вздохом оторвался от анализа оперативной обстановки и, посмотрев на меня, сказал:

– Прибыл? Молодец, герой! Опять в одиночку немца бьёшь! И вновь объявляю тебе благодарность и сообщаю, что лично опишу в рапорте твои подвиги, и вся грудь у тебя будет в орденах! – Он подошел, по-братски приобнял меня, а затем, словно что-то вспомнив, показал на стоящую вдоль стены лавку: – А сейчас присаживайся, ты же ранен. Не стой. Как нога?

– Побаливает, – ответил я и, решив не отказываться, присел.

– Держись, боец! Долго тебя задерживать не будем. Расскажи, как и с какого расстояния подбил немецкий бронетранспортёр. О ружье тоже расскажи, как оно тебе пришлось? Ну и мы тебя отпустим. Сразу езжай в госпиталь, там тебе окажут помощь.

Задание было несложным, и я, кивнув, в общих чертах поведал о бое, что произошёл ранее: «Увидел нашу санитарную машину, которую преследовали мотоциклисты. Взял винтовку. Побежал. Прибежал к краю поля. Залёг. Всех врагов перестрелял из «мосинки». Затем увидел «Ханомаг». Последним патроном ПТР подбил его. Потом приблизился и расстрелял всех, кто был внутри, из их пистолета-пулемёта MP-40, который изъял, в свою очередь, у одного из ранее уничтоженных гитлеровцев».

– Вот, собственно, и всё, – закончил я и сразу же добавил, едва не позабыв о важном: – Всё это время товарищ лейтенант госбезопасности прикрывал мои действия. Если бы не он, то, скорее всего, мы бы сейчас с вами не разговаривали.

Последние слова не были какой-то лестью чекисту или желанием как-то перед ним выслужиться, нет. Они были чистой правдой. Во-первых, Воронцов действительно прикрывал меня, когда я выдвинулся на зачистку немецкой бронетехники. А во-вторых, если бы он не принёс вовремя ПТР, то ещё неизвестно, как бой вообще бы мог сложиться. Именно лейтенант ГБ, пройдя более километра пешком, притащил столь необходимое в той ситуации противотанковое ружьё, имея при этом тяжёлое ранение в грудь. Поэтому все похвалы, что я сказал, были чекистом более чем заслужены.

– Хорошо. С боем понятно. А что с ПТР? Как оно тебе?

– Да в общем и целом нормально, – пожал я плечами. – Учитывая то, что тех пяти патронов, что я истратил для пристрелки, не так много, чтобы делать серьёзные и долгосрочные выводы, в первом приближении можно сказать, что ружьё неплохо себя показало в реальном бою. Одна механизированная цель была поражена с первого выстрела.

– Ишь «в первом приближении» говорит, – хмыкнул Селиванов. – Это где ж ты таких слов нахватался?

– В школе, – не моргнув глазом соврал я, опять ставя себе всё ту же заметку поменьше палиться и быть позауряднее в выражениях.

«Народ сейчас проще, так к лицу ли мне отдаляться от всех? – намотал себе я на воображаемый ус, решив больше не умничать лишний раз. – Целее буду».

На помощь мне пришёл Воронцов:

– Товарищ подполковник, Забабашкин родом из Москвы. Наверное, в школе нахватался, учителя хорошие попались.

– Хорошие, – согласился с ним заместитель командира дивизии и вернулся к предыдущей теме: – Так значит, говоришь, нормальное ружьё?

– На мой взгляд – да. Во всяком случае, другого у нас же всё равно нет, поэтому будем работать с тем, что имеется.

– Это да, – вступил в разговор комдив. Присел рядом и сказал: – Знаешь, Алексей, мы не просто так интересуемся. У нас на это ПТР Рукавишникова имеются виды. Ты превосходный снайпер, и мы хотим поручить тебе серьёзное дело. Ты как, готов?

– Конечно, – пожал я плечами, а потом, вспомнив, где нахожусь и с кем разговариваю, рявкнул по уставу, поднимаясь: – Да, товарищ комдив!

Встать мне Неверовский не дал, придержав за плечо. Но услышав мой утвердительный ответ, одобрительно кивнул.

– Вот и хорошо, что готов. А вообще, Лёша, – продолжил он, – тебя бы, конечно, не на передовой держать надо, а в тыл следовало бы эвакуировать.

– Э-э, зачем?

– А затем, что умение твоё уникально. Его изучать надо. А изучив, взять на вооружение. Даже представить себе трудно, как изменится обстановка на фронте, если таких Забабшкиных, как ты, станет у нас не одна-две единицы, а, скажем, тысяча, сотня или даже полсотни. Такие снайперы своим метким огнём на длинных дистанциях всех немцев враз перещёлкают. Обернуться не успеем, а войне конец.

Я вежливо улыбнулся, не став рассказывать полковнику, что таких, как я, к великому сожалению, в нашей армии, в нашей стране, да что там говорить, на всём белом свете попросту нет. Не дал Бог или мироздание обычному человеку столь фантастические возможности, коими при переносе в это время был наделён я, а потому никак не получится наделить воинские подразделения возможностью уничтожать противника на столь внушительном расстоянии в любое время дня и ночи. Увы, но такое невозможно, и обычные люди вынуждены жить, не нарушая физических законов, которые иногда удаётся нарушать мне. Тем не менее точно знаю одно: победа в этой ужасной, кровопролитной, тяжёлой войне обязательно будет за нами. И эту самую победу я постараюсь приблизить настолько, насколько будет в моих силах.

Неверовский же, не зная о моих размышлениях, мечтательно цокнул языком, очевидно, представляя полки или даже дивизии снайперов, бьющих без промаха, и вернулся к реальности.

– Так что придётся тебе, Алёша, ещё повоевать на передовой, а про тыл пока забыть. И если честно, положа руку на сердце, скажу тебе, что я этому рад. И знаешь почему? Потому, что в нашем положении каждый боец на счету, тем более такой, как ты. – Он встал, подошёл к столу и, показав на стоящий рядом стул, предложил мне пересесть туда. А когда я это сделал, пододвинул ко мне лежащую на столе карту и, взяв карандаш в руку, показал на город Новск: – Здесь мы. – Затем увёл руку в сторону и ткнул в название Троекуровск: – Вот тут противник. – Провёл кончиком карандаша по синей линии: – Это река, что разделяет нас и немцев. Понимаешь? Можешь читать карты?

Я кивнул. Конечно, профессионалом в военном деле я не был, но в картах местности в нашем времени каждый, кто не очень часто прогуливал в школе уроки географии, кое-как, да сумеет разобраться. Возможно, не детально, конечно, но всё же для поверхностного понимания обстановки у человека из будущего знаний должно хватить.

Лично у меня хватало, и я с интересом рассматривал картографию местности, в которую меня угораздило попасть из далёкого 2024 года.

– Хорошо, – продолжил полковник. – Так вот, именно здесь, – он показал карандашом на полоску леса, что шла параллельно главной дороге, связывающей Новск и Троекуровск, и была почти на равном удалении от каждого из городков, – идёт лесопосадка. Она располагается на возвышенности, которую можно даже назвать невысоким холмом, ну или пригорком. Как видишь, если смотреть с нашей стороны, то она находится слева от дороги, а до самой дороги от неё около километра. С этой небольшой высоты та самая дорога хорошо просматривается. – Он посмотрел на меня и спросил: – Понял, к чему я это всё веду?

– Раз хорошо просматривается, то, значит, хорошо и простреливается? Вы хотите устроить там засаду? – констатировал я очевидное, вглядываясь в карту.

– Правильно сообразил! Именно так. Засаду. По нашим данным, немцы пойдут в наступление именно по этой дороге и мимо этого пригорка. У них тут просто нет другого варианта, кроме неоправданного марша по пересечённой местности. А раз так, то они вновь начнут вести наступление колонной, и будет та колонна очень длинной. Нет сомнения в том, что на прорыв они бросят именно танки. И на этот раз из обычной винтовки, ты, как в прошлый раз, поразить их не сможешь. Все экипажи будут сидеть внутри техники, и никакая винтовка не будет им страшна. Кроме, разумеется, твоего ПТР Рукавишникова, которое должно стать для них полной неожиданностью и неприятным сюрпризом! А теперь слушай внимательно. Предполагается, что бой будет проходить приблизительно вот как. – Он посмотрел на Селиванова и приказал: – Леонид Максимович, доложи.

– Слушаюсь, – сказал подполковник и, подойдя к столу, взяв в руки карандаш, начал информирование, при этом рассказывая о местности, о которой идёт речь на карте. – Как только противник преодолеет реку Багрянка и поравняется с пригорком, по противнику начнёт работать наша артиллерия, расположенная на окраине Новска. Она будет бить его в лоб. Противник откроет ответный огонь. Завяжется бой. Надеемся, артиллеристы не подкачают и сумеют подбить несколько немецких машин, тем самым частично затруднив движение колонны или даже полностью остановив его. Из-за подбитой техники уцелевшим танкам и бронетранспортерам развернуться будет негде, потому что дорога довольно узкая, находится на возвышенности, а с обеих сторон идёт кювет, да и времени на манёвры у них не будет. Артиллеристы, ведя постоянный огонь по противнику, без сомнения спровоцируют панику в стане врага. И тут в бой вступаете вы.

Я удивлённо посмотрел на полковника. Тот понял мой вопросительный взгляд и разъяснил:

– Кроме тебя, пойдут ещё два снайпера. Они будут работать обычными снайперскими винтовками. Их цель – офицеры. Но, кроме этого, они прикроют тебя с флангов и в случае чего не дадут противнику приблизиться к тебе. Так вот, все вы, как только наша артиллерия подобьёт первую технику, тоже начинаете работать по ней. Противник вас не видит и не слышит, потому что вокруг рвутся снаряды. Стреляете до тех пор, пока не отстреляешь все патроны из ПТР. После этого действуете по обстановке. Если противник к вам не приближается, продолжаете бой, ведя снайперский огонь. Если же немцы начнут вас прижимать к земле и пристреляются, сразу отступаете в город. Отступление предусмотрено следующим планом. Сползаешь по склону вниз с другой стороны пригорка. Там каждого уже ждёт заранее подготовленный мотоцикл и, если нужно, мотоциклист. За каждым снайпером закрепим по мотоциклу. Замаскируем их в кустарнике. Так вот, за пригорком, на котором организуем засаду, вас с дороги видно не будет. Поэтому после отступления вы максимально незаметно для противника отступаете в Новск. Ну а после этого возвращаетесь на позиции своих подразделений и уже продолжаете бой в их составе вот тут, – подполковник ткнул карандашом в карту. – Понятно? Как думаешь: справишься с задачей?

Я, несколько опешив от такой информации, перевёл взгляд на Воронцова, затем посмотрел на карту и задумчиво произнёс:

– В общем-то да. Только…

– Что? Говори, не тяни! Что непонятно? – тут же спросил комдив и сразу же за меня ответил: – Боишься, что не успеете уйти? Успеете. Расстояние от пригорка до дороги достаточно большое. Там чистое поле. Всё видно. Немцы не смогут к вам незаметно приблизиться. И уж тем более не смогут к вам подойти на технике. Дождь продолжает идти и, судя по всему, заканчиваться даже не собирается. Вся земля сырая, и даже если дождь прекратится прямо сейчас, до завтра всё равно почва не высохнет. Тяжёлые машины враз застрянут, если только сунутся в поле. Да и не съехать им с дороги, с обеих сторон от неё идёт кювет.

Неверовский посмотрел на задумавшегося меня и, чувствуя скепсис, вновь произнёс:

– Да не молчи ты. Что тебе непонятно? В чём сомнения? Спрашивай, уточняй.

Я кашлянул и, показав на плане дорогу, спросил:

– Так вы уверены, что именно здесь пойдут немцы?

– Здесь и только здесь. Я же тебе уже говорил: разведка сведения добыла. К тому же другой подходящей дороги тут нет. Что же касается соседних городов – Листовое и Прокофьево, они расположены слева и справа от нас через леса, и между ними и Новском только грунтовые просёлочные дороги, которые сейчас все размокли и для танков непригодны.

– Товарищ комдив, разрешите вопрос? – неожиданно вступил в разговор Воронцов.

Полковник кивнул:

– Спрашивай.

– А что, если немец не на технике в наступление пойдёт, а в пешем порядке?

Вопрос был очень своевременен и вполне логичен. Я сам его хотел задать, и лейтенант госбезопасности снял у меня его буквально с языка.

Полковник покачал головой и произнёс:

– Не пойдут они в атаку без прикрытия брони. Духа не хватит. Им Забабашкин всё желание от наступления в пешем порядке надолго отбил. Он им так жару давеча дал, что они теперь только внутри танков будут чувствовать себя более-менее уверенно. Разведчики майора Лосева пленного взяли. Невелика шишка, ефрейтор, но кое-что знать он знал. Так вот, он рассказал, что противник все танки эвакуировал в центр Троекуровска и сейчас их в кулак сбивает. Сказал, что приезда механиков-водителей для танков ждут. Они сегодня вечером или ночью прибыть должны, и как только это произойдёт, начнётся наступление. К тому же, – он постучал карандашом по надписи «Чудово» на карте, – раз немцы взяли этот город, то они не смогут вести дальнейшее наступление, оставив у себя в тылу наше соединение. Таким образом, атака на нас неизбежна, и с большой вероятностью она будет проходить именно так, как мы предполагаем. Повторяю, немцы торопятся, боятся потерять инициативу.

Воронцов замолчал. А я решил прояснить смутно беспокоящий меня момент.

– Товарищ полковник, вот вы сказали, что немец точно будет наступать по дороге, и съезда с неё нет. Так? – Тот утвердительно кивнул. – Тогда становится очевидным, что немецкие танки будут идти вперёд в одну или даже в две колонны. Так? – Ещё кивок. – А раз так, то я не совсем понимаю, как будет происходить бой.

– Тебе же товарищ подполковник всё объяснил, – нахмурился Неверовский. – Артиллерия наносит удар по танкам, а затем в дело вступаешь ты с другими снайперами.

– Это я понял, – кивнул ему. – Вот только не понял, по каким танкам будет бить наша артиллерия.

– Как по каким? По первым в колонне, конечно.

– И что будет?

– Как что? Подобьёт их, и немцам каюк! – повысил он тон, вероятно, злясь от моего непонимания.

– Каюк – это, конечно, хорошо. Но только какому количеству техники этот самый каюк-то придёт? Двум? Трём? Четырём? Вряд ли большему числу. А остальные что делать будут? Назад возвратятся, а затем вновь пойдут в атаку, но уже после артподготовки по нашим позициям, уже раскрытым? Ведь существует большая вероятность того, что всю технику пэтээром подбить нам не удастся. Патронов-то мало. Да и экземпляр этот всего один. Мало ли что может случиться. Тогда как быть в таком случае?

Моя мысль была понята. Но как оказалось, она неоригинальна.

– Ты правильно мыслишь, Алексей. По-хорошему, нам бы нужно эту колонну, или колонны, запереть с двух сторон. Но у нас нет такой возможности. Мы не можем пропустить головную часть и стрелять по хвосту. Немцы просто сомнут и артиллерию, и все наши позиции. Нам почти нечем воевать с танками. Особенно с танками!

– Тогда вопрос: а почему нам на тот холм, где предполагается разместиться мне со снайперами, не установить артиллерию и в удобный момент не атаковать немцев оттуда? – задал я логичный вопрос, ответ на который, казалось бы, находится на поверхности.

И действительно. Всё же очевидно. Делаем артиллерийскую засаду на этом самом бугре. А когда немецкая колонна вытянется на шоссе, начинаем её расстреливать по всем канонам военного искусства. Вначале уничтожаем первые машины, затем замыкающие. И уже после, когда колонна не может двинуться ни вперёд, ни назад, методично расстреливаем не имеющую возможности маневрировать технику.

Но увы, моё очевидное предположение оказалось в данный момент неосуществимо.

– Не получится, – сказал комдив и со вздохом пояснил: – Пушки незаметно для противника в нужное место не перекинуть. У немцев на переднем крае наверняка наблюдатели расположены, поэтому скрытность обеспечить мы не сможем. Немец нас обязательно заметит, а раз так, то засады не получится. Ночью же, в кромешной темноте, привезти туда пушки, оборудовать позиции и не быть раскрытыми очень сложно, если вообще возможно. Засада, внезапное нападение во фланг – вот что может нам помочь и даже, возможно, спасти. К тому же артиллерии у нас почти совсем нет. Мы не можем убрать её с переднего края, оголив целое направление. Если засада не получится, то мы не имеем права остаться без пушек и беспрепятственно сдать город. Остановить колонну на подходе, не дав ей приблизиться к городу, – это наш единственный шанс продержаться до подхода наших сил.

Слова комдива казались логичными, и с ним я был полностью согласен. Их план являлся, в общем-то, адекватным и мне нравился. Однако я всё же решил внести в него небольшое дополнение, которое привело вышестоящее начальство в состояние прострации.

Ну да, дерзкое я предложение сделал. Очень дерзкое. Но зато, если всё получится, решение немецкого вопроса на данном участке фронта можно будет считать практически выполненным. Во всяком случае, данное механизированное соединение после осуществления подкорректированного мною плана в этой жизни больше хлопот человечеству доставлять не будет.

Более детально выведав у меня все детали предлагаемого мной варианта операции, утвердили новый план и нас с Воронцовым отпустили на отдых. Напоследок, прекрасно понимая, что вновь лезу не в своё дело, я всё же отважился воспользоваться случаем и напомнить командирам о том, что Чудово занято немцами, и что, очевидно, немцы могут ударить по нам и с той стороны.

– Именно поэтому, красноармеец Забабашкин, мы и вынуждены часть артиллерии перебросить на другой, восточный конец города, усилив то направление, – вздохнул Неверовский, а затем махнул нам рукой: – Идите. У нас и без вас есть о чём подумать.

Глава 3

Идея

Выйдя из штаба, направился к мотоциклу и по дороге обратился к молчаливо шедшему рядом Воронцову:

– Товарищ лейтенант госбезопасности, я так и не понял, зачем они меня изначально позвали? Сейчас-то оно стало ясно, ну вроде как собирались довести приказ лично, но разве это дело полковников и подполковников – с красноармейцами разговаривать? Разве твоих слов им было мало? Не понимаю.

– Позвали – значит надо им было, – ответил тот, затем чуть помолчал и добавил: – От тебя они хотели услышать, что не дрогнешь и исполнишь приказ. Лично от тебя. Теперь понимаешь?

– Не совсем. С чего бы это у них такое желание возникло? Они что, думали, я откажусь? Испугаюсь? Так с чего бы это? Я ж немца не в первый раз вижу и вроде бы повода сомневаться, что в бою не дрогну, не давал. Так с какого перепуга сомнения?

– А с такого, что одно дело немцев издалека щёлкать, когда тебе в ответ почти не стреляют, а другое – когда немец не только будет почти рядом, так ещё и непременно откроет ответный огонь. Ты же слышал, что немецкое наступление неизбежно, и на эту засаду возложены серьёзные надежды.

– Да, понятно.

– Ну а раз понятно, то и должен понять, что эти самые надежды возлагаются именно на тебя и твой ПТР.

– С этим прояснили. Тогда другой вопрос: слушай, комдив говорил о двух снайперах, не знаешь, кто они?

– Нет. Но что они в наличии есть, очень хорошо. Они и немцев проредят, и нас, если что, подстрахуют.

– Нас? А ты что, тоже там будешь?

– Конечно нас. Теперь я от тебя ни на шаг, – огорошил меня он. – Считай, что мы с тобой снайперская пара. Ты стреляешь, я веду наблюдение и страхую.

– Ничего себе, – присвистнул я от удивления, однако, принимая неизбежное, решил всё же напомнить, что я не снайпер и вообще не совсем красноармеец.

– Уже красноармеец, – не согласился со мной чекист. – Тебя же зачислили в роту к Свиридову? Значит, всё, поездка домой отменяется. Теперь ты не просто вчерашний школьник, а боец Рабоче-крестьянской Красной армии. И нам с тобой предстоит отныне биться плечом к плечу.

Я посмотрел на бледного и держащегося за рану на груди Воронцова, перевёл взгляд на свою ковыляющую ногу, прикинул наш общий непрезентабельный вид, глянул на свои грязные и испачканные в грязи и крови ладони и, вздохнув, констатировал:

– Ну, всё, теперь ужо, вражины, держитесь. Теперь вам ой как несладко придётся. Мы уже идём.

Уловив мой взгляд, направленный на грязную форму, и усталый сарказм в голосе, чекиста скепсис не разделил:

– Всё это мелочи. Главное, руки-ноги целы, и то хорошо. Болячки залечатся, а грязь водой смоем или, – он улыбнулся, – сама отвалится. Кстати говоря, давай прямо сейчас этим и займёмся. Ты же в госпиталь собирался? Вот и мне туда тоже надо. Так что я с тобой. Рану попрошу перевязать. Отдохнём немного и на станцию поедем. Договорились?

– Договорились, – кивнул я.

К этому времени мы уже подошли к мотоциклу. Дёрнул кикстартер здоровой ногой, и вновь мотор завёлся с первого раза.

«Что ни говори, а немцы мотоциклы строить могли и могут. Что-что, а этого не отнять», – отметил я, присаживаясь на место водителя.

Воронцов сел на пассажирское место за мной и сказал:

– А вообще, хорошо, что всё так сложилось. Вовремя в штаб позвали. Не позвали бы – не услышали бы твою идею. А значит, сдерживать врага нам было бы намного тяжелее. Ты молодец! Хороший план предложил!

– Спасибо, я знаю, – нескромно ответил я, поправил очки, которые по какой-то удивительной причине ещё не сломались и не потерялись, после чего выжал рычаг сцепления.

Через три часа перевязанные, побритые (в основном это касалось, конечно, Воронцова) и одетые в новенькую воинскую форму (которую нам доставили со склада и выдали под роспись), мы вышли из здания госпиталя. Наш путь лежал к железнодорожному депо, и мы, невзирая на мелкий дождь, пешком, чтобы не привлекать лишнего внимания, направились туда, где нас уже должен был ждать небольшой отряд, который полностью поступал в наше (по-другому и не скажешь) полное распоряжение. Нет, конечно же, официально командиром назначили лейтенанта ГБ, но по факту действовать он должен был исходя из того, что буду говорить ему я. Почему? Да потому что в темноте, в которой нам необходимо будет проводить операцию, нормально видеть, а следовательно, и руководить мог только я и никто более.

Пока находился в госпитале, к сожалению, с Алёной мне переговорить не удалось. Я вообще её найти не смог, из чего сделал вывод, что она, скорее всего, тоже отдыхает. Девушка натерпелась за этот день, и ей непременно нужно было прийти в себя после стольких стрессов. Я надеялся, что отдых принесёт свои плоды, и, когда её вновь встречу, она меня простит, и мы помиримся.

Ну а сейчас нам предстояло начать подготовку к операции, от которой будет зависеть исход боя.

Лошадке по кличке Манька было тяжело. Её мобилизовали с восточного КПП, через него мы сегодня проезжали, и сейчас кобылка помогала нам выполнять совершенно секретное задание.

Загрузили подводу по полной программе, и Манька еле-еле тянула необходимый для операции груз. Чтобы тащить по мокрой дороге ей было легче, мы подталкивали телегу руками. Так, не спеша, практически в полной темноте, метр за метром мы неуклонно приближались к намеченной точке засады.

Кроме меня, Воронцова и хозяина лошади с нами шёл небольшой отряд: четыре сапёра и десять человек красноармейцев сопровождения и охранения, которых также должны будут привлечь в помощь при минировании. А именно за этим мы и двигались в сторону дороги, связывающей Новск и Троекуровск, перевозя опасный груз в телеге. Вообще, вся наша подвода фактически представляла собой одну большую мину. Однако справедливости ради нужно сказать, что везли мы не только мины, но и снаряды для пушек. Именно этими смертоносными игрушками мы собирались щедро украсить часть дороги, по которой предполагалось немецкое наступление.

Также с нами была ещё одна группа бойцов, что сейчас занимались подобным, только в другой части города. Сапёрные работы они производили на восточной окраине Новска, закрывая подъезды со стороны, скорее всего, занятого противником Чудово. Насколько я понял, у штаба дивизии не имелось точной информации о том, что происходит вокруг Новска, потому что связь ни с одной из соседних дивизий, что держали линию обороны по реке Багрянка, установить не удалось. А раз так, то командование приняло решение не только провести разведку в направлении тылового города, но и на всякий случай предпринять меры по возможному отражению атаки противника с той стороны. Вот и пришлось группу сапёров-минёров разделить на два отряда, каждый из которых должен заминировать одно из направлений. Нашему отряду достался более сложный участок. Нам, в отличие от минирования окрестностей города, необходимо было произвести скрытное минирование участка напротив предполагаемого места засады. То есть напротив того самого пригорка. Сделать это нужно, разумеется, в полной скрытности от немцев. В августе вечереет рано, и уже в девять вечера становится темно. Вот именно темнотой мы и собирались воспользоваться, которая вкупе с постоянно моросящим дождём и свинцовыми тучами, закрывающими луну, должна была обеспечить максимальное прикрытие операции.

А данную операцию предложил провести я, как бы нескромно это ни звучало. И так получилось, что выполнить её мы могли только благодаря мне и только мне. А если сказать точнее, то благодаря одному из приобретённых мной умений – умению видеть в темноте. Кроме меня, с этой задачей без карманного фонаря, факела или другого подсвечивающего предмета или устройства никто справиться попросту не смог бы. Ни звёзд на небе, ни иллюминации от луны, ни света от уличных фонарей – одна сплошная тьма. Ну как тут что-либо увидишь? А вот я видел. Видел и вёл за собой отряд, где люди, держась друг за другом, шли чуть ли не след в след за мной, стараясь не потеряться.

Мы собирались исполнить замысел, который без моего уникального и невесть какими путями приобретённого умения осуществить было бы практически невозможно.

Когда я о своём навыке на том совещании, что проходило в штабе, рассказал командирам, они буквально застыли.

А сказал-то я всего ничего. Точнее не сказал, а предложил:

– А давайте дорогу из Троекуровска к Новску заминируем непригодными для нашей артиллерии минами и снарядами, что в вагонах на станции есть?

И вот итог – ступор вышестоящего командного состава.

Быстрее всех от шока отошёл комдив и, ошарашенно-удивлённо покосившись на своего зама, поинтересовался:

– А откуда ты, Алёша, про снаряды и мины знаешь?

Скрывать смысла не имело, поэтому ответил как есть:

– Так обмундирование когда получали из вагонов, в том же составе два вагона с этими самыми снарядами и стояли. Вот и вспомнил.

– А с чего ты взял, что там снаряды и мины?

– Так один вагон приоткрыт был, там на ящиках надписи. Да к тому же все бойцы в очереди об этом говорили. Так что никакой тайной ни для кого это не являлось, – пожал я плечами.

Неверовский посмотрел на своего зама и, показав ему кулак, прошипел:

– Ты почему мне секретность не обеспечиваешь?!

Тот поправил подворотничок, кашлянул и негромко произнёс:

– Виноват!

– Виноват! Видишь, все знают, что у нас там эти чёртовы снаряды застряли. Вот немецкая разведка сработает или в плен кто-нибудь из наших бойцов попадёт и расскажет об этих вагонах. И тогда жди беды. Бомбардировщики налетят, и всё, одной бомбы хватит, чтобы у нас полгорода разнесло! – негодовал комдив.

– А что я могу сделать?! Паровозов-то нет. Все выведены из строя огнём противника, вот вагоны там и стоят. Мы кое-что на склады переместили, а ненужные боеприпасы, что не подходят для нашей артиллерии, там оставили. Сейчас нет свободных людей, чтобы этим заниматься. И несвободных тоже нет, – с досадой добавил подполковник.

Я решил заступиться за Селиванова.

– Товарищ полковник, на самом деле третий вагон, в котором я прочитал на ящиках, что там снаряды, использовался для раздачи гранат. Внутри него много разного стопками стояло. Вот я и прочитал.

Неверовский вновь недовольно поморщился.

– Ладно, – буркнул он и обратился ко мне: – Так что, говоришь, у тебя за предложение по этим боеприпасам?

Предложение у меня было, в общем-то, простое как две копейки. И я его сразу озвучил:

– Мы берём и минируем обочину дороги, после чего в нужный момент производим подрыв и открываем ураганный огонь как из артиллерии, так и из засады. – О том, что, судя по всему, в засаде народа нас будет кот наплакал, а артиллерийских пушек имеется всего три или четыре штуки, разумеется, говорить не стал, дабы не смазать рисуемую картину.

Закончил же я свой план так:

– Представляете, какой ошеломительный эффект такой подрыв произведёт на врага. Они едут, по ним никто не стреляет. А потом: «Бабах!» И всё в огне и дыму. Только вот сапёров надо найти.

Комдив перевёл взгляд на заместителя.

Тот, поняв, о чём его хотят спросить, тут же произнёс:

– Сапёры есть. Найдём. Но только… – Он кашлянул и, приняв мою идею, немного уточнил: – Не просто сапёров, а сапёров-минёров. Дело в том, что не каждый сапёр умеет минировать и разминировать.

– А, ну да, – согласился с ним я.

– Так значит, найдём таких? – уже у всех поинтересовался Неверовский.

– Думаю, да, товарищ полковник. В четвёртой роте есть сапёрный взвод. И к артиллеристам мы приписали несколько сапёров для помощи в возведении инженерных сооружений. Наверняка там есть и минёры. Так что, думаю, необходимых людей… – Селиванов посмотрел на меня и закончил: – Если мы решим использовать эту идею, найдём.

Глава 4

Открыв немного карт

– Идея, нужно сказать, неплохая, интересная. Или у тебя есть сомнения в эффективности? – продолжил обмен мнениями полковник.

– В эффективности – нет. Если действительно суметь заминировать достаточно большой участок и подорвать в нужный момент, то это, естественно, вызовет не только потери у противника, но и панику. Если же после этого мы применим артиллерию и засадный отряд, то паника усилится кратно. Не исключено, что противник, в такой непростой и непонятной для себя ситуации откажется от наступления и начнёт откатываться назад, тем самым захват города нам удастся если не предотвратить полностью, то максимально оттянуть новое наступление: вряд ли противник решится на него сразу, без рекогносцировки. Без сомнения, когда немцы отступят, они начнут перегруппировку, подсчёт потерь и сбор уточнённых разведданных. Это может занять достаточно долгое время, что, в свою очередь, даст нам ещё один шанс на получение подкрепления. Меня смущает другое, а именно – когда проводить минирование? Днём нельзя – немцы увидят и мало того, что откроют артиллерийский огонь, так ещё и всё поймут, значит, эффект неожиданности будет потерян. Тогда, получается, ночью? Но ночью-то вообще нереально это сделать, ничего же видно не будет. Одну-две мины, вероятно, установить можно, но заминировать целый участок – нет.

– Ты прав, нормально заминировать не получится. Оно и при лунном свете тяжело было бы, а сейчас вообще всё небо в тучах. Куда уж тут. Если только к вечеру облака рассеются, – Неверовский посмотрел в окно, – но что-то не похоже.

– Товарищи командиры, – влез в чужой монастырь планирования я – обычный красноармеец Забабашкин. И пока вновь шокированное начальство не приструнило зарвавшегося бойца, который чудом попал на военное совещание, быстро произнёс:

– Хочу поделиться важной информацией – я неплохо вижу в темноте, поэтому, думаю, смогу помочь сапёрам в минировании.

После моих слов в мгновение ока повисла полная тишина.

Я буквально чувствовал, как меня сверлит глазами Воронцов. Угрызений совести я, конечно, не испытывал, но всё же мы с ним прошли огонь и воду, поэтому решил перед ним повиниться:

– Извините, товарищ лейтенант государственной безопасности. Не хотел раньше говорить.

– Почему? – насупился тот.

– Извините, привычка. Не привык открываться.

Воронцова мой ответ не устроил, и он отвернулся, явно негодуя.

Ну а что я мог с этим поделать? Пусть дуется. Если бы вернуть время назад, я, и проживая тот отрезок жизни ещё раз, всё равно бы не стал ему открываться. Да и вообще, к слову сказать, и не собирался раскрывать свой секрет никому и никогда. Не собирался, потому что боялся привлекать к себе ненужное внимание. К тому же я очень не хотел стать подопытным кроликом, но сейчас речь уже не шла только об этом. Сейчас речь шла о выживании. И если моё необычное зрение могло сохранить множество жизней, среди которых в том числе и моя, то грех было бы не воспользоваться такой возможностью.

«К чему мне информация о зрении и само зрение, если нас всех убьют?! На том свете оно вряд ли мне пригодится!» – задал я себе логичный вопрос.

И, понимая очевидное, решил открыть часть карт.

Висевшую паузу через полминуты нарушил командир дивизии.

– Э-э, то есть как видишь? Как кошка? – решил уточнить комдив.

– Я не знаю, как кошка видит. Но я вижу ночью.

– Видишь как днём? – решил уточнить Селиванов.

– Почти. Не так, конечно, чётко, но вижу, – кивнул я.

Командиры переглянулись.

– Гм, интересная информация. Но её нужно бы проверить.

– Так давай прямо сейчас и проверим, – предложил Неверовский. – Пойдем, например, выйдем в сени. Там окон нет. И если свет не включать, то в помещении полная темень.

Я был не против. Мы всей четвёркой вышли в коридор, а затем вошли в соседнюю дверь, попав в помещение без окон.

Воронцов плотнее закрыл дверь, и Селиванов выключил свет.

– Ну, что видишь? – спросил комдив.

Я стал перечислять:

– Стены бревенчатые вижу. У одной из них стоит платяной шкаф. Высокий и с двумя дверцами. На шкаф уложены два чемодана. Один зелёного цвета, другой жёлтого. У одного чемодана углы оббиты железными уголками на сапожные гвозди. Рядом со шкафом стоит кровать с железной спинкой. Спинка металлическая с узорами. По краям спинки два круглых шара-набалдашника. Кровать не застелена. На ней лежит подушка и одеяло без пододеяльника. На дощатом полу половик серого цвета. «Что ещё?» – спросил я сам себя и тут же ответил, подняв голову вверх: – На потолке на белом проводе висит лампочка без абажура.

– Ничего себе. Вот это зрение!

– Н-да! – восхищённо согласился с ним подполковник.

– Так это он запомнить мог и нам теперь по памяти рассказывает, – решил усомниться в моей способности Воронцов, явно огорченный тем, что я не открылся ему ранее. – Дайте Забабашкину какое-нибудь задание, которое он тут выполнит. Тогда мы сможем удостовериться, что он нас не мистифицирует и действительно видит так, как говорит.

– И какое задание ты предлагаешь ему дать? – хмыкнул Неверовский.

– Не знаю. Но что-нибудь, думаю, придумать можно.

– А вот пусть зачитает, – произнёс Селиванов, вытащил из нагрудного кармана свёрнутый лист бумаги и протянул его вперёд, в сторону, где я стоял: – Читай.

Лист оказался свёрнут вчетверо. Видимо, конверт уже был не нужен.

Я развернул желтоватый листок и, увидев красивый почерк, смущённо негромко кашлянув, стал читать: «Здравствуй, мой дорогой супруг Леонид Максимович! Пишет тебе твоя верная жена Ольга Дмитриевна! Как ты там? Как служба? Силён ли враг? У нас всё хорошо. Ванечка готовится к школе. Каждый день просит меня проверить его знания азбуки. Лидочка…»

– Всё! Хватит! Отдай! – прервав меня, прошептал заместитель командира дивизии, а затем сглотнул застрявший комок в горле и негромко пояснил: – Это жена моя пишет – Ольга. Олечка… – получив от меня письмо, убрал его в карман и, включив свет, сказал: – Всё правильно. Там так и написано – слово в слово. Он действительно видит в темноте.

– Удивительно! – цокнул языком комдив, с интересом посмотрев на меня. – И давно у тебя такое зрение?

Пришлось врать. И из моего вранья командиры узнали, что вижу я так почти с самого детства. Именно тогда я ударился головой о шкаф, потерял сознание и после этого стал видеть в темноте.

– И что, ты за все свои семнадцать лет никому об этом не рассказал? – спросил меня комдив, когда мы вернулись в штабную комнату. – Почему?

– А зачем? Расскажи я о таком феномене, это сразу же приковало бы ко мне внимание многих. Все бы стали меня считать особенным. А я этого не хочу. Не хочу быть особенным. Я хочу быть как все.

Где-то за спиной то ли одобрительно, то ли глубокомысленно хмыкнул товарищ лейтенант госбезопасности. Понятное дело, что сотрудника органов возмутило сокрытие бойцом таких интересных и полезных фактов, но вот с точки зрения его профессиональной деятельности подобное поведение – годами скрывать от окружающих свою особенность – не могло не вызвать некоторого уважения. Как бы копать глубже не начал, в профессионализме и дотошности «большого брата» я уже успел убедиться. Нужно теперь себя контролировать вдвойне, мало ли к каким выводам придёт энкавэдэшник. Дружба, как говорится, дружбой, а служба службой!

– Гм, вижу, ты скромный парень. И, в общем, желание твоё понятно, но всё же такое зрение… зря ты никому не сказал о нём. Возможно, учёные и доктора смогли бы узнать, в чём причина твоего феномена. Смогли бы изучить и внедрить в нашу советскую жизнь. Представляешь, как изменился бы мир, если бы люди стали видеть в темноте? Даже сложно себе это представить.

– Возможно, – согласился я, вспоминая перекликающиеся с моими мыслями картинки препарированных лягушек, случайно увиденных мной в детстве в медицинской брошюре.

Увиденных и на всю жизнь запомненных.

Впрочем, мне уже было совершенно не до этого, и решение проблем, которые могут начаться у меня из-за того, что открылся, решил оставить на потом. Сейчас нужно выжить. И то, что я открыл часть своих карт, могло нам в этом помочь. А значит, я сделал всё правильно.

Комдив, очевидно, решил, что мы от темы главного разговора удалились, посмотрел на подполковника и вернулся к сути:

– Так что, раз он способен руководить минёрами, значит, мы, соблюдая осторожность и маскировку, действительно сможем заминировать участок дороги, что проходит напротив пригорка, считай, под носом немцев?

– Раз так, то очень вероятно, что может получиться, – согласился пришедший в себя после письма Селиванов. – Во всяком случае, попробовать стоит. Ведь это мало того, что даст нам ещё один козырь в предстоящем бою, так и добавит столь нужное нам время. Глядишь, и успеет подкрепление на помощь подойти.

– Это если наши войска выбьют врага из Чудово, – напомнил полковник Неверовский и тут же сам себя поправил: – Если, конечно, Чудово вообще захвачено.

Воронцов встрепенулся:

– А как может быть иначе? Мы же видели, что немцы с той стороны ехали за нашей санитарной машиной. Это и медсестра с главврачом подтвердить могут.

– Никто в твоих словах, Григорий Афанасьевич, не сомневается. Понятно, что немецкие мотоциклисты ехали с восточной стороны, – махнул рукой комдив. – Только непонятно другое – захвачено Чудово или нет.

– Как так?

– А так. Вполне возможно, что вы вели бой с разведкой или передовым отрядом противника. Санитары же до Чудова так и не доехали. Их раньше перехватили. Поэтому всякое может быть.

Воронцов хмыкнул и кивнул в сторону двери, за которой находился на своём посту радист.

– Так связи же нет. Это же тоже можно считать подтверждением.

– Косвенным – да. Уже три группы связистов отправили. Ни ответа ни привета. Как в воду канули, – вздохнул Неверовский. – Но это еще ни о чём не говорит. Вполне возможно, что город держится и подкрепление к нам всё же сумеет пробиться. Так что, чем дольше мы будем держаться, тем больше у нас шансов дождаться помощи. – Он посмотрел на меня: – И твоя идея, герой, очень даже кстати.

Я улыбнулся. Оно, конечно, понятно, что похвалы, особенно заслуженные, получать все любят. Но сейчас я сам ощутил, что моя идея не просто хорошая или даже отличная, а именно что ценная. И цена этой идеи – жизнь советских красноармейцев и мирного населения, которое осталось в Новске. Я, как и присутствующие на совещании, естественно, не знал о судьбе соседних городов, но, как и все, надеялся, что они выстояли и идущее к нам на помощь воинское соединение наконец прибудет и поможет нам удержаться.

Глава 5

Подготовка

Устал… Оно и понятно, мне нужно было не только помогать минёрам коммутировать и устанавливать мины, но ещё и три раза ходить с повозкой в город на станцию за новой порцией железа, которое должно помочь нам удержаться.

Ползание на животе по грязи, раскопки и закопки, беготня от одного сапёра к другому изрядно вымотали меня. Да ещё эти чёртовы осветительные ракеты, которые немцы нет-нет да запускали. А если учесть непрекращающийся дождь и сопутствующую этому грязь вокруг, а потом осознать, что при каждом запуске ракеты приходилось сразу же падать на мокрую землю, чтобы не быть обнаруженными, зачастую не обращая внимания на месиво из глины и воды, то можно только представить, как тяжело нам было.

В тот момент, когда мы вышли из города, я, разумеется, тщательно осмотрел обстановку. Заметив несколько голов противника, что торчали из окон зданий и окопов, хотел отправить их в небытие, однако Воронцов остановил меня, сказав, что тем самым мы можем всполошить противника, который, разумеется, сразу же насторожится, а нам это совершенно не нужно. Я, в общем-то, был с ним согласен. Пара-тройка убитых фрицев погоды не сделает, а лишние проблемы сейчас создавать ни к чему. У нас другие цели… Хотя руки не просто чесались, а буквально горели от желания угостить свинцом очередного Ганса.

Решив для себя, что наверстаю потом, не стал настаивать на немедленной аннигиляции чертей в человеческом обличье, однако места их нахождения запомнил, и всё время, пока мы занимались тяжёлой работой, не спускал с них глаз.

В связи с тем, что работы мы проводили практически в полной тишине при соблюдении светомаскировки на протяжении всей операции, противнику обнаружить нас не удалось. И хотя работали мы не покладая рук всю ночь, немцы по нашему поводу так ни разу тревоги и не подняли, и это была их беда. Ведь означала подобная беспечность не слишком приятный для немцев сюрприз при атаке, причём не один, ибо сюрпризов мы подготовили в достатке. Взрывчатка, около полусотни выстрелов к миномёту, четверть сотни артиллерийских и гаубичных снарядов разного калибра и даже две авиационные стокилограммовые бомбы, невесть откуда взявшиеся на артскладе, должны были в нужный момент отсалютовать захватчикам. Активацию же взрывных устройств должны будут осуществить минёры по приказу штаба. Для этого в окопах третьей роты, которые контролировали дорогу на подступах к городу, оборудовали специальную позицию, куда минёры провели провода.

Разумеется, для того чтобы всё прошло как запланировано и сработало так, как мы задумали, необходимо было не просто установить эти подарки, но и соединить их в одну цепь.

И тут уже в работу вступали специалисты по взрывному делу, которые, давая мне указания, руководили всем процессом, посильно стараясь помочь хоть чем-то в кромешной темноте.

Прикинув, насколько быстро опустела телега и как скоро мы установили заряды, пришли к выводу, что к утру сможем «выработать», включая этот раз, всего четыре телеги. Эта новость меня несколько расстроила, потому что я рассчитывал на более солидный размер минной ловушки, желая использовать хотя бы половину боеприпаса, который хранился в вагонах. Но увы, тот факт, что телега с лошадью была у нас всего одна, а на всю катушку работал, по сути, только я (так как остальные члены отряда в темноте почти ничего не видели), пришлось довольствоваться тем, что есть. Судя по количеству телеграфных столбов, что стояли возле дороги, и исходя из того, что расстояние между ними около пятидесяти метров, можно было с уверенностью сказать, что заминированный нами участок находился на протяжении двадцати столбов, из чего сделать вывод, что длина минной ловушки составляла около одного километра. Много это или мало, я не знал. Но как бы то ни было, эффект от применения такого количества взрывчатки, снарядов и мин должен сыграть нам на руку.

Сказать, что минирование намеченного участка дороги проходило сложно, – это ничего не сказать. Оно проходило не просто сложно, а очень сложно. Особенно для меня, потому что из всего нашего отряда именно я, обладая ночным зрением, был поводырём, глазами и руками сапёров.

Когда мы использовали все имеющиеся в этом заходе боеприпасы, то бойцы оставались на месте и отдыхали, а я в сопровождении пятёрки красноармейцев возвращался в город. Там мы вновь загружали телегу и следовали к месту будущей засады, чтобы часа через два вернуться в город вновь.

Что же касается самого засадного полка, то я настоял, чтобы в помощники ко мне были приписаны уже проверенные в бою бойцы: двое окруженцев, с которыми мы выходили из Троекуровска. Я ещё хотел бы взять к нам Апраксина, но он лежал в госпитале с тяжёлым ранением, и сейчас ему проводили операцию, вследствие этого в группу пригласил только тех, кто находился в строю: Садовского и Зорькина. Оба они показали себя в предыдущих боях как смелые и отважные красноармейцы, поэтому, включая их в список своей группы, я надеялся, что они станут мне надёжными помощниками. К тому же Садовский водил не только автомобиль, но и мотоцикл, а потому на одном из них именно он должен был в условленное время эвакуировать с места засады часть нашего отряда.

Тут нужно сказать, что новость о том, что красноармейцы вновь будут воевать плечом к плечу со мной и Воронцовым, у бойцов не вызвала особого восторга. Более того, на их расстроенные физиономии было жалко смотреть. Когда лейтенант госбезопасности зачитал приказ, что отныне они поступают в его распоряжение и будут входить в состав специальной группы, они тотчас же попросили их заменить на каких-нибудь других. Вначале я не понял, почему они не хотят быть с нами, ведь мы прошли огонь и воду и вышли из сложной ситуации победителями, но вскоре нам удалось это выяснить.

Воронцов задал прямой вопрос:

– Почему не хотите быть в группе?

За обоих ответил здоровяк Садовский. И ответ его меня очень расстроил.

Он чуть помялся, а затем, разгладив усы, произнёс:

– Так чего хотеть-то? Убитым быть? Сейчас же этот шебутной, – он кивнул на меня, – обязательно вперёд полезет. Как давеча – с самолётом. А на самом передке оно и выжить сложнее.

Воронцов хмыкнул и покосился на меня. Ну а мне сказать в своё оправдание оказалось, в общем-то, и нечего. Я прекрасно понимал бойцов. Они хотели выжить в мясорубке, которую нам предстояло пройти, и лишний раз попросту не хотели подставляться. Мне было очень обидно за них. Да, возможно, они были правы, когда чувствовали, что мы идём на сложное дело, но всё же я надеялся, что свои предыдущие заслуги в массовом выкашивании врага и наша совместная вполне успешная и слаженная работа не будут забыты, и бойцы вновь захотят повторить подобный успех. Но увы. Очевидно, что в данном конкретном случае им геройствовать совершенно не хотелось, и они закономерно рассудили, что своя рубашка ближе к телу. Но в том-то и дело, что выжить в грядущей битве можно, только если мы сумеем победить врага не числом, а умением. А для этого нам необходимо, невзирая на свои желания, броситься в омут с головой. Я был на это готов. Воронцов тоже. Красноармейцы же, чуя опасность, лишний раз рисковать головой не хотели. А раз так, то брать их с собой рискованно. Дело предстояло серьезное, и иметь в помощниках тех, на кого нельзя рассчитывать в трудную минуту, по меньшей мере глупо.

«Слишком много надежд все мы возлагаем на эту засаду, чтобы рисковать провалом из-за нерадивых помощников», – с сожалением вздохнул я и как можно культурнее сказал:

– Хрен с вами, дорогие товарищи. Обойдёмся без вас.

Однако моего демократичного настроя Воронцов не разделил. Он неожиданно крикнул:

– Отставить! Равняйсь! Смирно!

И когда все мы вытянулись по стойке смирно, толкнул небольшую речь.

В ней он в двух словах описал сложившееся на фронте положение и, всуе упомянув матерей двух нерадивых бойцов, поинтересовался:

– Кто хочет и желает уклоняться, саботировать приказ командования и стать врагом народа? Шаг вперёд!

Разумеется, такой подход возымел ожидаемый эффект, и никто никуда шагать не собирался. Более того, и Садовский, и Зорькин сделали вид, что вообще не понимают, о чём идёт речь, ибо они всегда готовы с радостью выполнить любой приказ командиров.

Их вмиг изменившееся поведение было понятно. В настоящий момент за трусость и саботаж приговор один – высшая мера социальной защиты. Расстрел. Ведь в таком сложном положении, как сейчас, оказались не только части нашей дивизии, но и в целом большинство советских войск на Западном фронте. И разумеется, в таких тяжёлых и сложных условиях, когда враг прёт по всем направлениям, ни о какой демократии и свободе волеизъявления речи в армии и быть не могло.

Но всё же одно дело размышлять над тем, как должно быть, а другое – как оно есть в жизни.

Именно поэтому, на всякий случай, оставаясь на месте, чтобы не быть неправильно понятым, негромко, чтобы услышал только лейтенант ГБ, прошептал:

– Товарищ Воронцов, да зачем нам такие вояки? Зачем те, на кого нельзя рассчитывать в трудную минуту? Струсят и подведут. Отправь их в окоп, а мы сами без них справимся.

Тот повернулся ко мне и прошептал в ответ:

– Не волнуйся. Никто не струсит. Никто не подведёт. Просто они устали.

С ним я был, в общем-то, согласен. Бойцы действительно устали. События последних дней буквально вымотали всех нас, но тем не менее нехороший осадок на душе у меня после этого разговора остался.

И естественно, после такого разговора с лейтенантом госбезопасности Зорькин и Садовский в назначенное время прибыли к железнодорожному депо. Они безропотно исполняли приказы, помогая грузить снаряды и мины в повозку, но чувствовалась незримая стена, которая словно бы выросла между нами.

Но что я мог поделать? Война. Тут не место для дебатов. Тут дело делать надо. Мало ли кто что хочет, а кто что не хочет. Тут Воронцов прав, есть поставленная боевая задача, на её своевременное решение командование рассчитывает. А значит, её нужно выполнить во что бы то ни стало, ибо от её выполнения будет зависеть не только наша жизнь, но и жизнь дивизии и города.

Вот всем вместе нам и предстояло выполнить ту самую боевую задачу.

В последний заход забрал и сопроводил из города снайперов, которые должны были обеспечивать прикрытие флангов, а также нескольких мотоциклистов, что при помощи красноармейцев, не заводя двигатели, катили мотоциклы. Предполагалось, что именно на этих мотоциклах будет проходить наша эвакуация, когда противник опомнится и начнёт атаку на наши позиции.

В половине четвёртого утра мы закончили минирование. Я отвёл отряд охранения и обеспечения к городу и, вернувшись, обосновался на своей уже оборудованной к этому времени Воронцовым позиции, которая находилась практически ровно посреди лесополосы.

Настало время тревожного ожидания. И хотя нервы были на пределе, именно сейчас я, наконец, мог немного отдохнуть.

Штаб пехотного полка вермахта

Командир пехотного полка Вальтер Рёпке всю ночь провёл на ногах. Позор, которым он, потомок древнего бранденбургского рода, и его элитный полк были покрыты, можно смыть только кровью, реками крови. И всё из-за проклятых русских снайперов.

Когда командующий дивизией генерал Ханс Фридрих Миллер узнал о том, что Новск ещё не взят, он пришёл в неописуемую ярость. Сейчас после падения соседствующих с непокорённым городом населённых пунктов Листовое и Прокофьево и последующим взятием Чудово Новск оказывался в окружении, однако дивизия Миллера не могла после захвата Чудово развить наступление на Ленинград, оставив у себя в тылу противника. По разведданным Новск обороняли небольшие части трёх разбитых ранее советских дивизий. Никакого серьёзного сопротивления оказать они не могли, потому что измотаны боями, обескровлены и не имели танков и какой-либо серьёзной артиллерии, не говоря уж про авиацию.

Генерал был прекрасно об этом осведомлён, а потому рвал и метал от злости, что Новск до сих пор не взят, и небезосновательно. Именно он отвечал за данное направление перед командованием группы армий Север, которые тоже, в свою очередь, недоумевали, почему заштатный городишко ещё сопротивляется и не находится под пятой немецкого солдата.

Приняв доклад от подчинённого о полном фиаско наступления его полка, командующий дивизией решил немедленно развернуть часть своих войск и ударить по Новску с тыла, со стороны Чудово. Но Вальтеру ценой неимоверных усилий удалось убедить своего командира не делать этого и дать ему возможность самому взять город.

Однако уговорить Миллера было очень непросто. Тот не хотел ждать, когда прибудут новые механики-водители для танков и произойдёт перегруппировка сил полка и приданной ему танковой роты. Но всё же ценой неимоверных усилий и напоминанием о том, что генерал является другом его отца, полковнику удалось уговорить командира не вводить другие войска для захвата непокорённого городишки, а дать Вальтеру возможность лично рассчитаться со всеми защитниками. Рассчитаться и получить кровавую плату с непокорных русских Вальтер Рёпке собирался сполна. Он не хотел оставаться пятном бесчестия на героической истории предков и намеревался доказать всем, что является верным сыном арийской нации и сумеет показать своё превосходство над восточными варварами.

Поблагодарив генерала за оказанное доверие и вернувшись к себе в штаб, Рёпке получил не более суток на решение своей проблемы. И этим временем он собирался воспользоваться с толком. Больше он не имел права на ошибку и, чтобы её полностью исключить, должен был лично обдумать все детали операции и досконально изучить промахи в предыдущем бою с чёртовыми русскими снайперами.

А главная ошибка состояла в том, что ни солдаты, ни танкисты не спрятались за бронёй и тем самым стали лёгкой добычей для точного огня врага. Это необходимо было исправить. Полковник издал приказ, в котором приказал прикрыть борта и броневиков, и грузовиков брёвнами и мешками с песком, а колёса – листами железа или досками. Грузовикам же предписывалось при помощи того же железа и дерева, кроме колёс и кузова, обеспечить защиту лобовых и боковых стёкол, сделав в них смотровые щели для обзора. Рёпке рассчитывал, что такая защита поможет при наступлении и в должной мере обезопасит технику и личный состав от русских пуль. Танкистам же он строго-настрого собирался запретить открывать люки и во время движения, и во время остановок. Анализ предыдущего боя показал, что именно открытые люки и торчащие из них головы и торсы способствовали большому количеству потерь среди танкистов.

Наступление полковник планировал вести двумя механизированными колоннами. Первыми в построении пойдут самые тяжёлые из тех, что имелись в наличии, танки Т-3, за ними бронетранспортёры, и замыкать боевые порядки должны были обшитые железом грузовики с солдатами.

Прикрывать же фланги наступающих колонн по его плану будут четыре взвода пехотинцев. По два взвода с каждой стороны от дороги.

Узнав о намерениях полковника, его личный адъютант и советник Вольфганг Зеппельт напомнил своему командиру про снайперов.

– Господин полковник, наши солдаты будут вынуждены обеспечивать фланги без техники, в пешем порядке. А значит, они будут обречены. Там же вдоль дороги только поля. Нет никакого укрытия. С правой стороны от шоссе лишь редкая лесополоса, но до неё ещё надо добраться. Что же касается левой стороны дороги, то там вообще никаких укрытий нет – сплошное поле. Русские уничтожат нашу славную пехоту так же быстро, как уничтожили до этого.

Рёпке от его слов только поморщился и язвительно спросил:

– Вольфганг, ты предлагаешь наступать механизированными колоннами без прикрытия флангов? Ты знаешь, чем это может закончиться?

– Нет. Но…

– Вот именно, что нет! Мы не имеем права на ошибку! А потому фланги необходимо прикрыть, и мы это сделаем обозначенным ранее способом и теми силами, которые я указал! Другого варианта нет!

– Но господин полковник, как же они выживут под снайперским огнём противника? Их же всех перестреляют, когда они будут идти по этому проклятому полю, – всё ещё не понимал замысел полковника адъютант.

– А им и не надо идти, – отрезал Рёпке и, показав рукой на землю, добавил: – Пусть ползут. Так их снайперы не разглядят.

Отправив Зеппельта передавать приказ выбранному для столь непростой задачи подразделению, которое должно будет выдвинуться на передовые позиции, что находятся у реки, за полчаса до намеченной атаки, Рёпке вновь стал анализировать детали предстоящей операции.

Ввиду того, что у противника налажена превосходная противовоздушная оборона, которая уничтожила непростительно большое количество самолётов люфтваффе, до прояснения ситуации в выделении новых бомбардировщиков для операции было категорически отказано. Чтобы купировать эту потерю, в назначенный час Рёпке собирался нанести массированный артиллерийский удар по позициям русских, для чего на восточной окраине Троекуровска уже расположили гаубичную батарею и четыре миномётных расчёта.

Практически всё было готово для атаки. Осталось дождаться лишь приезда новых механиков-водителей.

И в час ночи они наконец-то прибыли. Теперь все недостающие части разработанного плана собрались воедино, и к полковнику пришло полное понимание того, что на этот раз у него обязательно всё получится и он восстановит своё честное имя.

В неразрушенном подвале больницы, в котором он собрал всех командиров подразделений, полковник вермахта лично произнёс перед своими офицерами речь.

В первую очередь он напомнил ещё раз, что все люки и двери в транспортных средствах, бронетранспортёрах и танках открывать на марше и при атаке строго-настрого запрещено. Это он повторил с десяток раз, после чего перешёл к деталям будущего наступления.

Злость на врага буквально обуяла его, и немецкий офицер в своей пламенной речи пообещал стереть с лица земли всех, кто встанет у них на пути.

– А что касается проклятых снайперов, то их живыми вовсе не брать! – Он сжал кулаки в неистовой злобе и, решительно повторив: «Не брать!» – закончил свой спич судьбоносными словами: – Нашу доблестную атаку мы начнём на рассвете!

И вскоре тот наступил…

Глава 6

Рассвет

И вот стал приближаться долгожданный и одновременно ненавистный, неотвратимый рассвет. И мы, и враг прекрасно знали, что вместе с предшествующими восходу солнца сумерками придёт боль и кровь. Немцам крайне необходимо захватить наши позиции и город. Нам предстояло держаться во что бы то ни стало, ибо дороги назад у нас не было. Здесь и сейчас должна решиться судьба города, судьба дивизии, моя судьба.

Всё это я прекрасно понимал, но вот только вместе с рассветом ко мне начала приходить сонливость. Очень захотелось спать. Я знал, что этого делать сейчас категорически нельзя, и как мог боролся со сном.

Так как все мы находились в засаде, то ни сесть, ни пройтись, чтобы размяться, ни пробежаться, чтобы согреться, я, разумеется, не мог. Я лежал в специально оборудованной нише небольшого мокрого окопа, под мелким дождём, который шёл всю ночь, и, несмотря на то что замёрз, что периодически постукивал себя ладонями по щекам, очень хотел спать.

Суета последних дней, переживания, контузия, ранение и сегодняшний ночной марафон, в котором я ни разу не присел, как заведённый, без отдыха мотаясь от Новска до места засады всю ночь напролёт, изрядно вымотали как тело, так и нервную систему. Хотелось просто закрыть глаза и поспать хотя бы минут шестьсот.

«Ведь не зря же говорят в народе, что сон целит и что человек, когда недоспит, не только становится нервным, но и…»

– Забабаха! Ты чего, захрапел?! Спишь, что ль?! – встряхнули меня за плечо, чем привели в чувство.

Я не понял, спал уже или ещё нет, но толчок Воронцова вывел меня из этого непонятного аморфного состояния.

– Лёшка, ты не спи, – тут же зашипел сидящий на ящике в окопе Зорькин. – А то заснёшь, и немец нас всех прикончит.

– Как пить дать прикончит, – поморщившись, согласился с ним Садовский и негромко буркнул: – Да всё оно едино, что так и так. Всё одно сегодня помрём.

Последние слова Садовский произнёс негромко, но чекист их услышал.

А потому проскрежетал зубами:

– Отставить разлагающие разговоры!

Помощники замолчали, а я в очередной раз отметил себе, что в будущем, выходя на задание, никогда не возьму с собой бойца, который добровольно идти не хочет.

«На фиг надо доверяться тому, кто может подвести?!»

Задумавшись об этом и продолжая устало осматривать унылый пейзаж, не сразу понял, что привлекло моё внимание. Я почувствовал в теле всплеск адреналина. Вмиг всё внутри напряглось и обострилось чувство опасности.

Прислушался. Кроме шума дождя, покашливания чекиста и недовольного сопения промокших и замёрзших условно добровольных помощников, никаких посторонних звуков слышно не было. Посмотрел в небо и вгляделся в серые тяжёлые тучи. За полминуты наблюдения ничего необычного увидеть не удалось.

«Может быть, немецкие самолеты, используя облачность, прячась там за облаками, уже подбираются к нам?»

Вновь прислушался, надеясь услышать шум работы двигателя каких-нибудь «фоккеров», «мессеров» или «юнкерсов». Но опять ничего не услышал. В пейзаже, что расстилался перед нами, на первый взгляд ничего не менялось. Однако чувство тревоги не утихало и, наоборот, стало даже нарастать.

Воронцов, заметив моё напряжение, поинтересовался:

– Алексей, что случилось?

Я не ответил, боясь упустить что-то важное, а просто пожал плечами, мол, не знаю.

Чекист не стал повторять вопрос, а, проследив за моим взглядом, прильнул к биноклю и тоже стал смотреть в небо.

Я же, так ничего необычного не увидев в небесах, принялся более внимательно осматриваться, иногда фокусируя взгляд на прилегающей к Троекуровску территории.

В самом городе из-за тумана от реки никакой активности противника не наблюдалось. Как ни старался хоть что-то разглядеть и кого-то увидеть, мне этого сделать не удалось. Улицы были словно мертвы.

Убедившись, что там тоже тихо, стал рассматривать дорогу, которая связывала Троекуровск с Новском. Именно часть этой дороги мы заминировали, именно по ней, как мы ожидали, вскоре должен начать своё наступление противник.

После тщательного осмотра ничего подозрительного мне вновь увидеть не удалось. Дорога как дорога. Никакие группы сапёров врага по ней не двигались и, вероятно, двигаться даже не собирались. В общем, этого следовало ожидать, ведь мы установили свои сюрпризы, так и не попав в поле зрения врага.

«Но что-то меня всё же тревожит?! Что?» – не понимал я своё волнение, вновь и вновь рассматривая место минной засады.

Всё вроде бы нормально. Вокруг ни одной живой души. Сюрпризы на месте. Связывающие их и образующие одну единую сеть провода спрятаны в неглубокую траншею и присыпаны травой и ветками. Некоторые сюрпризы, конечно, немного торчат холмиками из земли, но все они тоже вполне неплохо закамуфлированы и так просто, не приблизившись на довольно близкое расстояние, их не разглядишь. И уж тем более не определишь издалека, что это вовсе не кочка какая-нибудь, а большой «бадабум».

Одним словом, дорога была чиста и готова к приёму захватчиков. Но всё же беспокойство не уходило, и я начал детальный осмотр прилегающей к дороге местности.

И вот, как-то очень неожиданно, мне вновь что-то показалось неправильным. Точнее сказать, не неправильным, а каким-то меняющимся, что ли. То есть смотришь ты вперёд, всё видишь незыблемым и без каких-либо изменений. А потом – раз, и что-то поменялось. Но что? Ведь всё осталось как прежде, и этих самых изменений абсолютно не видно.

Расфокусировал зрение, потёр глаза и стал рассматривать общую картину.

Чекист, продолжавший разглядывать местность в бинокль, покачал головой:

– Не-а, ничего не вижу.

Зорькин и Садовский, поддавшись общей нервозности, высунули головы из окопа и тоже смотрели вперёд. Но в связи с тем, что биноклей и моего необычного зрения у них не было, совершенно понятно, что они также ничего не увидели. Однако свою лепту в разговор всё же внесли.

– Ни хрена не видно, – нервно постучав пальцами по костяшкам руки, произнёс Зорькин.

Ну а Садовский, по своему обыкновению, задал более пессимистичный, но всё же актуальный вопрос:

– А что мы вообще высматриваем-то?

– Кто бы знал, – прошептал я и тут аж заморгал от неожиданности.

А произошло это, потому что я увидел крайне необычную картину. Кучки травы и грязи, что были в поле на той стороне дороги, где-то в полукилометре от неё, взяли да и проползли несколько метров.

Моментально сфокусировал там зрение и уже через секунду докладывал лейтенанту госбезопасности:

– Вижу не менее тридцати-сорока пехотинцев противника. Левее, на десять часов. Они ползут в междурядье, на картофельном поле.

Воронцов сразу стал осматривать то место в бинокль и уже через пару секунд произнёс:

– Ага. Вижу.

Каких-либо команд командир не подал, поэтому я также продолжил рассматривать неприятеля.

Все ползущие и прячущиеся в поле солдаты врага были неплохо замаскированы. Кроме камуфляжной пятнистой одежды, каждый пехотинец для большей скрытности применял ветки кустарника и длинные стебли трав. Утренняя дымка и дождь способствовали незаметному продвижению, и, если бы не моё аномальное зрение, то вряд ли бы я смог заметить этот отряд с такого внушительного расстояния. Их и в бинокль-то разглядеть, очевидно, было очень сложно, что уж говорить про обычное зрение.

И подтверждением моего вывода послужили слова нашего командира, которые он произнёс спустя долгие полминуты.

– Хрен его знает, Забабашкин, где ты там под сорок штыков насчитал?! Я пятерых только увидел.

– А я вообще никого не вижу, – прищурился Садовский, вглядываясь в сторону дороги.

Я спорить не стал, хотя мог бы, показывая направление каждого «холмика» и «куста», даже указать, кто где расположился и как куда ползёт. Не было на то времени. Сейчас надо было решить, что с этим открытием делать. Как нам сообщить о ползущем наступлении в штаб дивизии?

Воронцов словно бы прочитал мои мысли.

– Эх, жаль, что мы сюда связь не провели. Судя по всему, наши их не видят. Туман, словно специально, у наших окопов более плотно стелется. И дождь этот проклятый ещё мешает. Так и проспят вражин, пока они перед носом не появятся.

– Тоже думаю, что не видят, – согласился с ним я и, наконец, задал самый важный на текущий момент вопрос: – И что мы в данной непростой ситуации будем делать?

Воронцов потёр руками лицо и, вновь прильнув к биноклю, задумчиво произнёс:

– Пока не знаю… Ты заметил, что они почти не перебегают, а просто ползут. Они же так выдохнутся. Тяжело же ползти. Какое-то странное наступление.

– Может, и странное, хотя, в общем-то, логичное. В таком тумане наши их не видят. Скорость движения у фрицев небольшая. Но можно прикинуть, что километр они проползают ориентировочно за плюс-минус полчаса. Сейчас они, считай, что напротив нас. Отсюда до наших позиций тоже около километра. Могу предположить, что это не просто манёвры отдельного взвода противника, а начало немецкого наступления. Пусть и в такой необычной форме. И это значит, что в самое ближайшее время должно начаться выдвижение главных сил, то есть бронетанковой колонны. Скорее всего, эти пехотинцы просто служат прикрытием основного направления удара, а заодно, возможно, и отвлекающим манёвром. Конечно, знать точные планы врага мы не можем, однако можем предположить, что как только появятся танки и бронетранспортеры и приблизятся на достаточное расстояние к нашим позициям, эта пехота пойдёт в атаку уже не ползком. Сейчас же они просто прикрывают фланги. Я так думаю.

– Я тоже так думаю, – согласился со мной чекист и стал размышлять вслух: – Если наши их не увидят, а будут видеть только колонну, то это проблема. Согласно плану, как только немецкая колонна поравняется с местом засады, наши артиллеристы сосредоточатся на первых машинах противника, открыв по ним огонь. Далее уже последует взрыв минной ловушки и наш выход.

– Однако если врагу удастся добраться до наших позиций и он проникнет в окопы, то всё может пойти не по плану. Противник использует фактор внезапности, посеет панику и внесёт сумятицу в ряды наших войск. Немцы ведь через те окопы довольно быстро и до позиций пушкарей добраться смогут. А затем перебить там всю артиллерийскую прислугу. Тогда считай, что дело труба. – Он почесал подбородок и, повернувшись ко мне, уточнил: – Лёша, а ты их отсюда уложить сможешь?

Я прикинул расстояние. От нашей позиции до дороги приблизительно семьсот метров. Ширину самой дороги, которая составляет меньше десяти метров, можно не учитывать. Ну а от дороги до противника ещё метров пятьсот. Итого расстояние до целей около одного километра двухсот метров. Много? В общем-то, да. Для обычного снайпера этих времен, рабочей дистанцией было пятьсот, максимум семьсот метров. Расстояние в километр и более уже считалось слишком большим для уверенного поражения целей. Но то для обычных снайперов. Я же, со своим приобретённым навыком и удачливостью, почти без проблем мог поражать цели и на более дальней дистанции.

А потому подтвердил, что готов начать окучивать противника, что ползает по полю картофеля, прямо сейчас.

Однако после того, как я отрапортовал: «Уложить смогу», на секунду задумался и неуверенно добавил:

– Только вот надо ли?

– Да ты что?! Конечно надо! – тут же истерически зашипел Зорькин. – Что ждать, пока немцы подползут и всех наших кокнут?! Так и нам тогда каюк! Они после этого обязательно до нас доберутся! Стреляй, пока видишь их! Стреляй, и валим отсюда.

С ним полностью согласился Садовский.

– И действительно, неча ждать. Поедет кто по дороге или нет, это ещё вилами по воде писано. Может, и не поедет никто. Может, обманул немец и не на танках ехать решил, а ползком ползти, пока туман стоит. Стрелять надо. Как давеча. Быстро всех перестреляй, и всё, бою конец. И в расположение вернёмся. Давай. Начинай!

– Отставить! – покачал головой чекист. – Нельзя сейчас стрелять.

– Это почему же? Садовский прав. Быстрее начнём – быстрее закончим, – тяжело дыша, нервничал Зорькин.

– А потому, что перед нашей группой поставлена совсем другая задача. Нам танки остановить надо. Пехоту же противника побьют наши стрелки.

– Так нету танков тех. А пехота – вот она. Лёха их видит и всех быстренько кокнуть может. Верное дело. Стрелять нужно.

– А я говорю, что отставить! Пехота не наше дело. Наверняка приближение противника наши бойцы видят. Просто подпускают ближе, чтобы потом, с короткой дистанции, бить наверняка.

Последние слова Воронцов произнёс неуверенно. И его неуверенность была закономерной. Очевидно, что наши воины совершенно не видели наступающего противника, а значит, исход боя мог быть не таким радостным, как нам всем представлялось в планах.

Я посмотрел в сторону Троекуровска и озвучил предложение.

– Товарищ лейтенант государственной безопасности, а что, если нам направить одного из бойцов с донесением в штаб?

Оба наших условно добровольных помощника с надеждой перевели свои взгляды на чекиста.

Я же продолжил свою мысль:

– Ну а почему бы и нет? Расстояние до Новска для мотоцикла плёвое. Пусть один боец сгоняет и в штабе всё расскажет.

Моё предложение повисло в воздухе. Воронцов чуть подумал, убрал бинокль и, по привычке почесав подбородок, сказал:

– Хорошая идея, Лёшка. – Перевёл взгляд на красноармейцев и принял решение: – Садовский, давай ты. Мухой мчишь в город и доложишь лично комдиву Неверовскому, что мы наблюдаем продвижение пехотного взвода немцев, которые незаметно, ползком, пытаются подобраться к северной части наших окопов. Лично комдиву! Из уст в уста! Понял?

– Да! – ответил тот с готовностью.

Так как больше никаких приказаний не было, Садовский собрался выполнять приказ. Но в последний момент я его остановил, потому что в голову мне пришла новая мысль.

– Подождите. Товарищ командир, вам, наверное, лучше поехать вместе с красноармейцем.

– Зачем это ещё? – не понял тот.

– Так вас и в штаб пустят без проблем, и донесение проверять не нужно будет. Одно дело – слова простого бойца, а другое дело – слова лейтенанта государственной безопасности.

Звание товарища чекиста я постоянно был вынужден выговаривать именно полностью, как бы длинно оно ни звучало. Воронцов служил в серьёзном ведомстве. И если бы я сказал просто «лейтенант», то это бы совершенно не соответствовало его настоящему званию. Дело в том, что в органах госбезопасности свои табели о рангах, и звание лейтенант госбезопасности приравнивалось к воинскому званию капитан.

И вот этот капитан, внимательно выслушав меня, с моими логичными доводами в общем-то согласился. Однако помнил он и о приказе, который мы получили. А потому покидать позицию не спешил.

И мне необходимо переубедить его, ибо я был уверен, что сейчас, когда все взвинчены в ожидании наступления, когда наше командование боится трусости, самовольного оставления позиций, саботажа и дезинформации, убедить командиров поверить сбежавшему с задания красноармейцу будет непросто. Да и долго будет идти информация. Пока Садовского остановят, пока задержат (ибо не могут не задержать), пока доложат командиру, пока тот доложит в штаб, пока те примут решение и захотят проверить полученную информацию, утечёт очень много драгоценного времени.

Всё это я высказал чекисту, а затем, чтобы мои слова звучали более убедительно, решил напомнить, что первую скрипку в данном оркестре всё же должен буду играть я. И что с позиций никуда отлучаться не собираюсь.

В конце же своей речи, показав на наручные часы, что были надеты на руке у чекиста, подвёл итог:

– Мы теряем время, товарищ лейтенант госбезопасности. Если противник захватит наши окопы, то остановим мы танки или нет, уже будет не так важно – нас всех убьют. Поэтому давайте действовать согласно сложившейся обстановке, которая поменялась не в нашу пользу. Сейчас важно донести до командования полученную информацию. Быстро и без проблем это сделать можете только вы. А пока вы думаете и сомневаетесь, немцы в наши окопы уже вскоре точно залезут. Больше нельзя медлить ни секунды! Выкиньте всё из головы и езжайте на доклад. Быстрее уедете – быстрее вернётесь. Сейчас самое важное – это предупредить штаб!

Воронцов от моих слов поморщился. Было видно, что он прекрасно понимает сложность ситуации. С одной стороны, у него есть приказ оставаться здесь. А с другой – внезапно напавшие немцы могут свести все планы на нет.

В конце концов, чекист, в очередной раз посмотрев в бинокль в сторону Троекуровска и не увидев там техники врага, принял решение:

– Ладно. Твоя правда, Забабашкин. Пока основного наступления нет, мы быстро обернёмся. Садовский, двигай за мной.

– Подождите! А я?! Я тоже хочу! – неожиданно начал паниковать Зорькин, который последние несколько минут молчал.

– Ты? – удивился Воронцов. И напомнил: – Ты же не водишь мотоцикл. Сам говорил.

– Я обманул. Вожу! Знаете, как хорошо вожу?! Очень хорошо! Вмиг домчим!

Было прекрасно видно, что боец врёт и просто хочет под этим предлогом покинуть позицию. И видно это было не только мне, но и чекисту.

Тот состроил злобную гримасу на лице и прорычал:

– Отставить, я сказал! Садовский поведёт! Ты здесь! Вторым номером у Забабахи! Понял меня?!

– Но я… но я тоже могу!

– А я тебе последний раз сказал: нет! Ты остаёшься здесь с Забабашкиным. И делаешь всё от тебя зависящее, чтобы, если будет необходимо, ему помочь! Это приказ! А за его невыполнение в боевой обстановке сам знаешь, что будет! Приказ понятен?

– Д-да, – чуть заикаясь, промямлил поникший Зорькин.

Воронцов, видя, что боец находится в нервном состоянии, не стал его ещё больше кошмарить и даже постарался немного подбодрить:

– Да не бойся ты. Оглянуться не успеешь, а мы уже вернёмся. Тут расстояние для мотоцикла маленькое. Туда пару километров и обратно столько же. Быстро обернёмся. Считай, что через пять минут уже здесь будем. Вы и соскучиться не успеете.

– Ага, – кивком подтвердил явно повеселевший Садовский и поторопил: – Ну, командир, поехали, что ль?

Воронцов вновь глянул в сторону немцев, потом посмотрел в сторону позиций наших войск, вновь убедился, что защитники не видят приближающегося противника, резко развернулся на сто восемьдесят градусов и, глядя в пустоту, сказав: «Мы скоро! Держитесь!» – пополз на противоположную сторону лесопосадки, в направлении места, где были замаскированы два мотоцикла, предназначенные для отхода с позиции.

Через несколько секунд раздался звук заведённого мотора, а затем он стал удаляться.

Зорькин, тяжело и отрывисто дыша, стиснул зубы, посмотрел в ту сторону, опустился в окоп, сел на ящик из-под снарядов, что остался после минирования, обхватил голову руками и взвыл, словно бы от бессильной злобы.

«Чёрт… Во страх припёр человека. Его бы, по-хорошему, отпустить вместе с ними в город и забыть о его малодушии. Видно же, что очень боится и полностью деморализован. Ну какой из него сейчас боец? – риторически спросил я себя и тут же отмахнулся от своей демократичности, задав актуальный вопрос: – А если его не будет у меня в помощниках и в этот момент немцы начнут атаковать мою позицию, то кто мне будет патроны заряжать?»

Ответа на этот вопрос не было, а потому оставалось надеяться, что Зорькин всё же придёт в себя и в трудную минуту не подведёт.

В общем, не стал я ничего говорить сломленному бойцу, а, тяжело вздохнув и ещё раз посочувствовав, отвернулся и посмотрел в сторону Троекуровска. Город продолжал выглядеть «мёртвым». Ни одной живой души на улицах видно не было. Во всяком случае, при беглом осмотре я ничего необычного не заметил. С одной стороны, вроде бы всё логично – немцы готовились к наступлению в тайне для безопасности от снайперского огня. Но вот, с другой стороны, я был уверен, что где-то должны прятаться наблюдатели. Не могло быть так, что никто из города за нашими позициями не наблюдает.

Сейчас уже стало очевидным, что немецкое наступление началось. Да, оно шло не совсем обычным темпом, но шло. Взвод врага, который по штату вроде бы должен был насчитывать сорок семь человек, неумолимо полз вперёд. То, что я насчитал около сорока человек, ничего не значило. Вполне возможно, что их больше. Они постоянно перемещались и маскировались, удачно используя складки местности.

Посмотрел в их сторону, убедился, что они всё ещё ползут, и вновь перевёл взгляд на занятый противником город.

Мне совершенно не верилось, что за движением пехотинцев никто не наблюдает. Очевидно же, что их вышестоящие командиры, те, кто непосредственно руководит данной операцией, должны получать информацию с поля боя.

«А это значит, что должен быть наблюдательный пункт, откуда бы им хорошо видно то, что происходит сейчас и будет происходить в дальнейшем, когда начнётся основная фаза наступления», – сделал логичный вывод я и сфокусировал зрение на зданиях, что располагались на окраине Троекуровска.

В основном это оказались одноэтажные или двухэтажные кирпичные дома. Но нашлись и трёхэтажные и даже пятиэтажные строения, которых, к слову сказать, было не так много. Практически во всех зданиях отсутствовали стёкла и выбиты оконные рамы. И хотя серьёзных боёв в городе не происходило, тем не менее бомбардировка с воздуха и артиллерийские обстрелы по нему велись, и именно этим объяснялось наличие множества повреждений.

Поочерёдно максимально фокусируя зрение на каждом объекте, я не спеша изучал один дом за другим.

И вскоре это ожидаемо принесло свои плоды. Наблюдатель противника был мной обнаружен. Точнее сказать, не сам наблюдатель, а то место, откуда велось наблюдение. Чердак под крышей длинного трёхэтажного жилого дома, стоящего на окраине города, оказался очень удобным местом, с него хорошо просматривалась вся окрестность. В торцевой стене дома зияла дыра, вполне возможно, специально пробитая, а не являвшаяся следствием применения снарядов и бомб. Именно в этой дыре располагались и наблюдатель, и прибор, через который наблюдение и велось.

Первым моим желанием было немедленно уничтожить если не наблюдателя, то саму стереотрубу – оптический прибор, состоящий из двух перископов. Такие перископы, как правило, использовали для наблюдения из окопа. Ведь благодаря конструкции наблюдатель может вести слежение, оставаясь в зоне недосягаемости для стрелков противника. Вот именно такой перископ сейчас и решил использовать противник, очевидно не забывая о наших снайперах.

Всем хорошо известно, что если командование теряет управление войсками или уже не может контролировать их в реальном времени, то такое управление является неэффективным. А раз так, раз командование не успевает вовремя реагировать на постоянно меняющуюся оперативную обстановку на поле боя, то значит, эффективность боевых действий существенно падает. Следовательно, по-хорошему, наблюдателя или же хотя бы стереотрубу необходимо как можно скорее уничтожить. Но вот только вновь возникал всё тот же постоянно витающий в воздухе вопрос: «А имею ли я право подвергать демаскировке свою позицию?»

И хотя командира под рукой не было, ответ, на мой взгляд, на этот вопрос должен быть однозначным: «Нет! Не имею я права на это!»

Да и ранее, в штабе, я получил чёткий приказ комдива: «До появления танков активности не проявлять и свою позицию не раскрывать».

Ну а приказы надо выполнять, тем более что они логичные и правильные. Поэтому решил просто наблюдать и ждать, пока Воронцов с Садовским вернутся с новыми указаниями. Быстро окинул взглядом ползущих вражеских солдат и, увидев, что те без изменения направления перемещаются всё в ту же сторону, то есть к нашим передовым траншеям, решил сосредоточить своё внимание на наблюдателе.

И когда я на него посмотрел, сразу же сфокусировав зрение, то от испуга аж упал в свой окоп, от неожиданности поправив каску.

Это не ускользнуло от глаз Зорькина.

– Ч-что? Что там?! – отняв руки от своей головы, забеспокоился напарник.

– Э-э, ничего! Всё нормально. Отдыхай, – ответил я, не став его тревожить, и аккуратно высунулся, вновь посмотрев на наблюдателя.

Ну а тот, как и прежде, смотрел не то чтобы на меня, но, можно сказать, в нашу сторону.

«Чегой-то он?» – удивился я, не веря, что противник мог нас заметить.

Наша позиция была достаточно неплохо замаскирована. Военная форма тоже имела привязанные к гимнастёркам растительность и ветки. Снайперы же, что прикрывали фланги моей позиции, вообще одеты в десантную камуфлированную форму. К тому же снайперские пары являлись профессиональными военнослужащими, и в том, что их могут заметить с такого расстояния, я очень сомневался. Сейчас середина двадцатого века и оптика ещё не достигла таких высот, каких она достигнет через восемьдесят три года. А потому лично у меня абсолютно не было сомнений в том, что противник наши позиции с такого расстояния не мог заметить.

«Тогда чего ему надо в моей лесопосадке? А?» – продолжал не понимать я.

А когда понял, то не успел осмыслить до конца, потому что в этот момент услышал сдавленный крик. Кто-то громко закричал, словно от боли. Через мгновение раздался ещё один вопль. В небо с карканьем взлетели несколько потревоженных ворон и стали кружить над деревьями.

Я повернул голову, определив направление звуков. Кричали явно со стороны передовой позиции наших снайперов, что располагалась на западной части лесопосадки.

И в этот момент я понял, что враг обеспечивал себе фланги для наступления не только с той дальней, северной части дороги, но и с южной, то есть с нашей стороны.

– Что там происходит?! – широко распахнул глаза напарник.

Но я ему ответил не сразу, потому что на секунду завис, осознав, какую ошибку допустил, когда, впервые заметив группу противника, не предупредил наших снайперов, что занимали передовые позиции.

«А надо было бы сделать это в первую очередь!» – вновь и вновь проносилось в голове.

Но сейчас уже сделать ничего нельзя. Как нельзя и бездействовать. Обстановка вокруг резко поменялась. И вместе с ней мне необходимо было менять алгоритм своих действий. Вмиг стало ясно, что вражеская пехота, скорее всего через стоящий позади нас лес, незаметно проникла в расположение нашего засадного отряда.

– Зорькин! К бою! – тут же скомандовал я, отворачиваясь от дороги и фокусируя взгляд на западной части лесополосы, которая, как я сразу же отметил, уже вовсю кишела противником.

Ну а на дорогу тем временем начали выходить колонны вражеских танков.

Глава 7

Ожидаемое

В мгновение ока поменявшаяся обстановка не позволяла ждать ни единой секунды, ни единого удара сердца. Время пустилось вскачь. Противник находился уже совсем рядом с моей позицией, и сейчас мне не было дела до бронеколонны. Любое промедление становилось смерти подобным.

– Зорькин! Приготовься перезаряжать, – крикнул я и, наметив цели, не став терять драгоценные секунды, открыл стрельбу по противнику.

Я понимал, что сейчас демаскирую свою позицию, но что оставалось делать? Тихо и мирно уходить из жизни я не собирался. Наоборот, намеревался продать свою жизнь как можно дороже и перед тем, как покинуть этот мир, забрать с собой как можно большее число солдат противника.

И солдат этих вокруг оказалось более чем достаточно. Точно сказать нельзя, но как минимум десять человек шли с фронта и такое же количество заходило с левого фланга. Пехотинцы были одеты в плащи, к которым для маскировки прикрепили ветки и пучки травы; на головах каски, а в руках враги держали винтовки и пистолеты-пулемёты.

Столь массовая и неожиданная атака требовала максимальной сосредоточенности. Нужно было незамедлительно отражать атаку и дать прикурить фрицам. Ну я и дал.

В этот раз, к огромному счастью, с учётом предыдущего опыта ведения беспрерывного огня, патроны к винтовке системы Мосина были получены нами не врассыпную, а в обоймах. В каждой из обойм находилось по пять патронов, идущих вертикально в ряд. Это существенно, и даже очень существенно облегчало и ускоряло время зарядки. Теперь я мог вести стрельбу фактически без пауз, даже без помощи кого бы то ни было.

Выстрел, и ближайший противник падает. Этот фриц хотел быть впереди планеты всей, посему существенно оторвался от своих камрадов, оказавшись от меня метрах в двадцати. Вот и в ад я его отправил самым первым. А уже через три секунды к нему поочерёдно присоединились ещё четыре врага.

После такого приёма немцы упали на землю и начали вести ответный огонь в нашу сторону. Понять точное местоположение нашей позиции пока из-за фактора внезапности противнику не удалось. Замаскированы мы были неплохо, а потому с расстояния в пятьдесят-шестьдесят метров, учитывая, что враг находился чуть ниже, заметить, откуда именно я начал стрельбу, они явно не успели. Вот и строчили сейчас из всего, что имелось, по всему что ни попадя: кося траву, вздыбливая землю и срубая ветки.